Нейтралитет.

And there will be a day

When someone's gonna light you up.

©️ The Rasmus

      Даби горел не всегда.              Что бы он сам не утверждал и как бы не пугал окружающих, но стоило Анне оказаться чуть ближе, как скрывать правду уже не получалось. Иногда, в редкие моменты, когда его настроение не скакало бешеной белкой в привычном диапазоне от открытой агрессии и хамства до пофигизма, когда он был умиротворен, спокоен и расслаблен, сидеть рядом с ним было все равно, что греться под ласковыми лучами летнего солнца. Он не обжигал. Он грел.              Даби становился таким, когда Анна читала ему вслух, и потому она полюбила это занятие больше, чем всех своих кукол вместе взятых.       

***

             Бывало, случалось Анне чувствовать иное тепло. Входная дверь гулко хлопает. Дрожащие руки шарят по разобранной постели. Телефон находится под подушкой, он кажется Анне сонным и все еще дремлющим. Список контактов неизменно короток. Икар, Гуинплен, Шива, Янус… Если у тебя нет прозвища, ты никто для нее.              — Мелкая? — Даби звучит непривычно тихо, будто подавленно.              — Я могу приехать? — выдыхает она, и пауза для нее — это таймер перед смертной казнью. — Пожалуйста?              — Дорогу найдешь?              — Я постараюсь.              Она идет через шумный парк, наполненный разномастными прохожими, сворачивает на безлюдную улочку и останавливается у серой покосившейся двери. Замок с нее сорван.              На складе ее уже ждут.              Даби не спрашивает, что случилось, потому что у Анны семь пятниц на неделе, потому что у нее вечно что-нибудь случается, что-нибудь, что заставляет ее потерять равновесие, выкручивает суставы паникой и подбирается изморозью к сердцу. Пирокинетик непривычно ласков, обнимает и смазанно целует в макушку. Зрачки у него расширены настолько, что не видно синей радужки. Может быть, он опять под чем-то. Анна знала про обезболивающие.              Она обнимает его за пояс, прижимается всем телом и греется.              Даби — он как печка. Пока ты соблюдаешь технику безопасности, она — твой верный союзник в войне против зимы. Но если ты осмелеешь, она обожжет.              Сегодня злодей не просто грел, он согревал. Изморозь отступает, так и не коснувшись сердца.       

***

             Анна всегда спала в целом ворохе одеял. Одеяло толстое, одеяло тонкое, плед… У нее были одеяла на все случаи жизни, и она уверена, что, будь ее воля, она вполне могла бы потеряться в этой тканевой Нарнии. Она мерзла от стресса, куталась теплее и закрывала глаза в надежде на лучшие времена.              Но только не в последние месяцы.              Анна открывает глаза и лежит, привыкая к царящей в комнате темноте. Постепенно ее глаза начинают различать смутные очертания предметов, и тогда она выпутывается из очередного одеяла (самого толстого) и из кольца чужих рук. Оглядывается. Ожоги выглядят чернильными пятнами на белой коже. Второе одеяло (самое тонкое) сползло до пояса.              Девушка вздохнула и тихонько прокралась к двери. Бесшумно скользнула на кухню. Из приоткрытой форточки сифонило. Она двигает пустую пепельницу в дальний угол и садится прямо на подоконник, прислонившись к ледяному стеклу затылком. Закрывает глаза, дышит полной грудью.              — Какого черта?..              Пирокинетик опирается на дверной косяк и сонно смотрит на нее.              — Разбудила тебя? — на секунду Анна чувствует себя виноватой.              — Нет.              Он садится рядом, и они молчат какое-то время.              — Отморозишь все к хренам, — наконец нарушает тишину Даби.              — Ты тоже.              — Ага, за компанию.              — Лига с ее командным духом дурно на тебя влияет.              — Не в ней причина.              — А в чем?              — Что случилось? — он игнорирует ее вопрос.              Анна тихо смеется, и злодей смотрит раздраженно.              — Что я такого сказал?              — Не злись. Я от тебя ушла, — и, прежде, чем он успеет сформулировать какое-нибудь крепкое и совершенно точно непечатное выражение, девушка добавляет: — Я перегрелась. Ты вообще в курсе, что во сне ты становишься выкрученным на полную мощность обогревателем?              — Не нравится — не спи со мной.              Анна утомленно вздыхает и тянет его на себя, заставляя склониться. Целует в уголок губ.              — Мне нравится. Моему телу — не очень. Оно не привыкло к такому пеклу.              — Я… Не очень хорошо контролирую себя во сне, — нехотя говорит Даби, и Анна знает, что он бы никогда не сказал ей этого, не сиди они в три часа ночи на кухне спросонья.              — Я знаю. Сны — это подкладка реальности, но это не реальность. Там все не так, как должно быть.              Он молчит. Смотрит куда-то в пол.              Анна прислоняется к нему плечом.              — Я люблю тебя. Любым, — шепчет на всякий случай.              Вдруг забыл.              Девушка уверена: даже если она будет перегреваться под его боком всегда, она не перестанет любить их совместные ночи под кипой одеял.       

***

             Вообще-то, они не ссорились по-настоящему. Переговаривались они понарошку, шутили и перекидывались колкими фразами — тоже.              Но Мистер Компресс, оказавшийся в баре в полном одиночестве, рассматривал ее покрасневшие запястья с внимательностью орнитолога, случайно поймавшего вместо воробья птеродактиля.              — Не то, чтобы я считал себя дамским заступником, — задумчиво протянул он. — Скорее, дамским угодником, но… Мне стоит ему сказать?              — Нет! — Анна чуть не уронила куклу. — Это… Ну, это, в общем, не специально.              В темных внимательных глазах заплясали искорки смеха.              — Ну, смотрите…       

***

             — Мне кажется, я его не убедила, — с сомнением говорит Анна вечером.              Даби фыркает.              — Это не его дело.              — Ладно, что хоть только на руках…              — Что ты сказала?              — Ничего.              — Кацураги.              Она не выдерживает и смеется.              — Господи, да ну тебя.              Пирокинетик ловит ее запястье, бегло осматривает.              — Могу дать мазь от ожогов.              — Но?..              — Но не хочу.              Анна ухмыляется.              — Чертов собственник.              Он пожимает плечами.              — Я предупреждал.              Когда Даби накрывало с головой волной эмоций, из-под скоб на его лице бежали тонкие ручейки крови, а температура менялась так часто, что Анне иногда казалось, что она стоит под контрастным душем. В такие моменты она не была против обжечься, лишь бы просто увидеть его таким.       

***

             Больницы стали бы отличным пристанищем для дементоров. Они вытягивают из мира каждое рожденное в нем счастливое мгновение, и вскоре тебе уже кажется, что само понятие счастья не существовало никогда.              На ее плечах — белых халат, под ним — черное платье. Она — олицетворение контраста. Черные волосы, седые пряди. Агатово-черные глаза, белая кожа. Алый ожог на шее переходит на плечо — единственное полихромное пятно на монохромном фоне.              В палате тихо и холодно. Бесконечные провода, трубки… Белоснежный Даби в черных островах ожогов. Еле живой, едва дышащий.              — Смерть тебя недостойна, — Анна ставит легкий стул ближе к кровати. — Проигранная война — совсем не повод, чтобы умереть, слышишь?..              Она осторожно кладет руку поверх его. И вздрагивает.              Он кажется ей ледяным.              В горле стоит ком, и Анна чувствует, как обжигающие слезы бегут по щекам против ее воли.              — Так нечестно. Разве не ты меня греешь? Хотя бы ради этого… Я не против получить тепловой удар.              Она накрывает голову руками, пытается выровнять дыхание, чтобы не разрыдаться. Душит всхлипы и тихо покачивается вперед-назад.              Чья-то рука невесомо касается ее плеча, посылая тепло, разливающееся по всему телу. Анна вскидывается и встречается взглядом с Шото. Герой на секунду замирает, смутившись, потом медленно кивает ей, кладет на тумбочку новую пачку салфеток и уходит.              Ее все еще знобит.

***

             — Когда ты в последний раз была дома? — Даби на смотрит на нее, вертит в руках телефон (никак, Старатель расщедрился?.. Или Шото пронес контрабандой?), и не спешит отъехать в своем кресле от окна.              — На днях, — Анна врет, и оба это знают.              Они молчат долго. В коридоре весело переговариваются медсестры.              — Эй, мелкая, — вдруг окликает ее парень, и Анна удивленно и выжидающе смотрит на него: он не так часто стал обращаться к ней так.              Он едва заметно ухмыляется, вздрагивает, когда тревожит швы, и разворачивает к ней телефон. Девушка делает шаг ближе, щурится, всматриваясь в белый экран…              Сердце стучит так бешено, словно оно повсюду: в руках, ногах, голове, животе… Словно разорвется на тысячу маленьких сердец.              Ее номер телефона теперь подписан не размыто-абстрактным «Кукольник».              Анна читает и перечитывает короткое слово.              — Я тоже тебя люблю, — срывается с языка.              Черные буквы на белом фоне складывались в четкое и такое знакомое имя.              Дея.              Даби горел не всегда, но теплым был постоянно.