и наступило утро

      Хакон, вздрогнув, проснулся. Сначала он даже не понял, где находится. Повернув голову, мужчина чуть не отпрянул: рядом мирно спал Эйден. Хакон медленно прошелся по нему взглядом. До рассвета еще далеко, но контуры тела под легким одеялом различить можно.       Сердце пульсировало в каждой клеточке. В голову вонзились тысячи игл — спасибо алкоголю за это. Паззлы воспоминаний о сегодняшней ночи поползли как муравьи. Хакон постарался бесшумно сесть, но кровать предательски скрипнула. Мужчина замер, когда Эйден пошевелился, высвобождая руку из-под одеяла. Не проснулся.       Хакон провел рукой по волосам. Голова разразилась новой волной боли, и он подавил стон. Мужчина снова медленно повернулся к Эйдену и вгляделся в его лицо. Такой расслабленный и беззащитный… Карие глаза водили по мерно вздымающейся груди, словно поглаживая. Хотелось бы провести рукой и ощутить тепло тела, но нельзя.       Хакон приоткрыл рот, будто ему не хватало воздуха. Он сполз с кровати, стараясь двигаться бесшумно, но внутри был оглушающий стук сердца, поэтому никакой уверенности не было.       Хакон пытался не думать. Ни о чем. Позволит он это хоть на секунду — голову заполнят мысли о том, как он отвратителен сам себе. Снова он поступает как полный урод. Хотя в этот раз дела обстоят еще хуже.       У него было столько возможностей выкрасть ключ. Выкрасть, да. Другого варианта Хакон не рассматривал. Обмануть Эйдена он еще мог. Предать. Но голубые глаза пусть останутся живыми. Хакон не думал о том, что в них угаснут последние искры доверия, на которых и держится хрупкая жизнь. Физическая оболочка не умрет, а значит — все почти нормально.       У Хакона было столько возможностей выкрасть ключ, но он зачем-то выждал вчерашний вечер. Он пытался продумать план, в который никак не поместились пьяные порывы горячих губ и неугомонных рук.       Эйден как-то признался, что у него не было отношений. Это правда. Для этого нужно сближаться с людьми, а путь пилигрима такую роскошь не то что предложить не может — он ее забирает без права обжалования. Но тепло человека почувствовать все равно хотелось. Хоть как-то. Таким вариантом стал случайный секс.       Честно говоря, Эйден и не смог бы переспать с тем, кого знал продолжительное время. Это ответственность. Это привязанность. Это все еще роскошь. К тому же, люди, с которыми он проводил какое-то время, всегда просили о чем-то. А просьбы — это то же самое. Эйдену подходил только вариант незнакомцев. Сошлись и разошлись, никогда больше не встретившись. Но и этого словно было недостаточно. Точнее, в этом варианте было недостаточно тепла, которое и искалось таким способом. Так что сначала это произошло, чтобы распробовать жизнь во всех ее проявлениях, а потом от скуки и тоски. Но все это эффект плацебо. И лучше никак, чем так.       С Хаконом не получилось притвориться незнакомцами. С ним не хотелось притворяться вообще. И с ним хотелось быть. И Эйден рискнул, доверившись и прильнув своим сердцем к мозолистым рукам, которые его приняли. И Хакон себя за это проклинал, потому что собирался его безжалостно разбить.       Мужчина озирался в поисках неизвестно чего. Во всех его действиях сквозила растерянность. С каждой минутой он чувствовал, что еще немного и не сможет этого сделать. Нужно ли делать это вообще? Эйден поймет, если Хакон все честно расскажет. И они что-то обязательно придумают вместе. Но Хакон не из тех, кто принимает помощь и вообще просит о ней. Навесить еще одну муку совести легче, чем показаться для кого-то в своем истинном обличье невсесильного.       Эйден никогда его не простит. Вытянутая дрожащая рука не решалась положить записку. Какие слова вообще уместны в этом случае? Но уйти, не сказав ничего, Хакон не мог. Эйден заслуживает хотя бы знать, что ему жаль.       Эйден не простит, но рука все равно вывела смешное «прости». Пусть это вызовет лишь скривленное лицо, но так будет правильнее. Правда не Хакону вообще рассуждать о правильности.       Записку из двадцати корявых слов накрыла пачка крепких дрянных сигарет. Мужчина не был уверен, зачем конкретно он ее оставил. Такой заботливый, что предлагает заглушить треск сердца дымом? Или хотел оставить что-то от себя?       Себе же Хакон оставил горечь и последний брошенный взгляд на пока еще безмятежно спящее лицо.