Детективное агентство "Анна и её духи". Снежный цикл. В снегах Швейцарии. Фиджино.

— Можете называть это синдромом иммигранта, — медленно сказал Александр Францевич, протирая очки носовым платком. — Не сочтите за неблагодарность, ваш дядя, Анна Викторовна, и его жена приняли меня удивительно радушно. Местные власти и доктора были доброжелательны, да и здешние жители привыкли быстро. Финансовая база, опять-таки. Но… непривычно мне здесь. Я как инородное тело. Инородное тело, которое все рады видеть, но которое никак не получается пристроить в нужное место, чтобы смотрелось органично. Многое в этой клинике пришлось менять под себя, некоторым врачам это не понравилось. Месяца два я потратил на установление нового регламента, потом все пошло проще, но до сих пор я вижу, что есть люди, которые не смирились с нововведениями. Доктор Милц помолчал, а Аня поневоле вернулась к тому времени, когда они с Яковом переступили порог особнячка на улице Ришар. Это было рискованное, почти безумное решение. Они со Штольманом не могли поступить иначе, но Аня до сих пор помнила, что очень долго привыкала к людям, домам и нравам. Она смогла влиться в новую жизнь, потому что у неё был человек, который шел все это время вместе с ней рука об руку. У неё была любовь, и она согревала её, освещала путь, давала смысл в жизни. Не будь Якова, всё было бы не в пример тяжелее. У доктора Милца не было такого человека. Были те, кто был рад его видеть, но это другое. Незыблемой опоры у него не было. — Мне очень помогла сестра Юнссон, — Александр Францевич водрузил очки на место. — Она отчего-то сразу прониклась ко мне приязнью. Хотя по её серьезному настрою это сразу и не скажешь, она очень отзывчивый и чуткий человек. Она поддерживала меня всё это время, и теперь работа в клинике вошла в ритм, отношения со всеми наладились, и всё пошло своим чередом. — Но? — спросил Штольман, который видел, что что-то еще осталось несказанным. Он понимал своего друга как никто другой. После возвращения из заключения он чувствовал себя так же. Неприкаянным. Человеком без места с неопределенным будущим. Ловящим на себе косые взгляды. Всего несколько человек держали его на плаву. Без них ему пришлось бы гораздо хуже. Александр Францевич улыбнулся. — Но я чувствую себя будто в зрительном зале, — ответил он. Яков непонимающе нахмурился. — Будто я смотрю какой-то спектакль, — пояснил Милц. — Хорошо поставленный, талантливый, почти без промашек, но спектакль. Так происходит не всегда, только временами, но я никак не могу найти твердую опору под ногами. Шаг, другой и вступаешь в зыбучий песок, в который проваливается нога. Словом, дорогие мои, считайте это синдромом иммигранта. Но вы не волнуйтесь! Я смогу с этим справиться! — улыбнулся доктор, глядя на сестру Юнссон, которая вошла в его кабинет с подносом, накрытом салфеткой. — Доктор, — сказала Элен. — Там с поступившими железнодорожниками вышла какая-то незадача. Требуется ваше вмешательство. — Что за незадача? — нахмурился Александр Францевич. — Что-то с документами! Не хватает одной бумаги! Берг противится операции. — Что за бюрократия?! — возмутился Милц, потеряв меланхолический настрой и превратившись во врача, который готов бороться за здоровье пациента до последнего. — Я немедленно иду в операционную! Сестра Юнссон… — Я позабочусь о ваших посетителях, доктор! — степенно кивнула Элен и улыбнулась Штольманам. Александр Францевич кивнул и вышел в коридор, энергично размахивая руками. Аня улыбнулась. Сейчас незадачливому любителю правильно оформленных документов достанется на орехи. Спокойный доктор Милц превращался в тигра, отстаивая права своих пациентов. Штольман не был так благодушен. Александр Францевич был очень мудрым человеком, который за всю свою жизнь повидал многое. И если ему казалось, что что-то в клинике не так, как кажется, то так оно и было. Яков посмотрел на сестру Юнссон. Ему нужно было кое-что проверить здесь, а после они с Аней поедут в местный архив. Пора браться за дело всерьез. Его собственная интуиция вопила о том, что время пошло быстрей и стало утекать сквозь пальцы.