Потерянный шанс

Московский аэропорт встречал своей привычной суетой и хаосом. Толпы фанатов и болельщиков, кричащих приготовленные стихи, протягивали блокноты и ручки, прося автографы. Каждый из толпы выкрикивал Саше, что «все будет хорошо» и «она возьмет свое золото». Некоторые индивиды позволили себе даже оскорбить Щербакову, на что Саша лишь многозначительно посмотрела в толпу, и оскорбительные крики тут же исчезли. Она сначала ненавязчиво пыталась отбиться от просящих расписаться людей, потом просто говорила «нет», в конечном итоге сочла нужным просто не отвечать. Трусову мучал один единственный вопрос: неужели они не видят пустых глаз сломленного человека? А люди не видели, отказывались видеть или вовсе ставили свои желания выше чужих, даже если это серебренный призер Олимпийских игр. Уже в автобусе, который забрал российских олимпийцев на церемонию чествования, Саша заглянула в телефон и обнаружила несколько записей ее разговора с братом, который в тот момент потерял ее собаку. «зазвездилась», «вот так сразу с братом ругается, а не виделись они месяц», «можно было ради приличия хотя бы сказать, что скучала» — и много других комментариев. Саша закатила глаза, еще раз убеждаясь, что все псевдо фанаты не понимают ровным счетом ничего и видят только то, что хотят видеть. Усталость от игр подогревалась усталостью от перелета, и стоило только подумать еще о каком-то чествовании, Трусову начинало тошнить. Она прикрыла глаза и откинула голову, наслаждаясь минутами спокойствия. Саша любила длительные поездки. Когда можно смотреть в окно, витать в своих мыслях, анализировать действия и гладить любимых собак. Вот только сейчас анализировать ничего не хотелось, и девушка ограничилась собаками, которые прижимались к хозяйке — соскучились. На всей церемонии Сашу не покидало ощущение, что она здесь лишняя. Хотелось убежать домой и наконец прилечь на родную кровать в окружении собак, поплакать в подушку и не впускать никого в комнату. Но Саша была благодарна, что никто не пытался жалеть, утешать самолюбие, а просто общались как всегда, не затрагивая личные темы. Стыдно за эмоции не было — было обидно, что не смогла сдержать. Хотя, с какой-то стороны, так было лучше: теперь все знали, что второе место — это далеко не выигрыш, и борются спортсмены не с собой, а с соперниками, которые есть в любом виде спорта и на любых соревнованиях, будь это даже турнир по бисероплетению в детском саду «Ромашка».

***

Где-то в той же Москве, сидя у телевизора, Алена Косторная наблюдала за тем, как ее все-еще-девушка мило беседует со всеми, улыбается в камеру и машет зрителям. Звонить Алена перестала не сразу, все-таки иногда совершая попытки, но день назад перестала всячески пытаться выходить на связь, поскольку это было совершенно бессмысленно. Алена ждала хотя бы сообщение, намек в интервью или фразу, переданную через Аню, но не было ничего. Саша словно растворилась. Она есть, но Косторная уже начала сомневаться, были ли они вообще знакомы. Трусова закрылась и не позволяла проникнуть в жесткий купол, который она сама же и возвела вокруг себя, никому. Так что Алена просто ждала, когда та появится в Хрустальном, и собиралась расставить все точки над i. Что она будет говорить, она не придумала. Чем закончится диалог, она не знала. Но знала точно, что он рано или поздно состоится.

***

Не сказать, что это было неожиданно, но Трусова точно появилась как гром среди ясного неба. Напряжение в Хрустальном можно было пощупать рукой, оно летало среди всех, кто входил в эти стены. И каждый знал, что сегодня должно что-то случиться. Вот только что именно — знали три человека. И никто об этом не говорил. Они вообще между собой ничего не обсуждали. Просто чутье. Просто это должно было случиться именно сегодня. — Ты идешь со мной. — Алена бесцеремонно подцепила Трусову за локоть, выводя из раздевалки. — Ты че творишь? Отпусти меня! — кричала Саша, всем телом сопротивляясь, но Косторная все так же невозмутимо тащила ее по лестницам, пока не дошла до заброшенной комнаты, которая некогда служила такой же раздевалкой, из которой Сашу вывели несколькими минутами ранее. — Объясняй. — Начала Алена. — Я не хочу разговаривать. — Саша смотрела в душу, выжигая своим взглядом дыру внутри. — Со мной? — Ни с кем. — отрезала она. — Саш, я хочу понять, чем заслужила такое отношение к себе. — Я не хочу поднимать эту тему, — Саша уперлась как баран. — Ты могла мне просто ответить на звонок и сказать, что тебе нужно остыть? — Я не хотела ни с кем разговаривать. — Ты могла просто смс кинуть, я вообще-то переживаю за тебя. — Алена смотрела в ответ так же уверено, и стояла скрестив руки на груди. — Я. Не. Хотела. Разговаривать. — Саша цедила сквозь зубы каждое слово отдельно. — Я твоя девушка, блять. Ты могла хоть ради приличия на секунду задуматься обо мне и сказать что-то, если не хотела моей поддержки! — Мне не нужны разговоры. — Да твою мать, я с заведенной пластинкой говорю? Будь добра, удели мне пару минут твоего драгоценного времени и объясни свое поведение! — Косторная размахивала руками во все стороны, активно жестикулируя, сопровождая собственный крик. — Я, блять, уделила тебе время, Ален! Время, которое могла посвятить подготовке к старту и сделать лучше! — Саша тоже начинала кричать. Воздух становился разряженным. — То есть ты меня сейчас обвиняешь в своем серебре?! — Заметь, это не я сказала. — Ты осознаешь, что говоришь? — Вполне. Я могла готовиться вместо того, чтобы гулять с тобой вечерами. Могла отрабатывать прыжки, вместо того, чтобы смотреть с тобой фильмы. Я могла оставаться на дополнительные тренировки вместо того, чтобы бежать к тебе в квартиру. Ты заняла мое время и мои мысли. Да я даже на чертовой короткой о тебе думала, когда прыжок сорвала! Я могла выиграть, если бы не ты! — Воспоминания отдаются болью в области груди, но Саша продолжает. Кричит и не думает понизить голос. — Трусова, это не я за мной бегала и умоляла об еще одном шансе! — Алена задыхалась от возмущения, щеки пылали, руки плотно сжались в кулаки. — И я жалею, что потратила на это свое время. — Саш, я вообще-то не виновата, что ты проиграла. Не я тебе баллы ставила. Не я завалила прыжок в короткой. И ноги я тебе тоже не связывала. И у себя в квартире молотком к стене не прибивала. Ты взрослый человек, который должен сам отвечать за свои решения. — Алена безрезультатно пыталась достучаться до здравого смысла. — Я проиграла самый важный старт в своей жизни. Я не собираюсь с тобой сейчас обсуждать за что я должна отвечать. Я не хочу говорить. С тобой особенно. — То есть ты считаешь, что проиграла? Очнись, Трусова!!! Миллионы людей мечтают хотя бы просто попасть туда, где была ты, и отдали бы все за твой «проигрыш» — она изобразила кавычки в воздухе — А ты всю жизнь собираешься себя оправдываться своим срывом на Олимпиаде и вечно ныть по второму месту? — Я хотя бы ною по серебру олимпиады, а не пропускаю отборочные на нее и не собираюсь вечно радоваться золоту чемпионата Европы и давно побитому рекорду по баллам в короткой программе, — слова были практически выплеваны в лицо. Алена задохнулась в немом возмущении. Все мысли о том, что это мог быть примирительный диалог, хотя она-то как раз ни с кем не ссорилась, канули в бездну. Саша попала в больную точку. Попала, потому что знала куда бить. — Ты мне противна. — Тихо произносит она и выходит из старой раздевалки.

***

Алена Косторная ушла с родного катка неделей позже, чем ушла из жизни Александры Трусовой, символично захлопнув за собой дверь старой раздевалки. Между ними не проскочило ни единого слова, ни одного взгляда. Девушки не замечали друг друга, не разговаривали с остальными, не сталкивались лицом к лицу, и вообще, казалось, не знали о существовании друг друга. Алена ясно осознала, что люди не меняются. Она поняла, что сделала неверный шаг назад и еще раз такой же делать не собиралась. Было больно до ужаса. Больнее, чем в первый раз, потому что в этот раз все изначально было лучше. Было. Она поверила в любовь, взаимность. Ей дали надежду, а после жестоко растоптали ее наивность. Косторная поняла, что на том самом разветвлении, о котором она задумывалась два с лишним месяца назад, совершила непростительную ошибку, позволив Саше снова вторгнуться в ее жизнь. Алена не понимала, от чего было больнее: от слов Саши, от несбывшихся надежд или от сломанной любви, а может и от всего вместе. Но душу точно сжимало, а сердце билось лениво. Саша с каждым днем все ярче осознавала, что совершила большую ошибку. Второй раз. И каждый день все четче понимала, что она непростительна. Трусову гложила вина. Она вновь ощутила ненавистное чувство, сломав все сама. Своими руками, который раз, она уничтожила все, что пыталась так долго выстроить заново на месте, где уже ранее успела все разрушить. Не вышло. Каждое появление Алены рядом провоцировало жуткую пустоту. Плакать уже не хотелось. Ничего не хотелось. Только лечь на полу и не двигаться больше никогда. Хотелось раствориться в этом мире, и отнюдь не от приятных ощущений. То чувство, когда они прощались в аэропорту, было до жути верным. Это были их последние объятья, последние сказанные при личной встречи слова о любви. Последний легкий поцелуй в щеку. — Ало. — Сухой голос на том конце провода. Саша сорвалась. Позвонила. Не вытерпела. Она поняла, что была не права, обвинив во всем свою девушку. Свою любимую девушку. Она и тогда это понимала. Но почему-то до Саши слишком долго доходит, что она не права. — Ален… Прости меня, — шепчет она в телефон. На Сашу холодной водой обрушилось осознание, что теперь Алену она не будет видеть каждый день. Что она не тренируется под боком, а караулить ее у дверей квартиры — нарушить личное пространство человека и, конечно, законы РФ. Но отпускать не хотелось. Видеть изредка на стартах — не то, к чему она стремилась, выстраивая отношения заново. Отношения, которые разрушила чертова Олимпиада. Олимпиада, которая разрушила жизнь. — Я один раз простила, — холодно отзывается Алена. — Такого больше не повторится, честное слово. Я сорвалась, прости, — шепчет Трусова чуть ли не в бреду. — Я не могу вечно слушать оскорбления. Я элементарно по-человечески не вынесу каждый раз тебя прощать и снова смотреть, как ты делаешь мне больно. — Я люблю тебя… — голос все тише. — Ты себя любишь, Саш. Не ломай мне жизнь. Противные гудки прервали все попытки вернуть и попробовать сначала. В третий раз. По щеке стекла одинокая слеза, а гудки не заканчивались, словно специально издеваясь. Гудки сброшенного вызова, которые с этого момента стали самым ненавистным звуком на планете.