Воспоминания о лете

В город Игорь приехал румяный, как пирожок, с отросшими выгоревшими на солнце кудрями, обжигающе счастливый — за время, проведённое в пути, Гром вдруг понял, что ничего страшного не произошло: будет ещё лето, и он обязательно приедет снова, попросится сам и с первых дней каникул рванёт в деревню, а там уже и речка, и игры, и песни — всё что угодно, но главное, что с Олегом. Ему хотелось быстрее влиться в свою прежнюю рутину, позволить ей подхватить себя и на огромной скорости пронести через девять месяцев ожидания, позволив им проскочить перед глазами в одно мгновение. Но проблемы с этим возникли практически сразу, как он впервые по приезде выскочил во двор, подкидывая перед собой мяч и покачивая кудрями, свисающими на лицо. Пацаны, к удивлению Игоря, по большей части оказались ему не очень-то рады, недовольно осматривая его с ног до головы и сплёвывая на землю. — Это чё? Васька ткнул пальцем в его сторону, указывая на волосы, и Грому неожиданно захотелось ответить в рифму. — Хуй через плечо. Игорь тоже нахмурился, зажимая мяч между плечом и предплечьем, и сердито сжал губы. Мальчишки мрачнели всё больше и выглядели уже совсем не дружелюбно, и Гром не понимал, какая муха их укусила — будто они впервые видели человека с волосами длиннее, чем короткий ёжик ноль пять под машинку. Он весь даже как-то подобрался и сжался, словно пружина, и ждал чего угодно, но не того, что на него налетят сзади, повалив на колени, а после начнут буквально вдавливать в волосы что-то маленькое, круглое и колючее. В нём моментально взыграл гнев и возмущение, обжигая лицо и шею. Игорь кое-как отбился, размахивая кулаками почти вслепую, и подскочил на ноги, чуть ли не скалясь на стоящую напротив толпу. Те не двигались, смотрели на него кто снисходительно, кто с ухмылкой, и это бесило ещё больше, чем такая подлость, как напасть на кого-то сзади. Бесчестные. Почти как бандиты. В каком-то смысле они ими и были — беспризорники и воришки. Не поворачиваясь спиной, Гром поднял укатившийся на пару метров мяч, буркнул: «Да пошли вы» — и направился в сторону парадной. Дома его встретил удивлённый отец, с любопытством выглянувший из комнаты в коридор, как только он захлопнул за собой дверь. — Чего так быстро вернулся? Забыл что-то? Игорь вопросы проигнорировал, стремительно проходя в ванную, и теперь расстроено рассматривал себя в зеркале. Все его кудри были в репейнике, и это можно было бы исправить, если бы он волосы не спутались в колтуны, которые уже не представлялось возможным расчесать — придётся резать. В отражении он увидел отца, замершего в проёме — тот выглядел печальным и сочувствующим, но какой толк в этом сочувствии, если волосы уже не спасти. — Иди газетки неси — я к соседу за машинкой схожу, — Константин покачал головой и, вздохнув, ушёл. Он послушно порылся в шкафу, вытаскивая оттуда пару свёртков выпусков месячной, а то и годовой давности— и зачем батя только их хранил до сих пор? — и сосредоточенно расстелил на полу, устанавливая в центре табурет, на который устало плюхнулся. Входная дверь хлопнула, и Константин, шаркая, вошёл в комнату, вставая за спиной сына. Зажужжал моторчик, и Игорь почувствовал, как машинка коснулась затылка, сбривая небольшой кусочек, на месте которого кожу тут же стало непривычно холодить. Она прошлась ещё раз, ближе ко лбу, и ему на колени упал небольшой завиток, и он тут же почувствовал, как горло сдавило, а глаза слегка защипало от обиды. Игорь крепко зажмурился, зажимая переносицу между пальцев, глубоко вдохнул и слегка рвано выдохнул, что не укрылось от внимательного взгляда отца. — Не переживай, новые отрастут — ты и не заметишь. Машинка продолжала свою работу, а Игорь думал о том, как тут не переживать, если это самое переживание обхватило его со всех сторон из-за такой мелочи. Действительно. Переживать не стоит: это всего лишь волосы. Они отрастут. Но хотел ли он снова и снова переживать одну и ту же злость, одну и ту же обиду, позволяя брать им над собой верх раз за разом? Нет. — Не отрастут, — Игорь поджал губы. — Состригать буду. Константин оставил его слова без ответа, лишь вздыхая: дети упрямы, а Игорь Гром среди них был упрямее всех.

***

На следующий год Гром приехал в деревню хмурый и коротко стриженный, но всё же с надеждой на приятную встречу, чтобы узнать от бабушки, что живущая по соседству Валентина умерла, а чернобрового мальчишку, вероятно, забрали в детский дом. Игорь, ошарашенно распахнув глаза, сделал пару шагов назад, упираясь в лавку, и осел на неё. Помолчал, кусая губы, растерянно глядя по сторонам и то сжимая, то разжимая кулаки. Забрали в детдом. А куда ещё? Олег и так был сиротой без отца и матери, а Валентина оставалась единственным живым его родственником. По крайней мере из тех, о ком ему было известно. Что делать, было непонятно: Гром даже близко не представлял, куда Волкова могли увезти — дай бог чтоб в Петербург. А если в область? Здесь рядом были и другие города в нескольких часах езды. Да даже если и в Питер, то что это меняло? Игорь разве мог оббежать каждый детдом Санкт-Петербурга в поисках одного конкретного мальчишки? Мог. Но кто вообще что скажет какому-то сопляку, караулящему сироту у ворот? Пока он судорожно думал, перескакивая с мысли на мысли, бабушка сокрушалась над его волосами, сказала, мол, жалко, что Игорь кудри состриг: красиво было, ей нравилось. Гром горько усмехнулся. Олегу тоже нравилось. Игорь всё ещё помнил, в какой восторг пришёл Волков, когда узнал, что у него волосы вьются: неверяще оттягивал пряди, отпуская и наблюдая за тем, как они сворачивались обратно в спираль, покачиваясь ещё какое-то время, а после иногда дёргал их так же, как надо бы дёргать девчонок за косички, но выбрал почему-то именно его дурацкие завитки. Долго Гром оставаться в деревне так и не смог, попросившись обратно домой уже через пару тоскливых недель. Здесь были ещё ребята, были те, с кем он мог бы поиграть, но не было Олега, а без него всё уже казалось скучным, неинтересным, и смеяться уже совсем не хотелось. Бабушка снова целовала его щеки, улыбаясь с грустью и пониманием, дед хлопал по плечу, молча вздыхая, а Игорю стало неожиданно всё равно на красивые картинки за окном — он сжал в руке бусины, перебирая пальцами каждую, и уснул, прикрывая тяжёлые веки и прячась от боли и грусти в темноте.

***

Воспоминания неожиданно выскользнули из рук — бусины разлетелись по полу. В голове какая-то бессвязная каша, язык ватный: во рту то ли вкус малины, то ли черёмухи — он толком не понял — а вокруг запах… запах влажной земли и травы после дождя, соснового леса и беспрерывно несущегося потока реки. — Олег? — неверяще выдохнул Игорь. — Игорь, — голос человека напротив был таким же тихим и хриплым. Нежные женские руки потянули за леску, раскручивая катушку, и отрезали от неё новый кусочек, завязывая на конце тугой узелок — в мягких пальцах зрела жемчужина, совсем как в ракушке: светлая, перламутровая и пока ещё ничего не значащая — готовая принять в себя особенный, неповторимый цвет. День, когда они встретились вновь, был цвета бликующего на смуглой коже солнца: топлёное молоко с щепоткой какао, тёплое и вкусное.