Во все цвета

Меж тем, помимо грандиозного мероприятия в виде переезда как такового, перед братьями стояла ещё одна великая задача, требующая в первую очередь не менее великого морального усилия: а именно - выставить на продажу квартиру в Асбесте. Для предпринимательской жилки Вадима данное действо представилось возможным относительно быстро, пусть и скрепя сердце, тогда как ностальгический Глеб при упоминании этого шага бледнел и умолкал - впрочем, в ответ на вадимовские ворчливые "И что ты тогда вместо этого предлагаешь" не предлагал ничего. Требовалось не так много, всего лишь одна поездка в Асбест и две подписи В. Р. и Г. Р. Самойловых - и тем не менее, стоило вспомнить заливающие комнатку пятиэтажной хрущёвки рассветы из окон с видом на восток, как задача усложнялась в разы. Это было единственным местом, которое они могли назвать домом - всё остальное стало лишь плодами кочевой жизни. ...И тем не менее, решение было приятно, а билеты куплены - прохладным предрассветным вокзальным утром, пока Вадим полусонно сидел на скамеечке в ожидании поезда, Глеб был по-прежнему бледен, нервозен, шмыгал носом, ёрзал и то и дело бродил в неопределённых траекториях. Наконец сел рядом, изредка ёжась от утренней прохлады. -Вадик, у меня ничего не пишется. Вообще. Вадим, потихоньку начинавший клевать носом, разлепил глаза и посмотрел в его сторону - опять курит. Даже для них немного перебор. -Глеб, мы только что выпустили целый альбом,- наконец призвал он всю оставшуюся бодрость, дабы хоть немного что-то соображать. -Да ещё с таким надрывом. Естественно не пишется, ты подожди хоть немного. Глеб покачал головой, сбивая пепел и невротически постукивая ногой по серой платформе - всё это что-то напоминало, что-то смутное и одновременно далёкое и близкое, почему-то связанное с тёмной, холодной зимой: но Вадим никак не мог понять, что именно. -Не в альбоме дело. Я боюсь, что у меня больше ничего не выйдет. Неважно, лучше предыдущих альбомов или хуже - вообще ничего. -Ты каждый раз боишься и потом всё равно каждый раз пишешь,- резонно возразил Вадим, оглядываясь по сторонам - почти ни души, как будто это только им, двум дуракам, сейчас припёрло куда-то ехать. И вдруг сразу понял, откуда именно взялось это дежавю. -Глеб, тебя ломает? Даже в утренних сумерках и огоньке сигареты стало заметно, как тонкие губы ломает кривая улыбка - на прямой вопрос прямой ответ. -Да. Меня ломает. Не делай вид, что ты этому удивлён или типа того - я... опять куда-то скатываюсь, ещё с клуба началось. Окончательно проснувшийся Вадим молча смотрел на брата, в его сторону, напротив, не глядящего - почему он никогда ничего не рассказывает? Из него что, настолько плохой брат, чтобы не делиться с ним тем, что происходит? Внутренний голос ненавязчиво встрял: вспомни, на минуточку, какие лекции ты ему читаешь, когда он всё-таки признаётся - всё ещё удивлён, что он в основном этого не делает? -Почему ты мне не сказал? Выгнутые брови изогнулись ещё больше, и в полутьме блеснули колкие глаза - окурок отправился в мусорный бак. -А смысл? Проехали, Вадик. Там поезд уже. Непосредственно в поезде Глеб больше напоминал старую дворовую собаку, которая всё никак не может улечься в своей будке, без конца ворочаясь и пытаясь найти комфортное положение - всё было "не таким", то слишком жёстким, то до тошнотворного мягким, то слишком холодным, то неприятно нагревшимся: тщетно старавшийся уснуть под аккомпанемент возни, без конца падающего пледа, охов и кряхтения Вадим наконец не выдержал и подошёл к его месту. -Чего ты тут вытворяешь? Как восьмидесятилетний дед, честное слово. -Мне фигово,- драматично отозвался Глеб, глядя куда-то наверх. Вадим вздохнул, потрогав влажный от испарины лоб. -Это всё твоё упрямство. Сказал бы сразу, раньше бы разобрались. -То есть опять я виноват? -С тобой хоть вообще не заговаривай,- обречённо констатировал Вадим, доставая сумку, включая свет и роясь в ней на предмет чего-нибудь полезного. -У меня вроде аспирин был, погоди. -Спасибо за лампу в глаза,- ядовито отозвался Глеб, недовольно заматываясь обратно в плед - старший Самойлов призвал всю свою силу воли и оставил замечание без комментариев, как бы ни хотелось. -На, пей. -Я сплю,- невинно сообщил Глеб, за относительно краткое время разведения аспирина успевший уползти под плед с головой - негодующий Вадим повернулся обратно к его месту, по такому случаю едва не разлив лекарство. -Ты там вообще оборзел, что ли? Устроил мне тут перформанс на три часа, а теперь он, значит, "спит" - ну-ка вылез сейчас же. Ответом послужила настолько выразительная тишина, что Вадиму показалось, будто он прямо-таки видит перед собой это довольное лицо - набравшись терпения, он слегка попинал тушку под пледом коленкой. -Я сейчас это тебе на голову вылью, вылезай. -Отстань. Углядев зорким оком всевидящего старшего брата неосмотрительно высунувшуюся из-под пледа пятку, Вадим цепко ухватил единственное, что осталось без присмотра, вытаскивая младшего Самойлова из-под пледа со всей беспощадностью невыспавшегося человека - пнув деспота под рёбра в процессе и освободив свою ногу, Глеб наконец недовольно сел, протирая глаза и созерцая подсунутый под нос стакан. -Пей. ...Впрочем, в Асбесте, заваливаясь на плечо брата в дребезжащем автобусе, колючий и изводящийся (а заодно и всю дорогу изводящий Вадима) Глеб вдруг присмирел и стал заметно тише, в редкие минуты бодрствования посматривая на родные улицы - казалось бы, всё оставалось абсолютно таким же, словно они никуда и не уезжали... И вместе с тем совсем, совсем другим. Или это они сами стали другими? Вытряхиваясь из автобуса и меряя городок маленькими, сонными шагами, он не мог перестать об этом думать - и, временами ловя задумчивый взгляд Вадима, понимал, что тот тоже. Казалось, они бегали здесь, ходили в садик, в школу совсем недавно - и при этом настолько давно, что будто бы и вовсе не в этой жизни. В какой-то той, совсем другой, где окна на восток, детский хор "Ромашка" и песни про виноградную косточку - всем вместе. Вчетвером. Сейчас, идя знакомыми дорогами только лишь вдвоём, им казалось, будто для дополнения той счастливой мозаики чего-то безвозвратно не хватает, причём не хватает в них же самих - дойдя до обшарпанной, замызганной хрущёвки, где должна была находиться нотариальная контора, Глеб вдруг остановился и посмотрел куда-то сквозь брата. -Глеб, пошли,- негромко сказал Вадим, беря его за локоть - сейчас он казался скорее потерянным и довольно-таки беспомощным, подрастеряв свою боевитость где-то по пути. Казалось, он хотел было что-то ответить, но не стал, отправляясь следом - полузатопленный подвал, ветхие досочки, качающиеся во все стороны при малейшем движении, дабы по ним было удобнее пройти, не утопая в грязных лужах... -Она меня не выдержит,- вдруг пошутил Глеб с полуистерическим коротким смешком, ступая на очередную поскрипывающую доску и цепляясь за Вадима то ли для того чтобы не упасть, то ли чтобы в случае чего падать не одному. -И тебя тоже. Меньше надо было жрать обоим. -Да даже если не выдержит, не через океан переправляемся,- легко ответил Вадим, хотя на душе было немногим проще - и тем не менее, сейчас он особенно отчётливо чувствовал, что если он даст слабину, Глеб в ответ даст незамедлительный задний ход. Дело надо было доводить до конца. Скучающий нотариус, до которого пришлось добираться с такими препятствиями, всех жертв явно не оценил и был больше заинтересован жужжащей где-то мухой, нежели посетителями - наконец всё-таки соизволив глянуть на братьев, он с видом крайнего одолжения взял паспорта. -Так... Самойлов В. Р.... Самойлов Г. Р.... Здесь и здесь подписи. Глеб молча, как во сне смотрел, как по иссохшей желтоватой бумажке вытанцовывает ручка Вадима - где он вообще взял такую подпись?.. Он не сразу понял, когда очередь дошла до него - и снова как во сне. Две закорючки - и нет дома, как и не бывало. -Где галочка подпишите. Глеб, всё так же не говоря ни слова, посмотрел на тусклого, словно обесцвеченного нотариуса с каким-то молчаливым укором - наконец вторая закорючка возле "Г. Р". Вот и всё, значит. Он подал голос только на улице, почти шёпотом, вдруг пошатнувшись и останавливаясь где-то возле дворовой скамеечки: -Это был наш дом... -Чего? Вадим вгляделся в бледные до синюшности черты, пытаясь определить, чем там его накрывает на этот раз, и на всякий случай усаживая на лавочку. -Это был наш дом,- точно так же повторил Глеб, болезненно кривя лицо и для чего-то поправляя волосы - будто какую-то мантру, за которой мог бы сказать больше, если бы говорилось. -Наш дом... наш дом... -Да чего ты это,- попробовал было привести его в себя Вадим, оглядываясь, как бы не нашлось любопытствующих, и хватая за руку - Глеб покачал головой. -Ты хоть не здесь бы, что ли... Да не реви, ну что ты в самом деле - Глеб, хоть не на улице, ну пожалуйста... Глеб молча вытер лицо всем рукавом, делая вдох и выдох. Шмыгнул носом, осмотрев площадку - дома не было, но жизнь была. "Ни там, ни тут", но была - значит, такая уж у них судьба, болтаться где-то между, неприкаянными. Они сами её выбрали. -Всё нормально. Пошли в цветочный, мне нужны гвоздики. ...Он не смог бы просто уехать, не побывав за этой ветхой оградой, где людям уже ничто не важно - где нет ни чувств, ни мыслей. Где всё уже прошло. Сжимая в руках белые гвоздики и глядя на высеченное на плите "Самойлов Рудольф Петрович", Глеб словно почувствовал себя в том самом дне - когда он так и не смог понять, что ощущает, и ощущает ли вообще что-нибудь. Как и тогда, одновременно хотелось бы сказать многое, и не хотелось говорить ничего - видишь, папа, я уже совсем большой. Это ты первым научил меня быть одному - наверное, без этого мне было бы сейчас сложнее. Ты не был ни на одном из наших концертов, и, наверное, тебе было бы не очень интересно это слышать, но знаешь, у нас ведь всё идёт неплохо, и нас даже любят. И знаешь, я уже почти совсем ничего не боюсь - там, на грани, откуда я возвращался, нет ничего страшного, здесь страшнее. Вот и весь прикол. И всё-таки он ничего не сказал - только как и тогда оставил белые гвоздики. По дороге к автобусу оба по-прежнему хранили это негласное молчание - говорить, собственно, было особенно не о чем. Возле остановки Глебу вдруг бросились в глаза двое играющих мальчишек, постарше и помладше - один темноволосый, один белобрысый. Интересно, а они когда-нибудь играли "в Штирлица"? Строили звездолёт, даже если он так никуда и не полетел? Говорили друг другу, где закрывать глаза на страшных моментах в фильмах? -Может, когда-нибудь тоже захотят "стать пинкфлойдами",- вдруг усмехнулся Вадим, глядящий туда же и будто прочитавший мысли - Глеб в первый раз за день улыбнулся. Пожал плечами, стряхивая пепел. -Может даже ими станут.