13 Жертв

Тихо пробравшись, я куборем перекатился в другой угол комнаты, усердно закрывая нос рукой. Воняло медикаментами, но какими-то… Фальшивыми. Не знаю, как описать. Словно не для лечения, а для какой-то загадочной мути. Габри стоял, точнее сидел, иначе я не знаю, как назвать эту позу. Я слегка дёрнул его за руку, пока учёные отвернулись, но реакция не последовала. Моё действие повторилось, только интенсивнее и с напором, будто разозлившись. Но мальчишка стоял истуканом и, кажется, даже почти не моргал. Внутри что-то тяжело разбилось. Неужели, его уже накачали какой-то дрянью?.. Быстро, однако, они справились. Я покорно отлез и спрятался за стойкой с микстурами, а в душе болезненно покалывало. Я не успел спасти своего друга. Это моя ошибка и вина. Ну что же, я учту и не позволю им забрать души и тела других. В общем, опомнился я лишь тогда, когда металлическая дверь со всей дури хлопнула. Железный лязг окатил стены, что вздрогнули вместе со мной. Какого черта произошло? Я завертел головой, но не слишком сильно, чтобы осмотреться. Ничего не предвещало беды, кроме закрытой двери. Габри также молча стоял, не издавая ни звуков, ни признаков жизни. Я смотрел на него с грустью и какой-то обидой. Почему он пожертвовал собой? Ведь мы могли найти более рациональный способ, или даже выбраться. Прошло пару минут моего сидения на полу. Тот, отмечу, был будто даже с подогревом. Но это не грело сердце и душу. Разве что ноги… Разговоры утихли, и свет немного погас. Я не испугался, ведь достаточно натерпелся ужаса, и теперь это странное чувство страха словно покинуло мой рассудок. Учёные поставили что-то деревянное, а потом ушли. Я даже оживился, подобравшись на месте, но дверь закрылась впредь перед моим лицом. Благо, мой нос остался нераненным и даже целым (!). Я робко приподнялся, но недостаточно, чтобы меня заметили, если кто-то ещё остался здесь. По звукам ясно, что людей (вроде бы) нет. Что-то шипит, какой-то мотор работает, какое-то зелье бурлит. Прямо как в лаборатории, но это приносит не увлечение, а неприязнь. Если бы организовали нам весь этот праздник нормальные люди, было бы не так противно. Я наконец встал в свой полный немаленький рост и высунулся из-за шкафа. Комната была просторной, белой и чистой, но с кучей каких-то неведомых мне приборов, что настораживало. Я смотрел в разные стороны, максимально запоминая обстановку что может сыграть на руку, и в глаза бросилась деревянная стремянка, ведущая к открытому окну. Моё сердце враз дико забилось, а в голове крутилась единственная, но такая ёмкая мысль — бежать. Даже руки задрожали от наполняющего наваждения, а глаза распахнулись так широко, что я почувствовал. Я не актер фильма, поэтому не замер в ожидании учёных, а сразу ринулся действовать, хватая каждую секунду, словно могу потерять. Хотя, буду откровенным, риск возвращения сумасшедших мучителей высок. Габри даже не смотрел в мою сторону. К его рукам были намертво прицеплены (молю, не прибиты?!) провода и какие-то капельницы, отчего перехватывало дыхание, и окатывал ледяной ужас. Я иногда мелко посматривал на него, словно боясь, что в него вселился охранник или типо того, но эта глупая мысль заглушилась желанием спастись. Я карабкался по перекладинам, хватаясь за жизнь, и мои последние силы, казавшиеся ушедшими ещё утром, сейчас снова вернулись. Когда окно стало на расстоянии ладони, я волнительно схватился за обыкновенную, не бронированную раму, и… Выпрыгнул на асфальт, чувствуя горячие дорожки на щеках. Как только я выкатился на улицу, истерика захватила мой разум. Я пролежал ещё час на жаркой, летней земле, брыкаясь будто червяк и приглушённо рыдая. Мне не верилось, что моя жизнь теперь только под моим контролем. Я словно чувствовал, что это лишь двор адской лаборатории, а выбраться на свободу я не смогу никогда, но солнечные лучи, которые я слишком давно не видел, дарили ощущение воли. Я знал, что это только начало. Что везли нас сюда через огромное поле, а я, не евший три дня, вряд-ли дойду и до одной десятой. Но больше меня волновал груз, падший на душу: а как же остальные? Они же сидят там сейчас, такие же грязные и голодные, как и я. И гадают, должно быть: где я, как я, есть ли я ещё в этом мире?.. Хелен, надеюсь, хоть немножко переживает и ждет. Может, спорит на камень ножницы бумагу. Ведь мы же дети… — Мы же всего лишь дети… — сорвалась с моих потресканных губ мрачная философия. Я сказал это тихо и на выдохе, немигающим взглядом испепеляя землю, и сворачиваясь в комочек. Моя жизнь всегда была не как у людей, но я не думал, что умру нечеловеческой смертью. А видимо, придется. Надо мной шелестели дубы, кидая поржавевшие листья мне на голову. Я кисло усмехнулся, представляя, как меня засыплет. И будет кучка посреди двора, которую не найдут. Странно вообще. Хозяева лаборатории наверняка садисты и ненавидят живое. Так зачем деревья садить? Это же тоже — часть природы. В общем, я пролежал так до заката. Когда небо стало розовым, я удивился такому чертовски яркому цвету в своей жизни, и понял, что не знаю куда идти. Я поднялся, но ноги от слабости не гнулись и словно обмякли. Решив ползти, я обследовал местность, словно хромой щенок. И это было неприятно, но свою гордость я заткнул ещё в начале путешествия. Ведь здесь нужно просто выжить. Необязательно быть крутым или смелым, главное — остаться в живых. Когда желудок перестал болеть от голода, я понял, что моя цель — «остаться в живых» — становится всё более недостижимой. В глазах через раз мутнело, но я уже привык, поэтому решил найти хоть одно окно, попасть внутрь, и умереть с друзьями. Мне не хотелось остаться тут — на заднем дворе, далеко от живого города. Ведь никто так и не узнает, где я умер и умер ли вообще. Шум трав и облачное небо заставляли чувствовать себя отвратительно. Такой глухой, мертвый двор. Ещё и ветер насквозь продувает. Я честно поражался, как не заработал простуду, но для «полного счастья» мне ещё кашля не хватало. Поэтому оставалось только благодарить судьбу, что я выкарабкался и живу третий день, не питаясь. Наконец, я дополз до какого-то прохода. Мои колени были стёрты в кровь, а руки исцарапаны грубой текстурой асфальта. Но это были ещё цветочки, по сравнению с моральными чувствами. Я уже даже не надеюсь, что когда-то выберусь и буду жить в обществе. Просто «лампочка перегорела, свет потух». Просто я уже ползу к Хелен, чтобы в последний раз увидеть её лицо. Я хочу, чтобы она узнала, что сейчас я борюсь с судьбой лишь ради нее. Я вваливаюсь в окно и лечу вниз, даже не группируясь, как положено рефлексом, не разбираю, куда качусь. Здесь точно темно и сыро, прямо как в нашей камере, но я приземляюсь на что-то мягкое. Может, я уже умер?.. Я разлепляю глаза, и вижу матрас. Я резко подскакиваю, ведь откуда здесь матрас? Оглядываюсь, встрепенувшись. Я в коридоре? Горит тусклая лампа, стены покрыты плесенью, слышу голоса. Ну неужели я дошел?! Снова неуместные (или уместные) слезы застилают и так мутную картинку, я чересчур громко всхлипываю и ползу к каюте, я слышу родные голоса. Словно в бреду, я волочусь по холодному полу, и едва перейдя порог комнаты, цепляюсь пальцами за решётку камеры. Жмурюсь, открыв рот в немой истерике, и захожусь плачем. Опускаю голову, сжимаясь, но не отпуская ослабевшей хваткой перил. Я буду держаться со своими друзьями до последнего вздоха, клянусь. Я реву в голос, словно дикий, но мне уже всё равно. Феликс вскрикивает и подбегает ко мне, остальные толпой несутся к краям камеры. Взволнованный шепот, никто не может объяснить происходящее. И лишь Хелен смотрит молча, глотая слёзы. Подходит шажками, садится на тощие колени рядом со мной. И кладет руку на край перил, переплетая наши пальцы через ограду. Я смотрю блестящими, уставшими заплаканными глазами. Она смотрит на меня. Я припадаю головой к решетке, горько улыбнувшись. Мои пальцы слабые и жёсткие, шершавые. Её нежные, слегка холодные и аккуратные. Меня ведёт в сторону, я ложусь на пол. Глаза слипаются, но я шепчу: — Я люблю тебя, Хелен. Я дошёл ради тебя. Но ответ уже не слышу.