Harmonia Nectere Passus

Dean Valentine — Dark Earth

      — С дороги! — Снейп оттолкнул её в сторону. Кажется, она ударилась о парту, но это было неважно.       Сердце пропустило удар, когда осознание накрыло её огромной тяжёлой волной. Глаза жадно ловили каждое движение профессора, а страх липкой холодной змеёй пополз вдоль позвоночника, вызывая неприятное покалывание в районе затылка.       Драко лежал на полу без движения.       Великий Мерлин, что она наделала? Палочка всё ещё была до боли крепко сжата в правой руке. По коже мгновенно побежали мурашки. Но, как бы ни было страшно, она не могла оторвать взгляд от бледной фигуры, над которой склонился Снейп. Мёртвую тишину нарушало только его бормотание. Неужели она сама довела до этого? Не просто не сдержалась, но абсолютно утратила над собой контроль? Он ведь жив?       Внезапная мысль заставила её резко выпрямиться и осторожно приблизиться к Драко. А что, если он действительно…       — Вы выжили из ума?! — и без того обычно мерзко-жёлтое лицо Снейпа приобрело землистый оттенок, и даже сквозь чёлку, упавшую ему на лицо, она видела его обеспокоенные глаза. — Палочки убрать! Пока я левитирую мистера Малфоя в больничное крыло, вы законспектируете весь раздел «Невербальная магия»!       — За мной! — прошипел он сквозь плотно стиснутые зубы.       В уточнении, кому была адресована последняя реплика, не было никакой необходимости. На негнущихся ногах она вышла в коридор, едва поспевая за профессором, который почти бежал в сторону второго этажа.       От мыслей, наполнявших голову, становилось физически больно. Они роились подобно пчёлам, безжалостно жаля воспалённый мозг. Очевидно, Малфой был жив. Ещё жив. Но что она с ним сделала? Он был не в лучшем состоянии с начала учебного года, и к каким последствиям для его здоровья могло привести её заклинание, оставалось только догадываться. Что, если она нанесла ему непоправимый ущерб? Что, если он останется калекой? Что, если его придётся отправить в Мунго? Как она будет смотреть в глаза Макгонагалл, когда та узнает? А если её исключат? Что скажут Гарри и Рон?       Тяжёлый мыслительный процесс был прерван удивлённым возгласом мадам Помфри.       Дальше всё было как в тумане. Вот Снейп укладывает Драко на больничную койку. Вот быстро объясняет, что произошло. Медсестра бросает быстрый взгляд в её сторону. Снейп настаивает на том, чтобы самому переодеть Драко. Вот мадам Помфри осматривает Малфоя. Вот приносит какие-то целительные зелья.       За окном валил снег. Ветер подхватывал снежинки, кружа их в удивительном неповторимом танце. Будет ли у неё ещё возможность любоваться таким умиротворяющим пейзажем? Или это её последний раз? Последний ли раз она видит Драко Малфоя? Доведётся ли ему ещё раз наблюдать снегопад из окон Хогвартса?       Стоя в стороне, она нервно заламывала пальцы. Больно. До хруста. Только бы заглушить муки совести. Перестать задавать себе все эти вопросы. Перестать бояться каждого невольного вздоха медсестры и чересчур напряжённой, даже для него, фигуры Снейпа.       — Что это было за заклинание? — казалось, в уши напихали ваты. Наверное, видя её непонимающее выражение лица, Снейп повторил, — Какое заклинание вы использовали против мистера Малфоя? Не заставляйте меня прибегать к Приори Инкантатем!       — Я… я-я… это было… — язык предательски заплетался, а руки пришлось сжать в кулаки, чтобы скрыть дрожь. — Это было… Экспульсо.       Никогда раньше она не чувствовала себя такой уязвимой. Даже несколько месяцев назад в Министерстве магии, лицом к лицу с Пожирателями смерти. Тогда она была уверена в своей правоте, в своём праве на борьбу. Но сейчас… Сейчас она не имела никакого права нападать на Драко. Не имела права срываться. Не имела права снова тыкать его носом в прегрешения отца. В конце концов, не имела права использовать такое мощное проклятье против другого студента, даже если этим студентом являлся Малфой.       — Полагаю, вы помните, что шестой курс не допускается к применению боевых заклинаний? — она кратко кивнула, стараясь игнорировать осуждающий взгляд мадам Помфри, и Снейп продолжил. — Уже не говоря об использованном вами проклятье. Осознаёте ли вы, как вам повезло, что мистер Малфой остался жив?       Она была готова прямо сейчас провалиться под землю. Даже сильно впивающиеся в ладони ногти не помогали отвлечься от ужаса происходящего.       — Отдаёте ли вы себе отчёт в том, какие последствия мог повлечь за собой ваш безрассудный поступок? — конечно, она это понимала. Видит Мерлин, она готова была многим пожертвовать, лишь бы кто-то вырвал это понимание с корнем из её головы. — Признаться, я был о вас лучшего мнения.       Немая тишина навалилась на плечи, норовя сломать пополам. Она давила до хруста костей. До звона в ушах. До нехватки кислорода. Прикусив нижнюю губу, она почувствовала металлический привкус крови во рту.       — Минус пятьдесят очков Гриффиндору, — каждое слово ощущалось как новый гвоздь в её гроб. — Можете не сомневаться, декан вашего факультета будет уведомлён о произошедшем.       Взмахнув полами мантии, Снейп развернулся и направился к выходу, однако застыл в дверях и почти нехотя посмотрел на неё.       — Я отстраняю вас от практики до конца семестра. К каждому занятию вы будете готовить полтора свитка по изучаемой теме, — он перешагнул порог и добавил. — О, и, конечно, вы будете помогать мистеру Малфою. До тех пор, пока он не поправится.       Дверь в госпиталь с грохотом ударилась о косяк, ознаменовывая последний забитый гвоздь. Пальцы бессильно разжались. На ладонях останутся синяки. Крышка её гроба окончательно захлопнулась.

***

Two Feet — Fire in My Head

      Тяжёлые свинцовые тучи, нависшие над замком, приносили всё больше снега. Окна трещали от порывов ветра, а за ними была лишь непроглядная белая пелена. Казалось, сама природа заперла её в больничном крыле Хогвартса, отгораживая от всего окружавшего школу мира.       Драко Малфой не приходил в себя уже неделю. Мадам Помфри уверяла, что всему виной рядовое переутомление, но это отнюдь не успокаивало. Его то бил сильный озноб, то начиналась лихорадка. Иногда ей приходилось менять полотенце на его лбу каждые пятнадцать минут в попытках сбить температуру или накладывать согревающие чары, чтобы хоть немного уменьшить его дрожь. Так что погода была меньшей из её проблем.       Сразу после Защиты от Тёмных искусств ей пришлось столкнуться лицом к лицу с гневом Пэнси Паркинсон. Она плевалась ядом словно гадюка, готовая в любой момент наброситься и выцарапать глаза или впиться в глотку и не отпускать, пока жертва не испустит дух. В зелёных глазах плескалось столько ненависти и злобы, что Пэнси вполне могла бы посоревноваться с Малфоем в способности уничтожать человека одним взглядом, буквально выжигая его изнутри, оставляя только одну сосущую пустоту.       В её памяти остались лишь обрывки этого «разговора». Что-то наподобие:       «Как ты посмела, мразь?!»       или       «Ты совсем ёбнулась, грязная сука?!»       или       «Только пальцем его тронь, и, Салазар свидетель, я тебя уничтожу!»       Как бы Паркинсон ни была страшна в ярости, она её не пугала. Она могла бы уложить Пэнси на лопатки одним движением мизинца, если бы захотела, но она понимала, что заслужила это. Все эти бестолковые истерики были частью её наказания. Ей было необходимо снова и снова слышать изощрённые оскорбления Паркинсон, чтобы ни на секунду не забывать, чем черевата потеря контроля над собой и своими эмоциями.       Но ни отнятые очки, ни постоянно брызжущая слюной Пенси не могли заглушить вопли собственной совести. Они были не в силах заставить её почувствовать, что этого было достаточно. Что можно прекратить корить себя, раз за разом терзая незаживающую губу и воспроизводя в голове образ бледного Драко на полу, отчего каждый раз по телу пробегало множество мурашек.       Однако больше всего в этой ситуации её уничтожала реакция Рона. Он, казалось, вообще не видел ничего предосудительного в её поступке. Скорее наоборот: он давно не выглядел таким довольным. Можно было подумать, что он собственноручно победил Волдеморта — не меньше.       — На самом деле, это здорово, — сказал он тем же вечером. — Этому жлобу Малфою давно была пора преподать хороший урок. Думаю, он в кои-то веки получил по заслугам.       — Рон, что ты такое говоришь? — она действительно не ожидала подобного от друга. Он никогда не испытывал к Малфою симпатии, да что там, никто из них не испытывал, но Рон откровенно радовался произошедшему. — Никто такого не заслуживает! Представь, что бы случилось, будь его отец на свободе. Или если бы я навредила ему ещё больше.       — Но, к счастью, его папаша в Азкабане, где ему и место, а хорёк ещё дышит, — он бросил презрительный взгляд на дверь больничного крыла. — Будь оптимистом: теперь мы точно выиграем следующий матч по квиддичу. Вряд ли они выпустят на поле ловца в отключке.       Он добродушно хихикнул.       — Рональд! Ты себя слышишь? Драко мог погибнуть, а я могла бы уже быть на полпути в Азкабан!       — Вот Люциус бы удивился… — он протянул это с почти мечтательной улыбкой, даже не обратив внимание на то, что она назвала Малфоя по имени или то, как двусмысленно прозвучали его слова.       — Рон! — на этот раз её поддержал Гарри, за что она была ему безмерно благодарна. — Нам очень повезло, что Малфой остался цел и почти невредим. Последствия могли бы быть ужасными. Неужели ты думаешь, что поездка в один конец до Азкабана — это предел мечтаний…       — Мерлин, конечно, я так не считаю, — Рон фыркнул. — Но представь, как мир сразу обрёл бы краски…       Слишком одухотворённое выражение лица друга и его речи её безумно пугали.       — Ты понимаешь, что ты говоришь?! Ты желаешь другому человеку смерти, а другу — Азкабана! — она почти кричала и, кажется, чувствовала подступающие слёзы. — Какими бы сильными ни были твои обиды на Малфоя, нельзя опускаться до такого! Он такой же, как мы. Такой же, как ты или Гарри! Он просто…       — «Просто» что? — между рыжими бровями пролегла глубокая морщинка. — Просто скользкий хорёк, ни во что никого не ставящий? Просто самовлюблённый павлин? Просто мерзкий Пожиратель?! И ты ещё приравниваешь его ко мне или Гарри?!       — Мы уже это обсуждали, Рон, — она была на грани нервного срыва: все эмоции, пережитые за день были готовы вырваться наружу, сметая всё на своём пути. — У нас нет никаких доказательств тому, что он присоединился к Пожирателям! Отринь наконец свои предрассудки и, прошу тебя, взгляни в лицо фактам!       — Ты уже забыла всё, что он говорил о тебе? О Гарри? Или о моей семье? О всех нас? — лицо Рона приобрело почти малиновый оттенок. — Ты так быстро забыла, как он тебя называл?!       Гарри вытянул было руку, чтобы остановить его, не дать произнести это вслух, но Рон оттолкнул её.       — Ты забыла, как он мешал тебя с грязью?! Забыла, что для него ты только грязнокровка?!       Эти слова были будто пощёчиной. Словно удар под дых они выбивали из лёгких весь воздух, заставляя глупо открывать рот, в попытке сделать спасительный вдох, подобно рыбе, выброшенной на берег и оставленной умирать. Ответ застрял в горле, перекрыв трахею, заставляя давиться услышанным, и она только беспомощно хлопала глазами.       Она понимала, что это было случайностью, и по собственной воле Рон никогда бы не произнёс эту мерзость вслух. Это слово для неё одновременно почти ничего не значило и значило слишком многое. Малфой постарался, чтобы она хорошо запомнила, кем она является и где — по его мнению — было её место. С одной стороны, будучи воспитанной магглами, она не могла осознать всю глубину этого оскорбления. Однако с другой стороны, это клеймо было единственным, что не давало лучшей девочке быть по-настоящему лучшей. Жизнь будто насмехалась над ней, из раза в раз напоминая, что как бы она ни старалась, она не сможет изменить своё происхождение, и всегда найдутся люди подобные Малфоям, которые не преминут ткнуть её в него носом, будто нашкодившего котёнка.       Но факт, что это слово сорвалось с губ лучшего друга, разбивал сердце в мелкую стеклянную крошку, которая заполняла грудную клетку и разрывала внутренние органы, неся разочарование и опустошение. Даже Рон. Даже её Рон сделал это. Даже её друг считал необходимым это озвучить.       Гарри что-то говорил, пытаясь перевести тему. Рон рассыпался в бессвязных извинениях, но она не слышала. Казалось, на сегодня она израсходовала свой дневной лимит эмоциональных потрясений. В голове был лишь белый шум, который заглушал голоса друзей и даже собственные мысли.       Она уже не знала, что чувствовала: на кого злилась, на кого — нет. Не понимала, почему так отчаянно защищала Малфоя перед Роном. Почему каждый раз, когда она думала, чем всё могло бы закончиться, на языке ощущался противный вкус желчи и её прошибал холодный пот.       Хотелось тишины и спокойствия. Возможности вернуться в прежние, наполненные совместными приключениями, дни, когда самой большой проблемой были надвигающиеся экзамены. Хотелось снова вместе с друзьями нарушать школьные правила: красться по школе ночью, пытаясь отправить дракона в Румынию, бегать по влажной холодной траве под мантией-невидимкой к хижине Хагрида, прятать гиппогрифа от Министерства магии в Запретном Лесу, подбрасывать Филчу всевозможные вредилки близнецов Уизли. И смеяться. Смеяться до колик, до слёз, проходя через все испытания вместе. Хотелось оказаться в тёплых любящих маминых объятьях и услышать, что всё будет хорошо, что она со всем справится. Но её мама даже не помнила имени собственной дочери. Она была далеко, под защитой Ордена, но в такие моменты она была ей нужна настолько, что хотелось наплевать на Грозного Глаза с его извечной перестраховкой.       Гарри и Рон ушли. Она надеялась почувствовать такое долгожданное облегчение, но его не последовало. Лишь новая каменная плита опустилась ей на грудь. Она уже сбилась со счёта, сколько подобных плит там до этого лежало. И вот одна из самых тяжёлых: Драко Малфой. Там, на больничной койке, он был как никогда похож на покойника. Но мерно вздымающаяся грудь и чуть хриплое дыхание позволяли ей успокоить свою совесть еще ненадолго.       Во сне Драко выглядел почти что умиротворённым, только множество капелек пота, рассыпавшихся по его лбу, нарушали идиллию его образа: на его лице не было ни презрительной ухмылки, ни заносчивого выражения, ни прилипшей к нему в последнее время перманентной усталости. Если бы она не была знакома с ним ранее, в тот момент Малфой даже мог бы показаться ей привлекательным. Расслабленный с опущенными веками, без своей извечной ледяной маски он был обычным парнем. Просто Драко. Тут не было никаких Тёмных сил или Люциуса. Был только Драко, излучавший невероятное спокойствие.       Только Драко.       Взгляд упал на прикроватную тумбочку. Пэнси обычно приносила приторно пахнущие розы, но сейчас там стояла ваза, полная прекрасных белых нарциссов. И это были действительно самые восхитительные цветы, какие она когда-либо видела. Они были совсем свежими — словно ледяными. Каждый лепесток был безупречен, без единого изъяна. Своим изяществом растения чем-то напоминали ей Малфоя. Если подумать, они идеально подходили его образу — такие же величественные, безукоризненные и холодные, но в то же время чистые и хрупкие. Лёгкий аромат смешивался с какофонией запахов лечебных зелий и мазей, дополняя её, но добавляя какую-то особую нотку надежды.       Паркинсон приходила каждый день, не забывая осыпать ту, из-за кого Драко лежал без сознания, самыми мерзкими словами, на какие была способна. Она сидела у его кровати с таким видом, будто она уже являлась несчастной вдовой, оплакивающей мужа. Для большей карикатурности происходящего ей оставалось только лечь на него сверху, чтобы уж точно все поняли, насколько близкие у них отношения.       Над этим зрелищем оставалось только смеяться, сдерживая рвотные позывы, но стоило уголкам её губ лишь дёрнуться, как к горлу подкатывал ком, напоминая, что именно она являлась причиной, по которой Малфой лежал здесь, а сама она уже забывала, как выглядит собственная спальня, проводя в больничном крыле все дни и ночи в ожидании, пока Драко очнётся, а чувство вины немного ослабит свой поводок.       Большой зал и библиотека были единственными местами её посещения во внеурочное время. Да и там она ограничивалась только тем, чтобы как можно быстрее закинуть в себя еду или взять книги — все задания она делала в госпитале, словно боясь, что, если её не будет рядом с Малфоем хоть сколько-нибудь продолжительное время, он может испариться.       Друзья пропадали на постоянных тренировках по квиддичу — близился первый матч сезона: Гриффиндор против Слизерина. У последних, как довольно грубо, но всё же точно, подметил Рон, практически не было шансов без ловца. Драко был единственным на факультете, кто мог соперничать с Гарри за поимку снитча, и без него команде было не на что надеяться.       Но размышляя о квиддиче, она отмечала, что уж лучше Гриффиндор одержит едва ли не самую лёгкую победу в истории, чем если бы Драко вышел на поле в его прежнем состоянии. Ей казалось, что его мог сдуть первый же сильный порыв ветра. Её определённо пугало, как часто и в каком ключе она думала о Малфое. Конечно, не делать этого было трудно, находясь с ним в одном помещении почти целыми сутками. Она говорила себе, что там легче сосредоточиться: не было слышно скрипа чужих перьев или перелистывания пергамента, так порой отвлекавших её в дневное время в библиотеке. Это определённо упрощало процесс написания конспектов для Драко, которые она прилежно переписывала со своих после каждого теоретического занятия. Но иногда эта тишина подводила её, позволяя мыслям зашевелиться в голове и начать нашёптывать, что можно было бы просто дать Малфою собственные записи. Она гасила их, как гасила свет заклинанием Нокс — резко и без сожалений.       Она изо всех сил старалась убедить себя, что она возится с Драко исключительно из-за наказания Снейпа, но уже сама мало в это верила.       Последний же посещал больничное крыло ежедневно. Сначала это казалось простой заботой — если Снейп знал такое слово — но потом один факт стал её настораживать: профессор настаивал, чтобы только он переодевал Малфоя. Это было по меньшей мере странно, а по большей — подозрительно, но она никак не могла пересечься с Гарри: она не хотела провоцировать Рона, прося Гарри пойти с ней к Малфою, а вечерами он пропадал на тренировках, на занятиях с Дамблдором или отработках у того же Снейпа.       Факт того, что последний не назначил отработки ей, немало удивлял её, но оставался на задворках сознания в суете безумных будней. Мимолётные мысли об этом откладывались на потом, забывались или вызывали облегчение: она и без того почти что поселилась в больничном крыле. Возможно, в этом и была причина отсутствия последующего наказания. Даже воспоминания о родителях не приносили более прежнего беспокойства. Она с ужасом представляла лицо мамы, получи она письмо от Снейпа или Макгонагалл с информацией о том, что совершила её дочь. Как она чуть не убила студента.       Говоря о Макгонагалл, личная беседа и неизбежное обсуждение произошедшего с ней неумолимо приближались, что откровенно её пугало. Ей было невыносимо страшно от одной только мысли о том, как она разочаровала профессора. Подобная безответственность была по меньшей мере ей не свойственна. На неё всегда можно было положиться: как бы ей ни было тяжело, она взваливала себе на плечи всё, о чём бы её ни попросили, и выполняла все поручения с особым вниманием и прилежанием. Она являлась образцом для подражания всего факультета, если не всей школы. Однако ситуация с Малфоем определённо вносила свои коррективы.       Она хотела пойти к Макгонагалл сразу и объяснить ей всё. Но… она так и не придумала себе достойной причины, почему не сделала этого. Вероятно, виной всему был страх. И с того дня она изо всех сил старалась избегать декана везде: в Большом зале, в библиотеке, во дворе школы. Но притворяться, что ей внезапно понадобилось в другую сторону, едва завидев Макгонагалл в другом конце коридора — одно, а пропускать Трансфигурацию — совсем другое. Она не собиралась прятаться в надежде, что всё забудется, а она отделается лишь выговором Снейпа, но оттянуть встречу с гильотиной хотелось до зубной боли.       Она упрямо избегала прямого взгляда профессора. Енот давно был превращён в пуфик для ног и обратно и забавно фыркал, порой тыкаясь в её кисть холодным влажным носом, но она не смела оторвать глаз от шероховатой поверхности парты, если бы она могла, то давно прожгла бы в ней дыру, но урок подошёл к концу, а вместе с ним кончились все отговорки и оправдания.       — Останьтесь, пожалуйста, ненадолго, — прозвучал над ней мягкий голос, в котором однако были слышны не терпящие отказа нотки.       Прикрыв глаза, она сделала глубокий вдох, призывая всю оставшуюся у неё храбрость, сердце болезненно забилось. Но она встала и уверенно посмотрела на Макгонагалл. Она была всё той же: статной ведьмой с вечным тугим пучком седых волос на голове.       — Присаживайтесь, — она указала на стул справа от учительского стола. — Как вы себя чувствуете?       — Прошу прощения? — вопрос, и правда, поставил её в тупик: она ожидала укоризненного взгляда, сведённых к переносице бровей и выражения разочарования на лице, однако в глазах Макгонагалл плескались лишь искреннее беспокойство и заинтересованность.       — Я не собираюсь вас отчитывать, — спокойно ответила ведьма. — Но мне действительно хочется узнать, как ваши дела. Вы не появлялись на собраниях старост по крайней мере дважды, и мистер Макмиллан, не сумев связаться с вами, обратился ко мне.       Мерлин, со всей этой нервотрёпкой она совсем забыла о своих обязанностях старосты. Сколько же дежурств она пропустила? Великая Моргана, а отчёты! Как она докатилась до такого? Неужели её оказалось так легко выбить из колеи? Это точно стало венцом её стыда. Никогда, никогда, даже с тяжёлым гриппом, она не отлынивала от возложенного на неё долга. А нынешняя причина была едва ли уважительной для такого наплевательского отношения.       — Я-я… я только…       — Не стоит оправдываться, — оборвала её жалкие заикания Макгонагалл. — Профессор Снейп уведомил меня о произошедшем, и, полагаю, вы получили заслуженное наказание.       Кивок был максимальным ответом, на который она была способна. Она была уверена, что если откроет рот, то издаст не больше звуков, чем Гриндилоу.       — Я не буду спрашивать, как и почему это произошло, — её голос стал серьёзнее, а квадратные стёкла очков укорительно сверкнули, — лишь хочу выразить свою надежду, что такого больше никогда не повторится.       — Уверяю Вас, — она с силой стиснула руки в кулаки, чтобы унять предательскую дрожь, — это был первый и последний раз. Мне очень жаль, я только…       Макгонагалл прервала её взмахом руки.       — Не нужно оправданий, — на удивление, профессор тепло ей улыбнулась, — Я позвала вас по другому поводу, — она призвала папку бумаг. — Как я уже упомянула, вы пропустили несколько собраний старост, поэтому вашими отчётами занимался мистер Макмиллан. Не могу ручаться за их подробность и корректность, но, тем не менее, прошу вас, ознакомиться с ними.       Она приняла протянутые документы и благодарно улыбнулась.       — Я очень сожалею, профессор, и спасибо Вам большое! Я больше Вас не подведу!       — Не сомневаюсь. — она давно не видела, чтобы лицо Макгонагалл выражало столько заботы и тепла, но потом та слегка нахмурилась. — Полагаю, мистер Малфой ещё не очнулся?       — К сожалению, нет, профессор, — она инстинктивно поджала губы, а совесть вновь начала яростно скрестись изнутри, превращая внутренности в кровавое месиво. — Мадам Помфри говорит, что это обыкновенное переутомление, и…       Она стыдливо опустила глаза. «И» что? И с ним всё будет хорошо? Этого никто не знал, и уж точно не ей давать такие прогнозы. И он скоро очнётся? Будь всё так просто, он уже давно бы это сделал. И не стоит беспокоиться? Она сама не могла отойти от кровати Драко, отсутствием беспокойства тут и не пахло. Да скорее упырь, живущий на чердаке Норы, запоёт соловьём, чем она позволит себе отпустить ситуацию и перестать постоянно думать о состоянии Малфоя.       — Не переживайте. Уверена, Мадам Помфри делает всё возможное, и мистер Малфой скоро придёт в себя. — Макгонагалл аккуратно накрыла своей ладонью её крепко сжатые, подрагивающие от напряжения кулаки. — Думаю, вас ещё ждут дела. Не буду вас задерживать, вы можете быть свободны.       — Благодарю Вас, профессор! — она всё-таки заставила себя в который раз поднять глаза на декана, и от улыбки на морщинистом лице сердце начало оттаивать. — Я сдам отчёт и график дежурств за эту неделю к субботе.       — Хорошо, буду ждать. Всего доброго! — профессор всё так же мило ей улыбнулась и вернулась к бумагам, разложенным на столе, показывая, что разговор точно закончен.       Попрощавшись, она вышла в холодный коридор, где прямо у дверей в кабинет Трансфигурации её перехватил Гарри.       — Гарри? Что такое? Что-то случилось?       Почему он был не на тренировке? Зачем ждал её? Целый вихрь вопросов взвился в голове, и каждое новое предположение было хуже предыдущего.       — Тише, всё хорошо. — парень улыбнулся уголками губ, но глаза выражали глубокую обеспокоенность. — Признаться, я хотел спросить тебя о том же. Что сказала Макгонагалл? Она тоже наказала тебя? Я могу поговорить с ней, знаешь, рассказать, как всё было…       — Нет, всё в порядке. Не стоит. Спасибо. Она только отдала мне отчёты старост, потому что, сама не могу в это поверить, — она сильно нахмурилась, — я совсем забыла про их собрания… — Гарри хихикнул. — Что смешного? — она глупо смотрела на друга, который еле сдерживался.       — Ничего, прости, пожалуйста, — но Гарри всё ещё продолжал давиться смехом, — Просто, тебя никогда невозможно было отвлечь от учёбы и тому подобного, а тут стоило Малфою попасть в госпиталь, как ты туда практически переехала, забыв обо всём на свете. И не смотри на меня так! — поймав её испепеляющий взгляд, он состроил испуганную гримасу, но тут же снова рассмеялся       Она постаралась как можно больнее ткнуть Гарри локтём в бок, но он увернулся, так же звонко смеясь. И его хохот был для неё целителен. Словно он капал на каждую её гноящуюся душевную рану экстракт бадьяна, и те после скоротечного жжения затягивались. Годрик, как же ей не хватало простых посиделок с друзьями в общей гостиной и таких вот глупых подколов. Казалось, с последнего раза, когда она слышала, как Гарри смеётся, прошла целая вечность, словно это было в какой-то другой жизни или вовсе не с ней. В её воспоминаниях всё было будто за стеклянной стеной, отделяющей от недостижимого прошлого. Можно было только смотреть, приблизившись болезненно близко, но без возможности снова пережить то же самое. Поэтому она не могла не наслаждаться этим прекрасным моментом. Да, он был абсурден, но это словно пробуждало её от бесконечно долгого сна и заставляло яркие цветы распуститься в груди, наполняя лёгкие такой долгожданной свежестью.       Губы сами собой растянулись в улыбке. И, хотя, казалось, мышцы лица одеревенели, забыв каково это, улыбаться, это ощущение быстро прошло. Смотря на Гарри, такого домашнего и уютного, с крохотными морщинками в уголках глаз, веселящегося от своей глупой шутки, было невозможно не рассмеяться в ответ.       И ей было всё равно, сколько удивлённых, укоризненных или недовольных взглядов проходящих мимо студентов они ловили. Она давно не ощущала такой легкости. Вот так просто смеясь с Гарри в школьном коридоре, она вновь чувствовала себя живой, словно кто-то разрезал её кокон и показал ей безграничный мир вокруг.       Она смогла успокоиться, только когда грудь неприятно сдавило от нехватки кислорода, а из глаз покатились слёзы. Они остановились у высокого окна на втором этаже, недалеко от больничного крыла. Понять, что же в словах Гарри вызвало у неё такую реакцию, ей так и не удалось. На улице быстро темнело, из-за чего казалось, что падающие снежинки окрашены в тёмно-синий цвет.       — Ты же понимаешь, что я делаю это не по собственной воле? — приняв самый серьёзный вид, на который была способна, спросила она. — Сама не знаю, что на меня нашло.       Немного тоскливо она взглянула на бушующую за стенами замка бурю. Между ними повисла тишина. Сколько дней уже идёт снег? Неделю? Большие снежные хлопья весело кувыркались за стеклом, подёрнутым инеем. Группа первогодок прошла мимо них, о чём-то оживлённо беседуя.       — Думаю, что и тебе иногда требуется отдых, — он ободряюще улыбнулся. — Не загоняй себя, такое могло случиться с каждым. И, — он повернулся к ней, — ты же помнишь, что можешь обсудить со мной всё что угодно, да? Не стоит замыкаться и вариться в этом в одиночку. Я всегда рядом.       На глаза снова навернулись слёзы, а щёки заболели от такой широкой улыбки. Она бросилась в объятья к другу и обхватила его руками так сильно, будто от этого зависела её жизнь. Он пах пирогом с патокой, тыквенным соком и, кажется, маслом для метлы.       — Тише-тише, — он нежно похлопал её по спине и усмехнулся. — Не задуши.       — О, Гарри, — она уткнулась носом куда-то в его плечо и наверняка говорила невнятно, но знала — он всё равно её слышит. — Я так тебя люблю! Спасибо!       — И я тебя.       Гарри был таким родным, что хотелось стоять, вот так обнявшись с ним, вечно. Рядом с ним она чувствовала себя как никогда на своём месте: нужной, полезной, любимой. С той самой ночи Хэллоуина на первом курсе, когда её едва не убил тролль, когда она поняла, что Гарри Поттер станет её другом, она знала, что он особенный. Нет, не потому что он был избранным. Просто, потому что он был им, был Гарри.       И нет, она никогда не испытывала к нему ничего кроме дружеских чувств. Он был мягким свитером, который ты надеваешь в особо промозглый дождливый день, а он нежно укутывает тебя, защищая от колючего холода, от чего тебе сразу становится легче. Гарри был самым близким для неё после родителей — её братом, готовым всегда подставить плечо или выступить в роли жилетки, в которую можно выплакаться. Их отношения были прекрасны тем, что являлись сугубо дружескими, и никто ничего не ждал и не требовал от другого.       Она знала, что друг всегда был готов её выслушать, но также понимала, что сам Гарри никогда не поделится тем, что на самом деле беспокоит его. Не расскажет, от чего у него такие тёмные круги под глазами, или почему он так отчаянно следит за передвижениями Малфоя. Она догадывалась об истинных причинах и потому не могла позволить себе взвалить на него ещё и свои проблемы.       Но сейчас ей была необходима его близость и поддержка, его понимание в то время, как она сама давно перестала осознавать, что происходит. Поэтому она хваталась за Гарри так, как утопающий за последнюю соломинку, лишь бы удержаться на плаву ещё пару секунд, до того как выпустить изо рта стайку пузырей, позволить воде сомкнуться над головой и заполнить лёгкие.       До того, как окончательно пойти ко дну.