Голос чарующего мая

      Терпи. Добивайся. Подчиняй.        Это были три главных правила моей семьи. Их мне говорили изо дня в день, их я должен был как молитву повторять утром и вечером. Сказать честно, время, которое я провел в отчем доме, стало тем, что я хочу забыть, но увы, мне нужно будет жить с этими воспоминаниями столько, сколько мне отведено. Если смотреть со стороны и не заглядывать внутрь, то может показаться, что все было вполне себе спокойно. Счастливая женатая пара, их единственный сын, пёс, который сопровождает своего старшего хозяина везде, а также дом, полный прислуги. И все должны сдержанно улыбаться, иначе идеальная картина начинает ломаться. А никто и не хотел заглядывать глубже поверхности, всем всегда было достаточно того образа, который мы, семья Безруковых, умело отыгрывали на семейных встречах и деловых приёмах. 

***

      В доме нельзя шуметь, нельзя громко смеяться, яркая одежда и сладкое разрешено только Анне Безруковой: однотонные платья, либо же одежда без вычурных узоров, а также десерты из кулинарии. Нельзя заводить друзей, чья семья не может позволить себе горничную, нельзя слушать никакую музыку, кроме классических концертов. Нельзя плакать и перечить словам взрослых, даже если они окажутся не правы.        Когда маленький мальчик видел из окна своей машины с личным водителем, что какой-то ребёнок плачет на улице, а родители успокаивают и обнимают малыша, то он приходил в недоумение. Если он заплачет по какому-либо поводу прямо перед отцом или матерью, то получит крепкий подзатыльник. А отец раздавал такие тумаки, что мало не покажется.        У мальчика впереди блестящее будущее, уже в семь лет он изучает английский и немецкий, читает на досуге этикет, знает основы физики и легко может сыграть Моцарта перед гостями отца. Можно было общаться только с детьми партнёров или старых друзей, которые вели себя примерно так же во время общего ужина, как и Владимир. Они очень часто не могли заинтересовать мальчишку, так как просили показать игрушки или хвастались своими. А у Владимира не было игрушек, он совершенно не понимал их ценность. Были массивные книги и учебники по разным предметам, были ноты и карты. Ещё шахматы, но сверстникам они, почему-то, не особо нравились.        — Хочешь, мы почитаем про океан и его обитателей? — спросил как-то Безруков младший у своей маленькой гостьи.        — Я не умею читать, — ответила девочка, с интересом осматривая комнату мальчика. — А у меня розовое одеяло.        — Зачем?        — Что значит "зачем"? — надулась девчонка.        — Зачем цветное постельное бельё?        — Ну ты чудной! — она тихонько посмеялась в ладошку. — Так ведь красиво, глазу приятнее!        Владимир смотрел на неё исподлобья, не особо понимая, в чем красота розового цвета, тем более если он на постельном белье. У него всегда были только белые простыни, только белое покрывало и только пара белых подушек.        — Так… — замялся Владимир. — Мне почитать тебе про океан…?        — Не-а, это скучно, — потирая платье ладошками зевнула гостья. — А игрушки у тебя есть?        И Владимир тяжело вздыхает, потому что он уже устал от этого вопроса. Потому что все дети их гостей хотят лишь игрушки, а про новые знания даже не думают. Владимир их презирает и не понимает. 

***

      В младшей школе у меня появился друг. Этот мальчик, тощий как щепка, проходил мимо нашей академии для детей богатых дяденек и тётенек каждый день в обед. Он приходил всегда в одной и той же одежде: майке-алкоголичке и потрепаных шортах. Я случайно задержал на нем взгляд на слишком долгий промежуток времени, и он меня заметил. Мне кажется, это был первый ребёнок, который искренне мне улыбнулся. Нас отделяла друг от друга сетка спортивного поля, но она не помешала нам познакомиться. Его звали Андрей Челов, ему было так же, как и мне восемь лет. Стоило нам только начать говорить, только мы находили тему, как наш физкультурник отгонял его от сетки, словно бродячего пса. Так было несколько раз. А потом Андрей прошёл мимо меня, только лишь кинув кусок бумаги в щель сетки.        «Будем говорить вот так, записками. Принеси завтра мне письмо и положи под сетку. Ты хороший человек, Володя! Я рад, что у нас совпадают увлечения. А ещё в городской библиотеке я взял большую книгу по астрономии. Не хочешь почитать её как-нибудь вместе?»        На следующий день я принёс ему письмо, а он при мне поднял его с травы и ушёл, посвистывая на ходу.        «Почему Володя? Ты молодец, общаться письмами — вариант просто отличный! А ещё меня не отпускают гулять вне школы. Но ты можешь написать мне название книги и её автора, я попрошу родителей купить мне её. Будем вместе читать определённое количество страниц и потом обсуждать. Это так здорово! Мы как агенты!»        На следующий день письмо от Андрея гласило:        «Ну, ты ведь Владимир? Владимир это полное имя от Володи. Ну, можно еще Вова, но бабушка говорит, что Володя лучше. А книга называется “Занимательная астрономия”, написал Перельман. Скажи мне, пожалуйста, когда тебе ее купят, и мы начнём читать.»       Я тогда серьёзно задумался насчёт своего имени. Я занимался дома до семи лет, и весь мой круг общения составляли учителя по разным предметам, няня, горничные, водитель и родители. А ещё иногда друзья отца, которые иногда приходили к нам, а иногда мы приходили к ним. И все звали меня Владимиром, поэтому по этому поводу у меня никогда не было каких-то сомнений. А вот тогда появились. В тот же вечер за столом, когда мы в тишине ужинали с родителями, я тихо спросил:        — А почему вы меня Володей не зовёте?        Мама тогда удивлённо посмотрела на меня, похлопала пышными ресницами и перевела взгляд на отца, глотая то ли еду, то ли слюну из-за нервов.        — А кто тебе сказал, что тебя должны называть Володей? — спросил отец, не отрываясь от своего ужина. — Разве мы с матерью когда-то назвали тебя так?        — Ребята из школы, — соврал я. — Они сказали, что если меня зовут Владимир, то сокращённо это Володя.        — Неотесанные щенки… — процедил он тогда сквозь зубы. — Тебя зовут Владимир, никак иначе. Не слушай этих обормотов.        Мать продолжила есть, а значит точка в этом диалоге поставлена. Далее вопросов касательно своего имени я не задавал, а через неделю мне купили "Занимательную астрономию". Ещё через неделю я видел Андрея в последний раз. Моя няня нашла наши с ним письма и отдала отцу. Был скандал, меня избили и отобрали мою астрономию, а Андрей куда-то исчез и больше я его не видел. 

***

      Суровые девяностые и Владимир уже в старшей школе, через год экзамены и все — свобода, можно будет съезжать от родителей. Он не чувствовал голода, у них всегда было все импортное и съестное. Никакого дефицита для его семьи не существовало, а в бизнес отца, в котором наверняка все было не так хорошо, он старался не лезть. Конечно, партнёры хотели познакомиться с молодым преемником Безрукова, так ещё и слух ходил, что он просто заморский красавец благодаря немецким корням по материнской линии, но не всем удавалось встретиться с ним вживую. Больше учёбы, больше репетиторов, больше книг и занятий. Совсем скоро будет двухтысячный, а это ого-го! Новый век! Владимиру нравилось, что он живёт в то время, когда творится история, что видит изменения в мире.        Зная, что его жизнь заранее расписана, он очень удивился, когда услышал от отца:        — На кого учиться пойдёшь?        Владимир оторопел и не до конца закрыл художественный роман, придерживая страницу пальцем.        — Мне интересна выпечка. Я бы хотел печь разного рода изделия.        Безруков младший часто видел в модных журналах рекламу французских или итальянских пирожных. Они выглядели аппетитно, и, если бы он мог, он бы с радостью их попробовал.        — Мой сын — кухарка? — усмехнулся Александр. — Ты в своём уме?!        — Ещё мне нравится океан, — продолжил юноша, одним взмахом головы откинув тёмные пряди с лица. — Я думаю, я хотел бы изучать его. Морской биолог. Кажется, так называется профессия.        — Ещё и водолаз.        — Это разные вещи.        — Заткнись, Владимир, — отец зло глянул на парня, сжимая ладони в кулаки. — Поступишь в школу маркетинга в США.        — Зачем ты меня тогда спрашивал? — хорошо, что по привычке нельзя повышать голос, иначе бы Владимир сорвался.        — Хотел проверить, глупый ли ты или нет, — мужчина поправил очки. — Всё же глупый, как жалкий кузнечик.         — Отец, — выдохнул парень и закрыл книгу полностью, откладывая её рядом с собой на диван. — Я иду на аттестат с отличием.        — Аттестат не делает тебя умным! — повысил голос Безруков старший. — Ты не понимаешь очевидных вещей, идиот!        Продолжать спор было бесполезно. По итогу получил бы все равно Владимир, а его отец остался бы прав. Проще было молча уйти из комнаты к себе и включить запись концерта для скрипки на пластинке, что, собственно, Владимир и сделал. 

***

      Моя первая любовь случилась, когда мне было шестнадцать, за год до выпуска из школы. Он был моим новым преподавателем по фортепиано, так как прошлый уволился после того, как увидел побои на моих руках. Это был милый мужчина сорока лет, который преподавал скрипку и фортепиано в музыкальной школе. Его звали Георгий, и у него была жена и две дочери. У него были волосы цвета молочного шоколада и добрая улыбка, а ещё прекрасные ярко-зелёные глаза с морщинками, которые мне хотелось расцеловать. Я сразу знал, что у нас с ним ничего не получится, но когда мы играли в четыре руки, он хвалил меня и гладил мои волосы, я действительно думал, что смогу достичь счастья только с ним. Он так и не узнал о моих чувствах, когда его уволили и, наверное, это к счастью.        Было странно любить мужчину, когда вокруг любят лишь женщин. Ещё страннее было видеть, как одноклассники поднимают юбки одноклассницам, в то время как я считал данное действие не только оскорбительным для обеих сторон, но ещё и совершенно не возбуждающим. Хотя, мои одноклассники считали по другому.        Я хотел признаться Георгию в одно из наших занятий и написал письмо, в котором выражаю все свои чувства, хотел отдать ему этот чёртов лист и либо забыть о нем навсегда, либо окунуться в счастье. В один момент, перед сном, я передумал и, скомкав лист, кинул его в сторону мусорного ведра, которое стояло в моей комнате специально для бумаги. Я ушёл спать, в расстроенных чувствах и с тяжестью на сердце, а утром на кожаном кресле напротив меня сидела моя мать с этим самым листком. Это явно был знак, что мне нужно прекратить выражать все, что я переживаю, на листах бумаги. Это занятие будто было проклято для меня.        —Вы — ясный луч в моей жизни, — начала зачитывать мать, когда увидела мои широко раскрытые глаза. — Вы тот, кто спас меня из тьмы. Вы мой личный рыцарь и моё сердце принадлежит только вам? — она вопросительно подняла бровь и опустила листок себе на колени.        —Я могу объяснить, — поспешил я, уже понимая, что поздно.        —Попробуй, — она достала из кружевного нагрудного кармана сигарету и зажигалку. Закурила. Отец запрещал ей курить в комнатах.        —Это… это просто…        Я растерялся и так и не смог ничего сказать. В голове была пустота, и я уже чувствовал, как отец в очередной раз бьёт меня.        — Ну и? — она выдохнула табачный дым, он красиво взмыл под потолок, но не успев его достичь, испарился.        — Прости меня, — я опустил голову, не имея сил видеть её глаза. — Не говори отцу, прошу тебя.        — Как это жалко, Владимир, — затяжка. — Ты хотя бы представляешь, что он сделает, если узнает?        — Поэтому и прошу не говорить.        Она поднялась с кресла и, сжимая в ладони весь тот стыд, что я написал на бумаге, прошла к двери.        — Прощайся со своим ясным лучом.        Она кинула комок в мусорное ведро и попала. В тот вечер занятия у нас не было, и через неделю, и через две тоже.        О моей ориентации отец тогда не узнал. Это произошло через шесть лет, когда я учился в Америке. В двадцать у меня начались отношения с Эриком — тем, кто сильнее всего пострадал из-за меня и кто так долго жил на задворках сердца. Эрик был из маленького северного городка, но переехал в Вашингтон за поиском чего-то большего, в то время, когда я учился в престижной академии. Мы встретились случайно в булочной, разговорились о выпечке, и так и не отлипали больше друг от друга. Моя квартира была местом, где мы могли не прятаться, где было заперто так много поцелуев и стонов. Иногда мне казалось, что, даже когда его там не было, по комнатам оставался его запах.        Мы были вместе два года, а потом прилетел отец и сказал, что решил женить меня на дочери своего друга и партнёра. Новый скандал, я тогда сказал, что вот уже два года счастливо живу с парнем и не уеду обратно в Россию, получил в глаз за это, а потом ещё по рёбрам и животу. Эрик хотел заступиться за меня, хотя он и был меньше моего отца по физическим данным. Отец выстрелил ему грудь.        Мигалки скорой, надежды, запуск сердца и судебный процесс. Эрик в тяжёлом состоянии в больнице, врачи ежедневно борятся за его жизнь, а вот отец с лёгкостью откупился от судей.        — Ты не должен был его трогать, — мои глаза не высыхали от слез уже третий день.        — А ты не должен был с ним мутки водить! — отец довольно поправил пиджак.        — Если он умрёт — я убью тебя.        — Если ты не будешь спокойно выполнять приказы, он и так умрёт.        Он говорил о смерти так буднично. Так холодно и безжалостно.        — Если он умрёт — я убью тебя.        Он посмотрел на меня, с гадкой улыбкой на лице, которая будто бы говорила, что ничего я ему сделать не смогу.        Эрик выжил и уехал обратно на родину, а я женился на той, которая вскоре влюбится в меня и родит дочь. Отца отравят на переговорах, виновного не найдут, и я займу место главы. Все события пролетели мимо меня как дни календаря, которые срываешь со стены. Мне было все равно абсолютно на все, лишь бы один единственный дорогой человек — дочь, оставалась в порядке. Я поклялся не быть таким отцом, каким был мой, но утонул в любовниках. Я поклялся, что она будет счастлива, но ушёл от них. Я поклялся больше не испытывать влюблённость, но теперь моё сердце бьётся быстрее при виде одного парнишки, который на восемнадцать лет меня младше. Правильно ли это? Я не знаю. Но искренне хочу надеяться, что у нас есть шанс быть счастливым. Как минимум, он этого точно достоин.