Голос чарующего мая

      Он пришел ко мне в комнату той же ночью, около трех часов. Ему открыл охранник. Владимир тихо позвал меня, но я, естественно, притворился спящим. Тогда он позвал снова, и я вновь промолчал, продолжая мирно сопеть и изображать сон, поднимая и опуская плечи вслед за дыханием. Больше попыток не было. Владимир Александрович тяжело вздохнул и вышел. Дверь замкнули на ключ.       Двадцать восьмое декабря прошло совсем нервно. Коля думал, что ему придется избегать начальника, однако тот не появился на смене певца и к себе тоже не вызывал. Соколов, было, вздохнул спокойно, однако двадцать девятого мысли буквально разъедали мозг. Охранники шептались о том, что владелец не заезжает в собственное заведение вторые сутки, что это странно, что ранее такого никогда не было. Коля хотел бы сделать вид, что ему все равно, но нервная дрожь, которая сковывала тело, не давала работать. Отдавая зал диджею, Коля отстранился к бару, кидая «как обычно» в сторону бармена. Он должен злиться, должен просто ненавидеть Безрукова. Он ведь только осознал свои чувств, и в тот же момент их растоптали, сравняли с землей как ненужный участок. Зачем тогда Владимир говорил ему о симпатии, о том, что он всегда неподалеку, зачем смотрел на него не так, как на всех?       А может, показалось?       Других объяснений Коля найти не мог. Никакого особого отношения никогда не было, он все это выдумал. И что ему тогда делать дальше? Продолжать работать как ранее, не обращая внимание ни на что? Да как же теперь жить, если от одной только мысли о начальнике сердце заходится как бешеное! Это же просто несправедливо! Снова вздох, Коля делает глоток, который жжет горло и чуть расслабляет разум. Послезавтра Новый год. Уже так скоро? Казалось бы, совсем недавно он попал в клуб, совсем недавно впервые услышал нежный чужой голос, схожий с какой-то чудной приятной песней, а теперь уже почти январь. Если бы он сейчас был на свободе, то провел бы праздник по обыкновению просто: купил бы самый дешевый алкогольный напиток, включил на телефоне рождественские песни и лежал бы на заднем сидении своей машины, подпевая электронному звуку и распивая что-то явно не очень крепкое. Затем позвонил бы родителям, поздравил бы их с новой датой в календаре и, возможно, отправился бы на прогулку по ночному городу, жители и гости которого в большинстве своем не будут спать до утра. Потому что праздник. Потому что люди хотят веселиться, и они могут себе это позволить. Коля не может. Тимур сказал, что ничего особенного в клубе в честь праздника не бывает, может, только шампанского дадут вместо воды и по мандарину. Даже без оливье. Куда катится русская культура.       Музыка давит на уши, Коля, казалось бы, задумывается лишь на секунду, отрезая себя от всего происходящего и погружается в большое белое облако. Отрезвление настигает певца тогда, когда ему на плечо падает чужая ладонь, а ухо обжигает горячее дыхание.       — Через четыре минуты в моем кабинете. Ни минутой позже.       Ладонь на плече сжимается, а попытки развернуться и заглянуть в это знакомое, чертовски красивое лицо безуспешны: Владимир быстро удаляется, поправляя костюм и жестом отсылая охранника подальше от себя.       «И у него хватает совести вот так просто приезжать?!»       Коля зол и обижен. Его чувства растоптали в немом поцелуе бывших супругов. Почему он вообще должен слушаться этого человека? После такого предательства он вообще ничем ему не обязан.       Коля забыл.       Он здесь отрабатывает свои ошибки, а Владимир Александрович тот, кто позволяет ему работать не телом, а голосом и харизмой, так что он должен начальнику многое, если только не все, что у него есть, включая душу и плоть.       Коля стоит перед начальником в до боли знакомом кабинете. Безруков в своем кресле оглядывает парня, как оглядывал уже не раз. И ведь ничего не меняется. Но он все равно внимательно проходится по парню взглядом несколько раз, растворяя все вопросы в молчании. Две, три минуты. Коля сбился со счета. Он смотрит на свои туфли и нервно перебирает пальцы за спиной. В глаза начальнику он так и не сумел заглянуть, опасаясь увидеть разочарование. Хотя, оно было бы взаимным.       — Что случилось в особняке? — разрезает тишину Владимир.       — Ничего, — быстро и сухо отвечает Коля.       — Я успел тебя обидеть?       — Нет.       — Тебя кто-нибудь обидел?       — Нет.       И снова болезненное молчание. Коле хочется кричать. Громко и четко. Но если он заговорит о своих чувствах, то не сдержит слезы беспомощности. Он все еще не уверен, чувствовал ли Владимир к нему то же самое? И к кому вообще обратиться, чтобы понять, что эти чувства к человеку своего пола, к начальнику, нормальны? К парням? Они не поймут.       — Я ничего не понимаю… — вздыхает Владимир.       «Я тоже» — мысленно отзывается Соколов.       Никто ничего не понимает. Везде большой знак вопроса, и никто не может дать ответы на происходящее. Происходит какая-то чертовщина. И Коля был бы рад, если бы хотя бы один человек смог дать ответы на все и сразу, включая те вопросы, которые еще даже не появлялись в голове молодого певца.       — Почему ты уехал из особняка?       — Захотел, — Коля склонил голову чуть ниже, скрывая лицо за упавшими на лоб волосами. — Прошу прощения.       — Мы же договорились уехать вместе.       В голосе мужчины слышится нервозность, проскакивают какие-то волнительные нотки, несмотря на сосредоточенное и серьезное лицо владельца клуба. Коля ловит эти нотки, но не слишком верит им. Будто бы сейчас все игра. А раньше тоже была просто игра в чувства?       — Так получилось, — мямлит Соколов все еще скрывая глаза. — Извините.       — Прекрати извиняться, — короткий стук кулаком по столу, голос на мгновение срывается. С минуту Безруков просто молчит. — Значит так, — начинает Владимир, сопровождая слоги вздохом, — тридцать первого числа ты не работаешь. Мы поедем в ресторан.       — Но… — договорить у Коли не получается.       — В шесть я тебя заберу. Возражения не принимаются, столик уже заказан.       Парень наконец-то поднимает глаза на начальника. Бледное лицо, сухие потрескавшиеся губы, темные глаза, в которые Коля мог провалиться без остатка, которые так ярко горели, казалось бы, только для Коли, теперь потускнели. Коля молча смотрит на него. На того, чей голос сводит его с ума, но будто не узнает.       — Что…? — Владимир усмехается. — Так себе видок, знаю.       Соколов молчит.       Одному Богу известно, что происходило с мужчиной двадцать восьмого и большую часть двадцать девятого числа.       Но Коля не пытается спорить с начальником, он воспринимает это как обычный приказ. Между ними ведь ничего, кроме приказов. Между ними ничего.