Courtship behavior

Размеренные шаги гулким эхом ударялись о высокие стены длинного пустого коридора. Приятный полумрак обволакивал, кроваво-красный ковёр с золотым обрамлением придавал помещению излишнюю величественность. Тусклый свет ламп давил на глаза, так что начинала кружиться голова. Походка юноши была ровной, уверенной и отработанной, только дыхание более громкое и затруднённое, чем обычно. Идеально сидящий на нем чёрный костюм и бумажно-белая рубашка подчеркивали болезненную худобу тела. Большую часть лица скрывали отросшие вьющиеся волосы и бинтовая повязка, скрывающая правый,  совершенно, впрочем, здоровый, глаз. Но, приглядевшись, можно было заметить лихорадочный румянец на бледных фарфоровых щеках. Коньячные глаза были мутными, смотрели неопределённо и с лёгкой призрачной дымкой, что было не вполне свойственно обычному резкому и холодному взгляду Осаму. Мимо мелькали множественные массивные двери, в которые он в большинстве своём никогда не входил и не войдёт за ненадобностью предприятия. На минуту юноша остановился, почувствовав внезапный приступ головокружения, и приложил одну руку ко лбу, второй прижимая к груди тонкую бежевую папку. «Чёрт.» Дазай с досадой вспоминал, как вчерашним вечером решил выпить в небольшом баре и сам не заметил, как довёл себя до того состояния, когда твёрдо стоять на ногах казалось совершенно невозможным. Тому способствовала уютная обстановка бара: мягкий тёплый свет ламп над стойкой, красивая деревянная мебель, тихая музыка и хороший алкоголь. В последнее время Осаму уж слишком заметно, даже для себя самого, пристрастился к коньяку. Когда время перевалило за три часа ночи, Дазай положил на стойку несколько крупных купюр, где было в разы больше, чем требовалось, и, опираясь руками о стены, вышел на улицу. Прохладный воздух отрезвляюще ударил в голову, холодные капли редкого, но уже постепенно усиливающегося дождя затекали под рубашку. Осаму устало поплелся за угол бара, планируя по дворам дойти до своей ненавистной квартиры, но спустя десяток шагов уже валился с ног. Юноша оперся спиной на грязную кирпичную стену, доставая из кармана брюк сигареты и вслушиваясь в звонкий стук капель о металлические крыши. Затянувшись, он почувствовал, что глаза неумолимо закрываются, и съехал вниз по стене, благополучно засыпая в таком, не самом удобном, положении. Расслабленная рука ударилась о мокрый асфальт, тлеющая сигарета выпала, блеснула красным огоньком в темноте и потухла от попавшей на неё дождевой капли. Мимо Осаму проходило довольно много людей, но все они не решались тревожить юношу, так как знали руководителей главенствующей организации в лицо. Дазай уснул в не самом безопасном для обычных людей районе. Конечно, никто не хотел рисковать и будить молодого исполнителя, так что проснулся Осаму поздно, промокшим до нитки, с ужасной головной болью, готовым вывернуться наружу желудком и безнадёжно усиливающимся жаром. Солнце, временами скрываемое серыми облаками, поднялось достаточно высоко, чтобы Дазай понял, что сильно опоздал. Со злости он приложился головой о кирпичную стену, о чём тотчас же пожалел, чувствуя, будто ему в затылок молотком вдолбили крупный гвоздь, и схватился за голову. С колоссальным трудом поднявшись, шатаясь и опираясь на стены домов, Дазай лениво поплелся в свою квартиру, обставленную настолько скудно, насколько это было возможно, и даже ещё меньше. В маленькой прихожей было совсем пусто, за исключением вешалки с парой чёрных плащей, а немногочисленная обувь стояла в ряд на голом полу. Небольшая ванная, объединённая с туалетом, была обделана однотонной серой плиткой. В углу стояла простая душевая кабина со стеклянными дверцами. Дальше по коридору, на кухне, из мебели был лишь чёрный матовый круглый стол, пара стульев и такой же тёмный гарнитур без духовки, с почти пустыми ящиками. Холодильник также всегда пустовал, только пара забытых бутылок коньяка всегда стояли в дверце: Осаму не чувствовал голода, отчего ел редко и, по обыкновению, в барах или ресторанах, хотя был не привередлив. В другой комнате стояли лишь простенькая деревянная кровать и шкаф с однообразным набором рубашек, костюмов и галстуков. По приходе в квартиру Дазай судорожно достал из одного из ящиков на кухне тяжёлую аптечку и, не посмотрев на названия упаковок, выпил несколько таблеток, жадно запивая их водой и без сил опираясь на раковину. Хотелось лечь хоть на пол и провалиться в сон, глубокий и долгий, но он ещё час назад должен был сдать отчёт о выполненном задании, так что, наспех переодевшись и игнорируя лихорадочное состояние, он решил вызвать такси до офиса, потому что иди пешком не было ни сил, ни времени. Не заснуть в машине помогла лишь старая навязчивая музыка. Как можно твёрже подходя к главному входу, он почувствовал, как его спину навязчиво прожигает чужой взгляд. Осаму знал, кто именно смотрит на него с самого верхнего этажа, и знал, что за невыполненный вовремя отчёт ему ничего хорошего не скажут, если не назначат в качестве наказания дополнительные дни или ещё что похуже. По спине вдруг пробежал холодок. Дазай повёл плечами и решил списать это на высокую температуру. Ускорив шаг, он вошёл в здание, желая побыстрее добраться до кабинета и наспех написать злосчастный отчёт. Проходя мимо камер наблюдения, стоящих на каждом углу во всему зданию, он почему-то не переставал ощущать на себе этот пристальный взгляд. На редкость неприятное ощущение. «Почему ты не хочешь оставить меня в покое и заниматься своими делами? Я устал.» Наконец добравшись до углового кабинета на одном из верхних этажей, буквально упав на свой стул, Осаму включил ноутбук и устало потёр переносицу. Глянув на часы, висящие напротив, над входной дверью, он дал себе максимум полчаса, и длинные пальцы бегло застучали по клавишам. Хотелось ударить головой по клавиатуре, послать всех к чертям и поспать. Осаму чувствовал, как температура постепенно повышалась, появились резкая головная боль и лёгкая дрожь во всём теле. «Твою мать, сколько уже можно?» Несколько секунд простояв возле двери, Дазай зашёл в кабинет Огая без стука, плотно закрывая за собой дверь. Он стоял, не поднимая головы, дабы скрыть видимые признаки болезни, пальцы судорожно сжимали документ. К горлу не вовремя подступила тошнота. – Мори-сан, я приготовил отчёт, — он медленным шагом прошёл к длинному столу и положил на него тонкую бумажную папку, прямо перед Огаем. – Ты опоздал, — Мори скрестил пальцы, и холодные багровые глаза пристально посмотрели на Осаму, что так и не поднимал головы, — причина? – Проспал, — Дазай ответил быстро, почти не раздумывая, ведь не может же он признаться, что напился и вырубился в какой-то грязной подворотне. Последствия были бы отнюдь не радостными. Он отлично хорошо помнил, как это было в прошлый раз, и этого ему хватало. – Я могу идти? — тихо спросил он после минутного молчания. – Нет. Подойди, — Мори вытянул руку в сторону в приглашающем жесте. Осаму сглотнул и почувствовал, как от жара начинает кружиться голова. Обычно после того, как Огай говорил эти слова, Дазаю было больно до сорвавшегося от криков горла и стыдно до дрожащих коленей и налившихся кровью щёк. Осаму сделал шаг вперёд и слепо вложил свою ладонь в предложенную руку, которая тотчас её сжала и потянула на себя, заставляя поставить одно колено на кресло, рядом с бедром Мори. Рука в перчатке опустилась на другую ногу, сдавила и рывком поставила по другую сторону сидения, заставляя Дазая сесть на чужие колени. Ладони по-хозяйски легли на бёдра юноши, впиваясь ногтями в кожу сквозь брюки, оставляя на ней болезненные следы-полумесяцы. Осаму всё ещё упорно не поднимал головы, схватившись слегка потными холодными руками за запястья мужчины. В глазах мутнело, грудь часто вздымалась, он дышал заметно громче и труднее обычного, хоть изо всех сил старался скрыть своё недомогание. Осаму не знал точно, почему пытался отвести внимание от своего состояния, но старательно это делал. — Тебя следует наказать за подобное поведение, — одна рука с силой ударила по бедру, отчего Дазай машинально дёрнулся в сторону. Удар повторился ещё несколько раз, а сила постепенно возрастала. Звуки шлепков и судорожных болезненных вздохов разрезали плотную устоявшуюся тишину большого кабинета. Огай отметил, что Осаму часто и глубоко дышит, что было ему не свойственно: обычно он почти не двигался и не издавал никаких звуков. Мори слишком привык к его молчанию, так что тихие стоны вызвали скорее негодование, нежели ликование. Рука Огая переместилась на чужую гладкую щёку, оглаживая и заставляя приподнять голову. Трудно было не заметить лихорадочный румянец, покрывший лицо. — Ты весь красный, все хорошо? — очень странно слышать такие слова о того, кто явно не собирался останавливаться на порке рукой. Стоило подождать несколько минут, и Осаму уже лежал бы грудью на холодном столе, а Мори вытаскивал бы из брюк тяжёлый кожаный ремень. «Отвратительно.» Огай стянул бинты с глаза Осаму, легко огладил контур лица и сжал, сильно впиваясь пальцами в щёки. Он наклонил ближе к себе голову Дазая и губами сухо прикоснулся к высокому лбу, проверяя наличие температуры. — У тебя жар, — он все ещё держал его лицо перед собой, вглядываясь в помутневшие глаза, — Открой рот. Кажется, Мори внезапно забыл о том, что хотел сделать с Осаму, и переключился на его самочувствие, будто вспоминая о том, что он доктор. Дазай повиновался, показывая покрасневшее горло. — Ясно. Жди здесь, — Огай поднялся вместе с Осаму, придерживая его под ягодицами и сжимая на них пальцы несколько сильнее, чем следовало бы. Он посадил юношу на стол напротив своего кресла и удалился в небольшую комнату, смежную с кабинетом. Дазай не знал, значит ли его недомогание то, что наказание отложат до его выздоровления, но все-таки был несказанно рад, что от него не так явственно несло перегаром, иначе поблажек бы не было. Осаму поморщился, коснувшись пострадавшего бедра, и подумал, что, вероятно, вскоре на нем расцветёт весьма болезненный синяк. Мори вернулся с градусником, таблетницей и стаканом с мутной жидкостью в руках. Дазай все ещё сидел на столе с плотно сдвинутыми коленями. Огай подошел вплотную и положил одну руку на колено юноши, другой встряхивая градусник. — Расстегни рубашку, — Осаму слишком привык слышать ту же фразу, но в другом, более откровенном и смущающем контексте. Слегка дрожащие длинные пальцы медленно вытаскивали пуговицы из петель, оголяя грудь с выступающими рёбрами и впалый живот. — Оставь, — сказал Мори, когда Дазай хотел стянуть одежду с плеч. Рука, обтянутая бумажно-белой перчаткой, скользнула под рубашку и коснулась внутренней стороны предплечья, приподнимая руку. Огай приложил ртутный градусник к чужой гладкой подмышке и прижал его отставленной рукой. — Посиди так, — проговорил он мягким, но приказным тоном, словно перед ним не Осаму, а больной пациент, которому он должен оказать помощь. В ладонь юноши вложили стакан с мутной жидкостью, пальцами подталкивая его дно наверх, намекая выпить. Протестовать не хотелось, так что Дазай мелкими глотками выпил оказавшееся безвкусным лекарство. — Открой рот, — Огай раскрыл таблетницу. На язык Дазая легла синяя леденцовая таблетка с резким вкусом ментола, вероятно, от боли в горле. Вложив таблетку в рот, Мори указательным пальцем чуть надавил на острый подбородок Осаму, смыкая челюсти. Огай вытянул градусник, температура на котором перевалила за тридцать восемь, нахмурился и цокнул, показывая своё недовольство. Дазай сидел неподвижно, стараясь не поднимать взгляд и не издавать лишних звуков. Таблетка медленно рассасывалась во рту. Он никогда не думал, что докторские замашки Мори так ему пригодятся. «Скорее всего, он привык к полному контролю над людьми именно потому, что раньше был доктором.» — Будешь пить синие три-четыре раза в день, а эти, — Огай указал на маленькие белые таблетки, — если поднимется температура. Даю тебе отгул на два дня, выспись. Мори начал медленно застегивать чужую рубашку, оставляя две верхние пуговицы нетронутыми. Рука, обтянутая тканью перчаток прошлась по тонкой шее, слегка нажала на острую ключицу и поправила воротник рубашки. Ладонь легла на худое плечо, подталкивая на себя и заставляя слезть со стола. — Ступай, — Мори сел в кресло, закинув ногу на ногу и принимая скучающий вид, взял в руки принесённый отчёт. Осаму положил таблетницу в карман и направился в сторону выхода, радуясь такому исходу событий, хотя и искренне ненавидел привкус ментола на языке. Когда Дазай подошёл к двери и взялся за холодную металлическую ручку, его окликнули. — Осаму, — Дазай застыл на месте, но не обернулся, — не думай, что мы на этом закончили. Жду тебя через два дня. Осаму кивнул и поспешно покинул помещение, нервно поджимая губы.