Укент

Свенн Торсен.

«Я буду с тобой» — слова всплывали в голове бледной тенью, как и весь прошедший вечер и день. Свенн брел по дороге, идущей в гору, среди деревьев и пения птиц. Ранее утро, как то, которое встречало его в день пропажи Сигри Ульсен, подернутые легкой дымкой деревья и запах сырой земли — он был один. Машина осталась стоять возле «Рюмки» памятником хорошему времени, памятником ошибкам и сомнениям. Руки, которые несколько часов назад чувствовали тепло кожи школьницы, теперь дрожали от похмелья и холода. Ноги, которые уверенно проносили Торсена сквозь чащу и болота, сковало слабостью. Но датчанин продолжал идти, сохраняя молчание и скупое безразличие к начинающему светлеть небу и норвежским красотам вокруг. Новости Аре сообщил следующим утром. Физических доказательств причастности Свенна к очередному убийству у ленсмана не было, как не было их и у Хольта. Но свидетели видели, как он покидал бар незадолго до убийства Адити, пьяный и, по показаниям некоторых, «чем-то воодушевленный». Торсен не знал, говорили ли полицейские с Сигри, но ему со временем становилось все равно. Произошедшие за последнее время события забрали у него что-то важное, какой-то кусочек, без которого он не мог быть тем, кем был раньше. Свенн Торсен выглядел так же, за исключением отросшей щетины, и все же стал кем-то другим. Кем — двойником, а может и призраком самого себя — он не знал. Аре вновь попросил его или оставаться в хитте, или чаще бывать среди большого количества людей, будто бы позабыв, как эти самые люди начинали к спасателю относиться. Поэтому Свенн выбрал оставаться там, где ему полагалось — возле леса, который считал своим другом и товарищем когда-то, а теперь относился к нему как к преступнику, которого нужно стеречь. Бежать датчанин не собирался. О том, куда делась глава социальной службы, Торсен узнал еще через пару дней. Звонки женщине непременно обрывались сообщением бездушного автомата о том, что абонент недоступен. Сообщения оставались непрочитанными, и мир словно потерял Марию Ос. Будто ее и не существовало. Однажды спасатель все же совершил короткую вылазку к дому своей любовницы и ее супруга, но его встретила только запертая красная дверь. Никакого силуэта в панорамном окне гостиной, ни машин, ни другого признака жизни. Только пустой, словно забытый посреди неплохого квартала, дом. «На него сразу найдутся покупатели» — первым делом подумал спасатель. Глубоко внутри он догадывался о том, что случилось. Все рассказал Дале. Он навещал мужчину раз или два в неделю, заезжая к нему как к больному или калеке. Зародившееся на почве трагедии дружба может стать или крепкой, или странной. Пожалуй в их отношениях хватало всего. — Она с Петером уехала из города. Что Свенн должен был ощутить, услышав эту простую истину? Пустоту, предательство, волнение? Чем бы оно ни было — его заменило смирение, которое стало единственной позволительной роскошью. Мужчина долго смотрел на подъездную дорогу с крыльца, не зная, чего ждет больше — появления на горизонте новых посетителей, в числе которых будет и работница социальной службы, или проблеска надежды, о котором так часто пишут в книгах и упоминают в фильмах? «Я буду с тобой» — сказала Сигри в ночь, которая стала решающей. Она и ее попечитель — единственные, кто остался. Они и лес. В конце концов Свенн взглянул на своего собеседника, но не сказал по поводу уезда той, которую как он думал любил, ни слова. — … не могут и дальше продлевать отпуск… — Ничего. Все окна в доме были открыты. Дверь тоже. Свежий воздух сквозняком циркулировал по помещениям, пол под холодильником был снят. Сам технический прибор стоял в стороне. Вонь наконец выветрилась из хитты, и с явным приближением жары Свенн старался ничего не закрывать. Иногда ему чудилось, что дома все еще пахнет кровью и грязью. Андрес сидел на диване, когда как Свенн оставался возле кухонной стойки и смотрел на своего коллегу. — Значит ты выходишь на работу? Оба понимали, с каким радушием встретят его в Falck. Оба понимали, что с таким грузом обвинений, Торсен станет белой вороной. Скорее всего иные спасатели будут рады оставить его в каком-нибудь болоте на откуп трясине, считая виноватым. И все же Хальсен смотрел с надеждой на датчанина. Свенн был благодарен ему за веру в свою невиновность. Всю жизнь он хотел спасать людей, спасти Сисиль, увидев ее лицо в лице заблудшего и живого человека, и Андрес мог дать ему эту возможность. Мог и хотел. — Я не вернусь. Возможность, которую Торсен отпускал. Сесиль не будет спасена никогда. Она осталась в Дании, погребенная среди травы и деревьев. А ему нужно было смириться много лет назад. Если продолжать рыться в подсознании и его окрестностях — рискуешь обнаружить то, что тебе не понравится. Свенн же зарылся туда с головой, в одиночестве и уединении узнавая себя все больше. И чем дольше он рылся в беспросветных завалах собственной памяти и разума — тем больше понимал, что порядок навести там не сможет никто. Ни Мария. Ни Сигри. Ни Сесиль. Тридцать с лишним лет он убеждал себя в чуши, в которой не может убедить никакой священник или мошенник, только он сам. И по правде говоря, его достижением в этой области можно было бы гордиться. Если идешь по собственным следам — значит ты заблудился. Возможно долгие размышления и уединения привели его в глубокие дебри очередного заблуждения. Но от этого заблуждения хотя бы веяло новизной. В конце концов ему предложили остаться хотя бы в качестве смотрителя. Хитта осталась закрепленной за ним, и Свенн отчего-то даже не сомневался, что так оно и будет. Его новый дом. Его Пиррова победа. Если будет пожар — он сообщит. Если кто-то придет к его дому, изможденный и замерзший — он сообщит. Если лес снова попытается кого-то забрать — узнают и без его участия. «Укент тебя не отпустит.» Все началось спустя какое-то время. Они с Дале сидели в машине социального работника, наблюдая за появлением светлячков между деревьев. Кто-то перевернул небольшую скамейку на крыльце дома, разворотил доски и написал на подъездной дорожке нечто, что должно было оскорбить или унизить Торсена. Но то ли отдалившись от подобных форм социального неодобрения, то ли зачерствев по отношению к мнению жителей Укента, Свенн думал только о том, каких усилий будет стоить уборка. И о том, что их с Дале лишили возможности попить пива устроившись на крыльце. Двери в автомобиль были открыты, и впервые за долгое время бывший спасатель не просто улыбнулся, а пару раз рассмеялся. Удивительно, что Лукас не покинул город после последнего убийства. Торсен восхищался социальным работником в той же степени, в которой не понимал его желание остаться. Или не его? «Укент не отпустит тебя» — так, кажется, Свенн подумал в один из тех дней, когда попытался покинуть небольшой норвежский городок. Если мысль эта была истиной — оставалось только притвориться, что тебе это нравится. В конце концов это притворство станет правдой. Здесь тебя могут держать дочь и бывшая жена. Может держать школьница, которую ты обнаружил в пещерах, и с которой завел отношения, о которых будешь жалеть. Может держать зародившаяся дружба. Может держать постоянно барахлящая на границе машина, превратившаяся в рухлядь. А может держать чья-то страшная воля, о способах избавления от которой тебе узнать не суждено. Все началось спустя какое-то время… Светлое, приятное время сменилось темной ночью. Тишина окутывала хитту, а все звуки тонули в молочно-белом тумане. Тишина, сырость и темнота вместе с кое-как смытой надписью смешивались в гремучий коктейль из настороженности, пробравшейся под кожу, и ожидания. Чего — Свенн сказать не мог. В конце концов это была первая ночь. Тот, кто разворотил крыльцо, вернулся. Так подумал датчанин, увидев в окнах своей спальни редкие всполохи огней, похожих на лучи тусклых фонарей. Босой, мужчина встал с кровати и пошел к входной двери. У косяка уютно расположилось охотничье ружье, но Торсен не спешил за него браться. Обычно достаточно стать молчаливым свидетелем разрушения и преступления, чтобы его предотвратить. Дверь в хитту распахнулась, и в грудь и лицо ударил холодный воздух. Холодный настолько, что выбивал кислород из легких,а мышцы заставлял сокращаться в подобии судорог. В тумане плыли огни. Они не принадлежали технике, не принадлежали свечам и не являлись отблесками чего-то. Они просто… были. Впрочем, на огоньки они все же походили. Плывущие на уровне шеи друг за другом, сначала их было немного. Свенн не знал почему, но любое движение стало для него невозможным. Он словно врос в землю, наблюдая за явлением, которому не находил никакого объяснения. И этот холод… Огней становилось все больше. Сотни, может быть тысячи, они медленно двигались в сторону чащи, делая местность светлой, какой она была только днем. Тело обрело подобие воли, и желая убедиться в реальности происходящего, бывший спасатель потянул руку к одному из огней. Чем ближе были его пальцы — тем больше их сковывало морозом. А когда до этого явления осталось едва ли пара сантиметров, в тумане появилось лицо. Пустые глазницы смирили его сначала испуганным, а затем равнодушным взглядом. Обтянутые кожей кости, которые с трудом можно было принять за руку, держали фонарь, который и являлся источником свечения. Существо исчезло в тот же момент, когда мужчина убрал руку. Огни продолжали движение. Мертвые огни. Сколько же их было? Он простоял там час, а может быть и вовсе минуту. И помнил себя уже утром, когда очнулся на пороге собственного дома. Стоя, всматриваясь в светлеющий горизонт. Сколько же их было? То был первый и последний раз, когда Торсен видел огни. Конечно, увидев то, что стояло за этим светом, он мог предположить, что то были мертвецы. Безвредные и плывущие туда, откуда скорее всего зачем-то приходили, а может и забравшие с собой кого-то из города. Датчанин жил на границе двух миров, обреченный рано или поздно увидеть этот переход. Они не могли навредить. Но кое-что другое могло. Кошмары преследовали его несколько недель. Один сменял другой, и наутро с ним не оставалось ничего кроме ужаса и усталости. Ниссе, стоящий на прикроватной тумбочке, страдал не меньше хозяина — он часто падал, когда Свенн просыпался от кошмара. Как-то, в очередной раз прибывая в темноте и липком ужасе, он ощутил, что ему нечем дышать. Сознание пробудилось, выталкивая его из сна, но вокруг все еще была темнота. Конечности не желали подчиняться, воздух с трудом пробивался через ноздри, а грудь щекотали чьи-то волосы. Само ощущение не было чем-то непривычным. Но вместо светлых прядей, его грудь щекотали черные локоны. Холодное дыхание скользнуло по лицу, и Торсен вновь погрузился во тьму. Что-то стучало по крыше. Иной раз он вновь погружался в бесконечный кошмар. Ниссе уже не поднимался с пола, покрытый трещинами и пылью. Болезнь, проклятье — они окутали мужчину. Как-то она пришла снова. Воздуха стало не хватать, глаза вновь открылись. Страшное, искореженное лицо смотрело на него сверху, а губы растянулись в улыбке, обнажая темноту вместо зубов. Оно чуть было снова не вдохнуло в Свенна кошмар, но внезапно куда-то исчезло, оставив после себя стук в дверь и по крыше. Так длилось неделю. День за днем бывший спасатель попросту боялся спать, предпочитая ночами сидеть на диване и слушать. Она не имела такой власти наяву, как имела во сне. Порой его заставлял дергаться стук, но не более. Порой, когда оно начинало жаждать ужаса, силуэт появлялся в окне. Мелькнет там или тут, а потом испарится, оставив после себя налет напряжения и общей скованности тела. Единственное, что помогало датчанину — мысль о том, что если его заставили остаться, то он не позволит себя извести. Присоединиться к огням, что рано или поздно появятся. Его пустые глазницы не будут смотреть на следующего обитателя хитты, нет. Решение пришло само собой. Когда руки дошли до того, чтобы поднять деревянного Ниссе, Свенн рассмотрел фигурку. Она выглядела брошенной, а на лице игрушечного гнома было подобие обиды. «Ты не хочешь меня защищать?» Пальцы побелели от той силы, с которой Торсен сжал фигурку. Его вина — ничья больше. Он живет в том месте, где наличие друзей с той и с другой стороны — необходимость для того, чтобы выжить. Тем же утром датчанин приготовил себе кашу, не забыв отложить немного в отдельную миску и щедро сдобрить все это сливочным маслом. Теперь каждый день начинался с каши и двух мисок, одна из которых принадлежала тому, кого он никогда не видел. Фигурка была отмыта, кое-какие места покрыл лак. Вместо прикроватного столика, Ниссе занял отдельное место на полке. Из прощального сувенира он медленно трансформировался в сокровище, из сокровища — в компаньона, к которому Свенн порой обращался с просьбой. Не всегда бывший спасатель получал что хотел, но порой его желания воплощались в жизнь. Самым главным было то, что кошмары прекратились. Никто больше не появлялся в углу комнаты, странная женщина больше не сидела на груди. Одно время он еще видел ее силуэт в окне и слышал тихий стук по крыше, но затем прекратилось и это. Ниссе наконец захотел его защитить, и он платил должной заботой, которой не оказывал много лет. Каждое утро — две миски. Две или три. Сторона бытия, которую он скрывал от посторонних и некоторое время от самого себя. Сигри Ульсен. Она пришла в его жизнь одним весенним днем, и с поразительным упрямством не собиралась ее покидать. Можно было бы соврать самому себе и остальным, в особенности Дале, что той ночью возле «Рюмки» они виделись в последний раз. Но правдой было то, что девушка приходила едва ли реже, чем приходил социальный работник. Если бы к хитте не вела приличная дорога — под небольшими ступнями уже образовалась бы тропа. Свенн часто пытался найти поводы выгнать девушку, для себя или для нее. Но она оставалась, порой на час, а порой и на все десять. Словно паучиха, постепенно заворачивающая в свои сети муху, она обретала все больше власти над желанием мужчины оставаться в ее компании. День за днем, неделя за неделей — она приходила, скрывая это от своего попечителя и единственного друга в лице Лукаса. От него же скрывал это и сам Торсен, и когда приходило время для их встреч, он каждый раз гадал о том, что увидит во взгляде социального работника: разоблачение, злость, а может быть неведение. И каждый раз видел только последнее. Может быть именно знание Лукаса способно было остановить эти визиты. Но он не знал. Сигри сыграла не последнюю роль в том, каким стал Свенн Торсен. Недостающие части, отнятые произошедшими событиями, заменяли собой новые, ласково поставленные на место тонкими девичьими пальцами. Чувство стыда растворялось, заменяясь уже упомянутой и единственной доступной роскошью — принятием. В конце концов ее визиты так участились, что разумнее было оставлять ее у себя даже на несколько дней. Свенн не знал, какое оправдание она использует для друзей и тех, кто ищет ее в пустой комнате. Пока под его дверью не появилась полиция — он и не хотел знать. Значение имело только то, что в ее компании он начинал чувствовать себя собой. Новым, но собой. Три миски по утрам стали привычным явлением. — … стал отшельником. — Не даю поводов стать подозреваемым. Только и всего. Они с Аре сидели за обеденным столом. Пока ленсман косился на поставленную в угол миску с кашей, Свенн смотрел на дверь в спальню. За тонким деревом, в их комнате, школьница ожидала ухода представителя полиции, который заглянул проведать старого знакомого. — Ульсен постоянно где-то пропадает. Если увидишь ее в своих краях — сообщи. Не как было в прошлый раз. — Хорошо, сообщу. Прогулки по лесу стали меня утомлять, Аре. — Ну и хорошо. Между мужчинами повисло молчание. Торсен не знал, испытывает ли ленсман неловкость наедине с ним. Наверняка испытывает. Не смотря на то, что Аре был прав с самого начала, какая-то его часть испытывала стыд за все расследование. А может быть он чувствовал вину? Свенн не знал. Он не ощущал по отношению к ленсману ничего, разве что тихую, еле заметную ностальгию, которую испытываешь глядя на свою старую игрушку. Знаешь, что не вернешься во времена беззаботного детства, оттого вместе с воспоминаниями приходит легкий налет тоски. — Хольт уехал из города. Расследование, если его будет возможность продолжить, теперь ведем только мы. Думаю тебе теперь можно чаще бывать в городе, да и народ как-то поутих со своими… догадками. — Которые вы вложили в их головы. Фраза прозвучала спокойно. Торсен всего лишь констатировал факт, но на щеках ленсмана вспыхнул румянец. Стыд, злость? Зная Аре, скорее последнее. — Самое странное, что мы в тупике. Анализ костей показал, что принадлежат они Сигри. Скорее всего в лаборатории что-то напутали, но это не меняет того, что толку от находки немного. Взгляд голубых глаз датчанина застыл на деревянной поверхности стола прежде, чем медленно обратиться к двери в спальню. Кухня, совмещенная с гостиной, дрогнула в тот же момент, как сердце ухнуло чуть сильнее обычного. — Правда? Ну… если я найду еще чьи-то кости, то обязательно дам знать. — Я думал прогулки по лесу больше тебя не радуют? — Иногда он так и манит. Когда входная дверь за ленсманом закрылась, а на улице зазвучал рев заведенного мотора полицейской машины, Свенн медленно взял ружье. А затем дверь в спальню открылась. Когда он вошёл, она сидела на кровати. И в кои-то веки, скорее всего, из-за ленсмана, в одежде. Не в той, что была обычно — одной длинной футболке Торсена, едва касающейся бедёр. Или в его рубашке, придерживаемой рукой. Или в его куртке. Или безо всех них, окутанная лишь белой волной волос: бледная, очаровательная и бесстыдная, будто запорхнувший через окно эльф и избравший развороченную постель своим новым укромным уголком в чаще леса. Вместо объятий, Торсен смотрел на Сигри молча. Он дарил ей долгий, тяжелый взгляд. А ружье в это время занимало свое место в ладони. — Это были кости Сигри. Настоящей Сигри в той пещере. Верно? Вопрос не требовал ответа. Если люди не знакомые со всем произошедшим в Укенте… если те, кто не видел оленя, кабана и двойника, огни и существо, что по ночам ползает где-то снаружи — если эти люди исследовали кости и пришли к выводу, что они принадлежат еще живому человеку — им не понять. Но он видел все. И видел перед собой девушку, которая стала костылем для его рассудка, и которая… — … может быть чем угодно. Кто ты? Что случилось с Сигри Ульсен? Он ощущал предательство, обман. Злость, о которой позабыл в череде ужаса и смирения. Последние слова удалось только отчеканить, а ноги отнесли его на два шага назад. — Ты одна из них? Сигри опустила взгляд на ружьё, потом подняла его в лицо Торсену. Она мягко улыбалась. Она не выказывала ни капли страха или разочарования. Совершенно обычная девочка. Совершенно обычная ситуация. Из раскрытого окна тянуло свежестью и теплом летнего дня. Сама комната была полна света. И света были полны её глаза. — Свенн… Ульсен шагнула вперёд, протягивая руки. Она изучила его вдоль и поперёк. Физически и душевно. Каждую шероховатость и трещинку. Но достаточно ли этого, когда мир снова встаёт с ног на голову? — Свенн… Выстрел. Маленькое пространство хитты. Тишина за окном. Лязг гильз. Хрип участившегося дыхания. Молчание. Они увязли в звенящем молчании так же, как дробь увязла в груди девушки. Разворотила мясо и рёбра, разорвала ткань рубашки. Ульсен опустила голову и аккуратно коснулась пальцами кожи, очерчивая место попадания. Кровь, когда она отняла руку, оказалась вязкой и почти что чёрной. Совсем не текучей. — Зачем ты это сделал? — нежным, грустным голосом обратилась она к спасателю. Тот же просто застыл на месте, и она видела в его глазах то, что видела так часто. Всё ближе и ближе, пока ружьё сначала не уперлось в неё, а потом соскользнуло вниз и упало с глухим стуком. — Неужели ты хочешь видеть меня такой? Теперь она положила руку на его руку, встала совсем близко, коснулась губами его уха, говоря всё тише и всё нежнее. — Одна из кого? Вас? Шёпот не проникал в голову, не обволакивал. Под тонкой кожей горла едва вибрировали голосовые связки. Ульсен почему-то была уверена, что на этот раз его ладонь не ляжет ей на горло. Она немного наклонилась, и он тоже осел. Медленно, помалу сползая по стене. — Какое это имеет значение? — наконец, едва ощутимо, одним дыханием и шевелением губ. Теперь они сидели на полу, ружьё было прямо под ними, и только ниссе безмолвно взирал на двух мягко обнявшихся существ, схожих лишь в отсутствии желания что-либо менять. — Если я буду с тобой. Здесь. В следующий раз Аре пришёл к спасателю спустя чуть ли не месяц. Рутина отлично могла засосать, и визит на всего лишь другой конец города оказывался делом откладывающимся и откладывающимся. Свенн принял его как обычно, но что-то всё таки заставляло Аре чувствовать себя…странно. Только сидя дома, он понял, что его так смущало. Из хитты пропало ощущение обжитости и домашнего уюта, что появляется, когда тощий придверной коврик уже достаточно потоптали сапогами с обитыми каблуками, на подлокотнике дивана осталось несколько мелких пятен неизведанного происхождения, и только телевизор стоит нетронутый и торжественный, как чёрный рояль. Хотя у Свенна телевизор был и того меньше. В ней было слишком чисто. Словно прошлись маленькой волшебной палочкой и то там, то где-то ещё подправили отклеившийся уголок торца дверцы шкафа, где-то разгладили и натянули то, что было смято… Картинка, а не жильё. Но он всё равно затянул следующий визит чуть ли не ещё дольше, чем было. Да и тогда с трудом вспомнил, что у него был знакомый спасатель. Вызов из участка отвлёк Олафсена, когда он уже потянулся набрать номер Торсена. А когда он купил новый, более современный телефон, и не смог в нём разобраться, то ненароком удалил контакт старого знакомого. Когда пришла осень, то на школьной линейке заметно поубавилось знакомых лиц. И дело было не в выпуске, что забрал с собой самых приметных учеников, а в том, что и самих их стало меньше. Кто-то уехал, потому что родитель получил должность в более крупном городе; кто-то больше не хотел… Мало ли было причин. В выпуске вправду было много ярких личностей. Спустя десяток лет на доске почётных выпускников появилась смуглая задорная девушка. Теа со своим пробивным характером смогла построить карьеру и теперь занималась благотворительными фондами. И так же, как приводили в пример Рёд, всё больше забывали про её бывшую уехавшую подругу. Сигри стиралась из памяти неспешно. Бывшие соседи говорили новым жильцам дома про то, что здесь был убит мужчина-одиночка, ничего не говоря про его дочь. Так же медленно затихал и сам Укент. Дома, стоявшие на окраине, первыми были покинуты и поставлены на вечную продажу. Но уехавшие владельцы не возвращались, чтобы посмотреть на их состояние. Пожалуй, лишь Олаф, который сменил Аре на посту ленсмана по достижению им почтенного возраста, мог что-то найти в архивах. Где-то там, в глубине шкафов, пара строчек всё ещё могла рассказать городскую легенду. Но поскольку лесопилка всё больше нищала, а древесина оказывалась всё хуже, то и бумага, на которой когда-то отпечатали «дело закрыто за сроком давности» понемногу поблекла и, наконец, выцвела.