Почти пятнадцать друзей Кёркленда

Я взял от алкоголя больше, чем он забрал у меня. — Уинстон Черчилль       Ревность, как известно многим людям, чувство мерзенькое, в какой бы форме не выходило из человека. Кто-то устраивает партнёру сцены с криками и вопрошанием господа бога о милости к этой заблудшей душе, кто-то молчаливо буравит взглядом, пока возлюбленный не получит сигнал из космоса, а кто-то и вовсе уходит, теряясь в тумане и долго не отвечая на крики «Ёжи-и-ик». А кто-то Артур. Да, есть целый отдельный тип, выделенный лишь под эту наглую британскую морду, как ласково его порой называл муж, а также крайне не ласково один маразматичный китаец. И тип этот можно было описать лишь Артуром, потому что такого откровенного фарса из сцены ревности сделать не мог никто. Это по меньшей мере феномен, достойный изучения где-нибудь в учёных рядах, желательно пристально и долго. — У нас есть два варианта: первый, вызвать такси, но есть большой шанс, что кому-то, да, Кику, — Кёркленд сверкнул глазами в сторону зелёного не цветом волос японца, — станет плохо и нас уже на четверти пути высадят на улицу, заблёванных и без денег. — Почему без денег? — Поинтересовался Людвиг. — Налички у нас хватит только на одну поездку туда, моя карта у Вани, потому что мне запретили покупать больше одной бутылки виски, как выяснилось, карты Японии и Китая были ими, крайне меркантильно, не взяты по причине «нам и не нужно много алкоголя», до наших посиделок Франция раздавил своей громадной задницей свою карту, тем самым лишив себя её, а ты, Людвиг, платил, и за себя и за Франциска, и вышел за лимит трат в месяц. Вот и получается. Яо бы и высказался по поводу меркантильно, но открыв было рот тут же его закрыл, оборачиваясь к озабоченно тошнящиму японцу, держащемуся обеими руками за кирпичную стену здания. Сцена не произвела должного эффекта и все продолжили разговор, пока Китай ходил из стороны в сторону, держать ему у брата было нечего, а помочь очень хотелось. — Второй вариант чуть более сложный в исполнении, но более безопасный для нашей одежды. — Секунду, я всё ещё хотел бы поднять вопрос о заднице! — Негодующе икнул француз, прерывая деловитый рассказ плана. — Этот вопрос, и не только, поднимай дома за закрытыми дверями сколько душе угодно, сейчас не об этом речь. Абсолютному душевному негодованию излиться помешала крепкая рука Людвига, которая сжала плечо Франциска, дабы тот мог лицезреть красные щёки самого Германии. — Наконец мне дали слово, — Язвительной интонацией плюнул Кёркленд, обратив на себя внимание всех присутствующих, даже Кику вяло поднял голову, вытирая с уголков рта слюну, — моё предложение это метро. Просто и быстро, у всех у нас дома оно есть, не думаю, что будет совсем уж сложно разобраться. Да и у нас Япония, он-то точно разберётся, все же видели карту его метрополитена! — Вообще-то я был в метро всего пять раз в жизни, в остальное время я предпочитаю автомобили. Под землёй мне становится дурно. То, что Кику дурно - это поняли все и уже как полчаса назад, так что честно признаться были вовсе не удивлены новостью. Правда, каждый на секунду задумался о целостности своей одежды, большое пространство вагона не спасало от точности Хонды. — Сами разберёмся, не маленькие. Да и ехать всего ничего. Нам сейчас пройти до станции «Новокузнецкая» буквально метров пятьсот, затем сесть в поезд до станции «Театральная», после на другую линию к «Охотный ряд» и наконец по прямой до «Лубянка». Правда, есть одно небольшое обстоятельство, затрудняющее наше передвижение. — Сейчас три часа ночи, а метрополитен работает до часу? — Выразил, объективно, лучшую мысль за вечер Кику. — Не совсем, — Возбудился человек-Википедия с немецким акцентом в журчании громогласного «р», — сегодня ведь праздник и закрытие продлили до четырех утра, у нас есть целый час! — Вообще-то только полчаса-ару, уже пол четвёртого, — Глянув на чужие часы прокомментировал Ван. — Да можете вы хоть на секунду замолчать! Выразительный крик на английском спугнул птиц с ближайшего фонарного столба, а не менее звонкий подзатыльник со стороны Бонфуа заставил высунуться из окна какую-то женщину. Поняли, что она кормящая мать и вообще шли бы вы отсюда, люди молодые и не очень, только Артур да Яо, но по количеству небезызвестных для всех иностранцев матерных слов и злой интонации стало ясно, что шаг стоит ускорить не только из-за уходящего времени. Компания продолжила беседу уже маршем по улице, изредка оборачиваясь на страшное чёрное окно на третьем этаже, которое мерно покачивалось, всё ещё открытое и угрожающее затянуть в себя всех нарушителей порядка. — У нас есть проблема посерьезнее времени, за пол часа по пустому метро успеем доехать куда угодно, а вот смогут ли пройти все, вот это вызывает волнение. — Англия-сан, я чувствую себя не так плохо, чтобы вовсе не ехать с вами, постараюсь пересилить свои внутренние позывы, если это будет столь необходимо. — Уймись-ару, блюй на штаны Артура, если что, никто в обиде не будет, только на пользу, эти рваные ошмётки вместо одежды давно пора заменить. — Иди-ка ты, — Артуру вновь выдали предупреждающий и предвосхищающий дальнейшее избиение подзатыльник, — к чёрту, потому что это стиль такой, а ты своим старым замшелым мозгом понять не можешь. — Это я-то старый-ару? На себя бы посмотрел, не мальчик, а всё одеваешься как девочка-подросток с готическими наклонностями, хвостики заплести? Могу дать резинку с черепками. — Это не стиль готов, старый ты крендель, это стиль панков, а резинки себе в жо-- Бог любит троицу, а на затылке под ворохом светлых волос образовалась шишка. — Короче, не важно, у нас есть только четыре жетона в метро. А нужно пять. Показался вход в метро и на ступенях, держась за перила, Кёркленд обернулся к своей дружной бригаде. В его глазах горел вандализм, который не предвещал никогда ничего хорошего, особенно когда волосы так вставали дыбом, почти делая собой ирокез, без капли геля, к удивлению всех, кроме Артура. — А разве ты не говорил что-то про наличные, а, как их там, finanz*? — Немного щурясь от яркого света ламп в холле станции произнес неуверенно Байльшмидт, кажется, не горя желанием противостоять убийственной силе убеждения своих замыслах Англии. — l'argent, mon amour*, — Слегка приваливаясь к чужому плечу, мягко произнес Франциск, вовсе не помогая в понимании упущенного в памяти английского слова, а только сильнее путая мысли. — Наличка у нас осталась вся только в евро, а вот обменники точно все закрыты. Да даже если и не закрыт какой-нибудь совершенно разваленный, мы до отеля быстрее пешком дойдем, чем до него. — А я говорил надо было брать юани-ару! — Вот честно, Ван, засунь их себе куда подальше, у вас с Россией могут сколько угодно быть до чёрта лысого хорошие отношения, но твои эти юани тут в глаза не видели. Но тем не менее, очевидно уже, что купить мы ничего не сможем, так что план прост, мы, это я, Людвиг, Кику и, — Мужчина на секунду задумался, — и Яо, пройдём через турникеты, а ты, Франция, просто разбежишься, перепрыгнешь, пробежишь по эскалатору, а дальше просто дождёшься нас на самой платформе. Звучит просто. Сказать, что Франция был в шоке не сказать ничего, хотя глаза округлились от бурного представления данной картины и у Вана с Хондой, делая обоих, внезапно, европейцами, а Людвиг через секунду другую не выдержал и склонившись к плечу китайца громко хрюкнул, стараясь скрыть это кашлем. — Не корона-ару? — Нет, просто туберкулёз. Ироничный диалог прервал самая ключевая, собственно, фигура действия своим осипшим на полтона голосом. — J'hésite à demander*, а почему именно я? — Всё очень просто, Яо — богатырь, он главный герой и погибнуть не может, я, его богатырский конь, Кику, невеста героя, они должны поженится и всё такое, Людвига я не отдам, потому что он мне нравится, вот и получается, что остаёшься только ты. Золотой цитатник русской мультипликации оценил только Китай, Франция юмора не понял и попытался возразить. Возражение было прервано наглым образом, а Германия был первым схвачен и уведён в сторону турникетов, пропихнут, как колбаска через прутья вперёд, со звоном жетончика, упавшего внутрь автомата, а за ним в небольшую шеренгу выстроились и азиаты, после чего фарфоровыми куколками улыбаясь и помахивая лапками продефилировали вперёд. Бонфуа не успел опомнится как проскочил, как маслом намазанный, на ту сторону и британец, оставляя мужчину в полном одиночестве. Ну, частичном, всё же полуспящий наблюдающий работник метрополитена жил и одним глазом без интереса выполнял свою работу. Помявшись немного француз выдохнул, собрал в голове весь алкоголь что ещё был в его теле, вновь вдохнул всей грудью, так что рубашка скорбно затрещала пуговицами, и разбежался. Шаг, ещё, третий и...и затормозил прямо у прутьев. Наблюдающий оказался бесстрастным даже в такой конфузной ситуации, а может просто пребывал в летаргическом сне. Но тишина всё ещё звенела в ушах Франциска и тот немедля абсолютно несуразно для своего элегантного образа поднял ногу, перекинул через турникет, запутался второй в железных трубах, покосился влево, вправо и смачно так выплюнув весь воздух из лёгких вместе с парой тройкой ругательств, пал на пол, умерев самой достойной для рыцаря смертью. Или не совсем, потому как через ровно две минуты по наручным часам Германии спустился по лестнице вниз, светя красочным синяком под глазом и абсолютно недовольным лицом. Ржали все ещё добрых три минуты, обещая завещать это потомкам, кажется, даже Япония чуть не задохнулся, впервые за вечер так оживляясь. И всё же времени осталось немного, поезд прибыл, уже второй, первый они по уважительной причине пропустили. Все пятеро гуськом зашли в совершенно пустой ночной вагон, сели рядком на места и улыбнулись, даже Франция, до этого прибывающий в лёгком желании расшибить Кёркленду нос, хотя, возможно, его настроение улучшила сжавшая его ладонь рука Германии, тёплая и большая. — Ну что, Крауц, сколько у нас осталось времени? Тяжёлый вздох. Но на пьяного Артура смысла сердится просто нет. — Ровно двадцать минут.