Игнатьева

И вот перед Маяковским лежат две записных книжки и запечатанный конверт. В одном блокноте, по всей видимости, книга, над которой она так долго работала. Во втором — вся жизнь за последние года. И как всё это там уместилось? Он решил начать именно с неё, с записной книжки, где девушка расписывала чуть ли не каждый свой день за эти пару-тройку лет. Первичные записи были не самыми сухими и кроткими, иногда за день бывало всего пару строк, а иногда и вовсе — ничего. Запись, датировавшаяся десятым мая, имела заголовок: «В. Маяковский», это был день, когда они познакомились. Владимир и сам его отлично помнил. Он прочёл в одном из журналов стих неизвестной ему поэтессы, и, не узнав о ней от знакомых, отправился прямиком на её вечер. Обычная кудрявая девушка сидела за округлым столиком, на котором располагались бумаги и какой-то блокнот. Голос был певучим, сладостным, и стихи, которые она читала, обретали совершенно иной смысл, переставая быть такими бездарными. Её голос успокаивал, вводил в транс. Проникал глубоко под кожу, оставаясь на одной ноте. Она совсем не была похожа на Лиличку… У Лили были темно-рыжие волосы и круглые карие глаза. Ей нечего было скрывать, она могла бы ходить голой — каждая частичка ее тела была достойна восхищения. Анна Игнатьева, как все её кличили, была абсолютно другой. Худючая, голубые маленькие глазки, словно пуговки. Длинные блондинистые волосы, закручивавшиеся в непонятный вихрь, с которым она, казалось, не пыталась справиться. А зачем? Мужчина подошёл в конце вечера, чтобы познакомиться и обсудить произведения, но был достаточно действенно «отодвинут»: — Добрый вечер, — начал было разговор Маяковский. — Добрый, Владимир, — мужчина был обескуражен, хотя не удивлён. Его знали многие. — К сожалению, не могу уделить такой значимой персоне больше времени, — могло прозвучать, как насмешка, но таковым не являлось. — Меня ждут. — Что ж, приятно… хотел сказать, что ваши стихи не так плохи. Я поражён. — Благодарю, но, думаю, Маяковский, мне действительно пора, — девушка заправила прядь кудрявых волос за ухо, прижимая кипу бумаг к груди. — Увидимся ль ещё? — А должны? Если судьба сведёт, значит, увидимся, — к ней подошёл мужчина средних лет, учтиво кивнув Владимиру, взял поэтессу под локоть, и они вместе удалились. Футурист, не привыкший к подобному, был более чем расстроен, ведь несмотря на свой чахоточный вид, дама его поразила. Её голос. Её руки, вечно заправляющие прядь пшеничных волос за ухо. Её темно-зелёный свитер и чёрная в пол юбка. Все это теперь казалось не обыденным, а особенным, и Маяковский не мог понять, почему. В дневнике же она писала следующее: «Заметила мужчину, стоял в углу — один. Но без очков совершенно не видела, кто. Даже лица. Подошёл после вечера. Важный. Оказалось — Маяковский. Расстроилась, конечно, но на разговоры времени не было. Сашка ждал.»

***

Будет любовь или нет? Какая — большая или крошечная? Откуда большая у тела такого: должно быть, маленький, смирный любёночек.

Маяковский знал, что после этого вечера тяжесть была лишь на его плечах. Теперь знал. Анна же писала о совершенно обыденных вещах. Сашке, магазинах и отвратительно жаркой погоде — она ее не выносила. Ни на улице не поработаешь, ни в квартире. Далее записи были будничными, ни слова о Владимире, зато Есенину посвящалось много всего, не сказать, что хорошего. Их дружба не то чтобы смущала поэта… не понимал он её. Ангел во плоти Игнатьева, и… не понимал, в общем! Некоторые её записи правда были неоднозначными. Там она писала о том, какой он хороший друг, а на следующих страницах она в красках описывала разговоры с Зинаидой и то, как искала Серёженьку по кабакам, пытаясь вбить в дубовую голову гвозди здравомыслия. Помогало? Ненадолго. Всё повторялось из раза в раз, а она как будто и не думала заканчивать тяжелые пытки, пытки в первую очередь себя, а потом уже беззащитной Райх. Нравилось же спасать этого забулдыгу. Следующая запись датировалась двадцать вторым мая, двенадцать дней спустя и носила гордое название: «Снова Маяковский». И вправду, они снова встретились, и снова Маяковский умышленно искал встречи. Как она там сказала: «если судьба сведёт, значит увидимся»? В судьбу он, конечно, не верил, но стать этой самой «судьбой» ему никто не мешал. Друг его, сговорившись с одной из своих пассий — владелицей литературного салона, организовал вечер для поэтов и высших чинов. В списке числилась Игнатьева. Придёт — не придёт, другой вопрос, о котором он заранее не подумал. И вот сей вечер, которого Владимир так ждал, наконец-то наступил. Он надел свой лучший костюм, и даже Брик начала лезть с вопросами. Вечерняя Москва была свежа, легкие, но прохладные дуновения ветерка так и норовили пробраться под пиджак. Темнело. Сумерки темно-синей пеленой опускались на столицу. Из окон салона на улицу попадал тёплый оранжевый свет. Он вошёл. Дверь звякнула. Народу было много, но он искал лишь одну единственную, как школьник ищущий на медленный танец ту самую, ради которой и пришёл. И вот, заметил. Стоит в углу фигура — она! Блуза на ней белая, а на декольте красовалась красивая, явно дорогая брошь. И чёрная юбка, то ли из сатина, то ли из фланели — не понять. «Надела лучшее: блузку, что Сашка привозил, юбка с мелким кружевным узором, и главное — материна брошь!» В тот момент Владимир подумал только о том, что у его Лилички есть похожее платье, которое славно на ней сидит. Маяковский так и остался стоять в дверях, обескураженно наблюдая за ухаживаниями Есенина. Анна задорно, но тихо, стараясь не привлекать внимание, смеялась, а Сергей так и норовил выдать что-то подобное, явно надеясь на такую реакцию. Сейчас она действительно казалась ему живой, а не как впервые: фарфоровая кукла с единственной эмоцией. Подходить, пока рядом с ней вертится златовласый — опрометчиво. Хоть и нехотя всё равно получится конфликт. Анна будто бы почувствовала изучающий взгляд и повернулась в сторону мужчины, но лишь сощурилась, не видя ничего дальше вытянутой руки. Что-то шепнула Есенину, а тот, завидев Маяковского, закатил глаза. — Где очки потеряла, Игнатьева? — с издевкой спросил Сергей. — Они не идут к этому наряду, — поэтесса заправила прядь кудрявых волос за ухо. — Да? А мне кажется — очень даже… — Оставь это для своей жены, Есенин. Ты же знаешь. Иди, твоя очередь,— толкнула его в плечо блондинка, чтобы он вышел к людям. А Маяковский, не упуская возможность, направился прямиком к ней. Её лицо было сосредоточенным. Она вслушивалась. — Добрый вечер, — начал тот. — Добрый, — без энтузиазма. «Руки тряслись, и чтобы хоть как-то их унять, пыталась вслушиваться в стихи Сергея. Было многолюдно, от того тревожно.» — Вы будете сегодня выступать? — поинтересовался Владимир, ожидая услышать положительный ответ, ведь из его головы все никак не выходил её завораживающий голос, когда она читала свои произведения. — Нет, — коротко отрезала та. — Отчего же? — Не вижу радости выступать перед теми, кто пришёл сюда только по чину, думая, что разбирается в поэзии. К тому же, я здесь только из-за одного человека. Позволите дослушать? Благодарю, — Владимир остался молча стоять рядом, наблюдая за Есениным, стоящим в середине зала. — Что думаете? — неожиданно спросила она. — Неплохо, — опешив, ответил Маяковский. — А вы? — но она промолчала. Белобрысый мужчина сразу же после выступления направился к девушке, накинувшись с объятиями, казалось, ещё секунда и они поцелуются, но этого не произошло. Она отстранилась. — И как я выступил? — самодовольно спросил Есенин. — Как всегда, — он настроился на похвалу. — Отвратительно! — где-то за спиной прыснул Маяковский, но сразу же сделал вид, что занят чтением какой-то брошюры, а Есенин состроил свою фирменную мордочку. — Успокойся, отлично выступил. Лучше, чем было в прошлый раз. — Тогда, идём? — Есенин, уходить посреди вечера — моветон. Могут подумать, что нам не понравилось. — А нам здесь нравится? Даже если мне — да, тебе, Игнатьева, вряд ли. — Я сама разберусь, что мне нравится, а что нет. Давай послушаем остальных, — мужчина закатил глаза и ушёл шнырять по залу, а Анна внимательно слушала каждого, запоминая и подмечая что-то для себя. Есенинского зада видно не было, поэтому, почувствовав себя дурно в компании кучи незнакомцев, Анна вышла на прохладную ночную улицу. Маяковский стоял в полутьме и курил, пуская клубы дыма. Глубоко вдохнув несколько раз, Игнатьева собиралась войти обратно и найти своего друга, чтобы оповестить об уходе. — У вас все хорошо? — послышалось из темноты. От неожиданности девушка подпрыгнула на месте. — Да, все замечательно, — теперь снова понадобилось сделать несколько вдохов, чтобы утихомирить дрожь в руках. — Аня, я тебя обыскался! — из салона выскочил блондин. — Все нормально, я хотела сказать, что ухожу. — Айй, — он потёр лоб. — Тут такое дело… — Есенин, не оправдывайся, я и не ждала того, что ты меня проводишь. Сама дойду, не маленькая. Развлекайся. — Ты лучшая, — заулыбался Сергей, потрепав её по кудрям, и юркнул в здание. — Катись к черту! — крикнула вслед поэтесса, развернулась на каблуках, и, истерически хохотнув, зашагала по улице. — Вас проводить? — послышалось высоко над ухом. — Нет, я же сказала, что не маленькая девочка. Разберусь. — Ну, маленькая — не маленькая, а бросаются на всяких, — подытожил Владимир. — Как хотите, — Анна быстрее зашагала, оставляя за собой лишь цоканье каблуков. — Будем идти молча? — А у нас есть общие темы для разговоров? — Ну как же, стихи, писательство, разве… — девушка его перебила. — Владимир, я никогда не прошу оценок и мнений, а обсуждать других мне равнодушно. Не пойму, чего только хотите от меня? Понравилась — так и скажите. — Самоуверенно. — Ничуть. Стали бы вы провожать даму, которая вам не легла в душу, давая ложные надежды? Тем более, уже вторую нашу незапланированную встречу подряд вы рьяно пытаетесь заполучить моё внимание. — А может я хотел вас на свидание позвать? — Так отчего же не зовёте? — Так вы все время куда-то убегаете. Вот даже сейчас, куда вы бежите? — захлебнувшись от возмущения и не найдя слов для ответа, девушка замедлила шаг. — Так нормально? — Замечательно. Так, значит вы не против свиданья? — Я не сказала этого, но больно все эти случайные встречи мне надоели.

***

«Маяковский был слегка настойчивым, и даже нахальным, но от свиданья я не отказалась. Посмотрим, что будет.»

***

Запись о их свидание была безжалостно вырвана, но Маяковский отлично помнил этот день. Тогда он впервые увидел Анну в очках. Они ей очень шли. Она была замкнутой, но стоило Владимиру «найти» нужный рычаг, нужную тему, она тут же начинала восхищённо что-то рассказывать, улыбаться и сильно жестикулировать. Голос был всё таким же сладостным, а в сочетании с её нежной улыбкой ещё более певучим. Они не выглядели как пара на этом свидании. Скорее, как старший брат и младшая сестра? Отец и дочь? Очки намного уменьшали возраст поэтессы, превращая её из взрослой, достаточно зрелой дамы в шестнадцатилетнюю девчушку, думающую, как бы сбежать на танцы. Видимо, поэтому на все вечера она ходила без очков, хоть и доставляло это огромный дискомфорт. Они никогда не поднимали эту тему. Не считали нужным. Теперь он считает… К середине блокнота снова начали вспоминаться стили её почерка, ведь он не раз с трепетом перечитывал письма, написанные рукой Игнатьевой. Если буквы слишком «падали» влево — нервничала. Хвостики у «д», «ц», «у» обрывались — злилась. Он листал блокнот, погружаясь в приятную ностальгию. Читал каждую запись, каждый день, хотя сам мог помнить его, как облупленный. Но он читал его не за этим. Худшее только было впереди. Кроткое «25» дало понять Владимиру, что это день рождения Анны.

***

— Владимир, — сделала логичный вывод Игнатьева, увидев за порогом своей квартиры Маяковского. — Заходи, — за последние полтора месяца мужчина стал постоянным гостем в этом доме. Обычно маленькая квартирка поэтессы встречала его духотой и бесконечными солнечными лучами, что неудивительно: окна выходили на солнечную сторону. Сегодня же в квартире было прохладно, все окна были открыты и создавался легкий сквозняк. Впустив футуриста, девушка подошла к столу, что был приставлен к подоконнику, и захлопнула записную книжку, убрав её куда подальше. В комнате было много букетов, да и Анна сегодня выглядела по-другому. Изменения в ней были не так важны, как возможность высказаться и получить поддержку, в которой Владимир так неистово нуждался, что и хватался за незнакомку, как за спасательный круг. Затем он и наведывался к ней так часто: мало кто в здравом уме и честном рассудке захочет слушать о выходках Брик и его похождениях. Они успели сдружиться, правда Игнатьева всегда была немногословна, а если и говорила что-то, то это перерастало в целые монологи и тирады. — Отчего такая счастливая, да и цветов, смотрю, горы. Поклонники? — поинтересовался мужчина, садясь на диван в единственной комнате. — Маяковский, у меня нет поклонников. Они есть у моего творчества — не у меня. Люди находят что-то близкое в этих стихах, свой смысл. Никому не интересен человек, что их написал. Ещё не придумали способ награждать произведения, не соприкасаясь с личностью автора. — Что за повод? — А для цветов нужен повод? — послышался стук в дверь и девушка побежала открывать. По приглушенному голосу Владимир понял кто это — Есенин. Он кидал пламенную речь, а Игнатьева рассыпалась в благодарностях и вернулась с очередным букетом цветов. — Есенин? — Да, Есенин, — обыденно заявила блондинка. — Чего ж ты с ним таскаешься? — Я не уличная собака, Маяковский, не таскаюсь. Давняя история, да и ты явно тут не за этим, так что, говори. — И вновь ты так категорична, с чего ты взяла, что я здесь не просто так? — Владимир, слишком много вопросов. Ты просто так никогда не заявляешься, — и это было правдой. Не разу он не приходил к Анне просто так, просто поговорить, не о проблемах и переживаниях, а по душам. Но сегодня действительно был другой случай: он пришёл от скуки. — Мне нечего тебе сказать, но, думаю, ты можешь этот исправить, — он с вызовом посмотрел на поэтессу. — Это было в 1912 году, он тогда подрабатывал в одном книжном магазине, я часто туда захаживала. Так и познакомились. Ничего криминального, ничего интересного. Доволен? — она вышла из комнаты и в ванной зашумела вода. Мужчина решил посмотреть записку, что была оставлена в цветах. — Маяковский, — прикрикнула блондинка отбирая записку. — Моветон! — из её уст это слово звучало чаще, чем его собственное имя. — И когда ты собиралась сказать, что тебе сегодня 25? — поинтересовался тот. — Никогда. Лишняя информация, — она призадумалась. — Вечер у меня сегодня. — Ого, второй за такой короткий срок — растёшь. — Очень смешно! — вспыхнула та. — Это Сашка опять, говорит: «не хочешь отмечать, так вечер проведи, все лучше, чем в одиночестве сидеть в каморке.» В чём-то он, конечно, прав… — Чего молчишь о вечере? Я бы пришёл. — Владимир, не соизволите ли прийти на мой литературный вечер в честь моего 25-ти летия? Так ты себя это представляешь?

***

«Спрашивал, почему о вечере умолчала — отшутилась. Не говорить же, что хотела, но просто испугалась?» Непроизвольная улыбка выступила на лице Маяковского. «Вечером встретил с цветами.»

***

— С 25-ти летием вас, Игнатьева Анна Николаевна, — ему действительно захотелось сделать для поэтессы что-то приятное и запоминающееся. Ведь двадцать пять лет бывает лишь раз в жизни. Вряд ли она, конечно, запомнила вечер в компании Владимира, водки и откровений в полной мере, но отрывки точно были. Единственное, что запомнилось слишком хорошо — её согласие поехать с ним в Америку. Зачем и для чего — было неясно.

***

Записи с их поездки в Америку были наполнены чувственностью, и Маяковский читал их с особым трепетом, ведь именно в эту поездку и начался их, к сожалению, недолгий роман. Ведь нельзя было не испытать романтического влечения к этой слегка замкнутой, но в доверительных отношениях раскрывающейся, как тюльпаны распускающиеся в воде, личности. Манера речи, жестикуляция, образ жизни, стиль, кудряшки, очки — все это манило Владимира, а Анна будто и не сопротивлялась, пуская всё своим чередом.

***

Они поселились в доме на одной из самых дорогих улиц — Пятой авеню. В первый же день Маяковский позвонил поэту Давиду Бурлюку. Вместе они нагуляли по Нью-Йорку не один десяток километров — и по Пятой авеню, и по Гарлему, и по Бронксу, и по Бродвею. Игнатьева же отдыхала — смена обстановки и окружения очень давила и изматывала, руки неистово тряслись, но она заверила Владимира, что всё будет в порядке. В первую же ночь он не обнаружил Аню рядом с собой, вторая половина кровати была холодна, очков на тумбочке не было. Девушка сидела на кухне и что-то усиленно писала в блокноте, сидя в одной ночной рубахе в полутьме. — Я тебя разбудила? — забеспокоилась та. — Прости, не хотела. — Что стряслось? — Тревожно. Но даже в этой поездке не обошлось без неприятных сюрпризов. Когда Владимир собрался пройтись по улицам вместе с девушкой, в гости неожиданно заявилась Эльза — младшая сестра Брик, что частенько «работала» переводчицей у Маяковского, хотя сейчас это было и не нужно: Анна неплохо владела английским.

***

— Прекращай, — сурово произнёс Владимир, а Анна снова залепетала на английском. — Аня! — мужчина крепкой хваткой подхватил девушку и поднял над собой, а та, рассмеявшись, легонько коснулась его губ. Её поцелуи казались чем-то звеняще интимным и заставляющим пылать.

Я знаю —

солнце померкло б, увидев

наших душ золотые россыпи!

***

Она сообщила все об Игнатьевой в Москву, и после от Лили пришла телеграмма. — Володя, — она редко называла его так, но поэт знал, что в этой форме имени из её уст скрывается бесконечная нежность. — Тебе телеграмма от Лили. — Да? Занятно, но опаздывать на своё же публичное выступление — моветон, — пародировал он интонацию девушки, а та, скептически посмотрев на него, закатила глаза. — Отложи, я вечером прочту и напишу ей ответ.

***

«О да, как я отвратительно себя чувствую. Я все-таки прочла телеграмму Брик! Это до жути неприлично и отвратительно, но я не могла. Она пишет обо мне ужасное, пытается настроить против меня. Как бы спокойна я не была, это выводит из себя.»

***

Анна была на каждом его публичном выступлении — их было ровно 7. Каждый раз залы были переполнены, собиралось до 2000 зрителей. Несмотря на незнание английского языка, Маяковского постоянно куда-то приглашали, а он в свою очередь брал с собой поэтессу, чтобы та не скучала без дела. Именно в гостях он и познакомился с замечательной русской эмигранткой — Элли Джонс, что не ушло из вида Игнатьевой, но та молчала. Молчала и тогда, когда на протяжении двух месяцев он встречался с ней каждый день. Владимир Маяковский с Элли гуляли, ездили в зоопарк в Бронкс, обедали в недорогих заведениях, много времени проводили в бильярдных на 14-й улице, а вечерами в кабаре Гарлема слушали джаз. Он буквально с головой ушёл в новый роман, а Анна, не желая это терпеть, так же ходила по заведениям и знакомилась с мужчинами. Дэвид Уотс — вот с кем она проводила всё свободное время, вечера, а после возвращалась в квартиру где её ждал Маяковский, делающий вид, что ничего не происходит. Он покупал ей дорогие наряды, которые были под силу её кошельку, но не здравому смыслу. Но каждую ночь она засыпала со стойким ощущением того, что так нельзя. Так неправильно. Ещё совсем недавно всё было хорошо. Точка невозврата?

***

Поэтесса что-то усиленно зачеркивала и исправляла в блокноте, иногда сердито пыхтя. Докурив сигарету, Владимир вернулся в комнату и лёг рядом, пытаясь заглянуть через плечо в записи. — Аня, чего ты так пишешь? — теперь он присел к блондинке, но та, ехидно улыбнувшись, закрыла записную книгу. — Когда-нибудь наступит день и я дам тебе прочитать всё, что там находится, ну, а пока… — не успела она договорить, как грубые мужские пальцы начали её щекотать, а на плече, казалось, остался рубец от его неожиданного поцелуя.

***

Чёрное платье с вырезом на спине и рукавами-фонариками в Москве бы назвали звенящей пошлостью, но здесь дамы давно ходили в подобном, поэтому ухажёр Анны точно знал, что хочет видеть её в нем. И увидел. Это была последняя их встреча в Нью-Йорке, Анна четко решила — уезжает. Уезжает обратно в Москву к Сашке, Серёже и привычной жизни. Они гуляли весь вечер и распрощались только к полуночи. Владимира дома не было. Анна спокойно собрала вещи и легла спать. Одна.

***

Читая записи, его бросало в мелкую дрожь при описаниях встреч с Уотсом. Она писала о нем так же нежно, как и о Володе когда-то. Но теперь страницы были заполнены кудрявым рыжеволосым педантом.

***

Из своего путешествия тот вернулся только когда узнал о кончине Есенина. Игнатьева встретила его не в лучшем виде — чахоточна бледна. С порога она уткнулась в его грудь и расплакалась, говоря что-то о том, что она сама виновата — не уберегла. Она снова замкнулась в себе, не подпуская даже брата — Сашку. Стихи не писались, деньги кончались, но ей было все равно: она потеряла частичку себя. Может быть Есенин не был хорошим партнером, отцом, человеком, но для неё он был одним из важнейших людей в жизни. Именно он первым прочёл её первый стих — раскритиковал, но был удивлён, когда она лишь записала его замечания в блокнот. «— Владимир, я никогда не прошу оценок и мнений.» — просила. Просила его — своего лучшего друга, которого больше нет. Оцепенение начало проходит только к началу 1928 года.

***

Было приятно видеть её улыбку снова. Она сидела на берегу реки с расстёгнутой блузой, под ней была такая же белоснежная майка. Они с Владимиром вспомнили юность — плескались речной водой, и оба шли обратной дорогой мокрые, говоря ни о чём, но обо всём. — Дела у меня за границей есть, отпустишь? — обыденно спросил тот. — Конечно, кто я такая чтобы запретить? Пиши только чаще, — чем ближе они подходили к улице, на которой жила Игнатьева, тем громче становилось мяуканье. — Смотри сюда. — она указала пальцем на маленьких пушистых котят, лежащих в какой-то грязи. — Вот черт, видимо кошка окатилась у кого-то, а котят на произвол судьбы выкинули… благо не утопили. Поможешь? — с мольбой попросила она. — Их много, всех не унесу. — Собираешься всех забрать? — А предлагаешь бросить умирать? — делать нечего, останется при своей позиции, но и правда — не дело их бросать. А вдруг собаки загрызут? Маяковский предложил шляпу для удобного перемещения котят, поэтому самых чистых Анна положила туда, а остальных — чумазых несла на руках, прижимая к себе, явно не волнуясь о чистоте блузы. Теперь в маленькой квартирке ютилась не только поэтесса, но и пятеро забавных, ещё совсем не окрепших котят. «Нашли вчера котят, такие забавные, всё им интересно и непривычно, клички ещё не придумала.»