В зелени Корнуолла

Бескрайний простор небес подёрнулся голубоватой, предрассветной дымкой. Над Корнуоллом воцарилась звенящая тишь, и даже пение птиц не звучало в густых чащах — лишь изредка шорох медуницы и камышей, раскинувшихся вдоль берегов полноводной реки, да посвист пушистых крыл сонного коростеля, коего спугнули шаловливые зефиры и дриады, нарушал благоговейное молчание. Злачёный диск Луны расцвёл ярким бутоном ириса, и небосвод стал так близок к грешной земле. Такой ведьминой лазури наяву Конрад не видел очень давно, а что до снов и видений… Они отчаянно исчезали из памяти, уходя в пучину забвения на веки вечные. Сегодня… Нет, верно, ещё вчера по ночи семеро рыцарей, семеро преданных слуг чародея, как водится, поднялись каждый в своём флигеле, без помощи слуг облачились в доспехи воронёной стали, нанизали на пальцы, прямо под кованые перчатки, по пять колец-талисманов на руку, а под льняные рубашки — амулеты из соколиных перьев. Наивные обряды совершались в молчании, и каждый из невольных наёмников думал о том, что, в сущности своей, все ритуальные крысиные черепа с гранёными рубинами заместо глаз, все ловцы снов, сотканные из тончайших нитей чёрного китайского шелкопряда, все прочие обереги, якобы причастные к истокам магии, ничем не помогли старшему воину, Бертрану Вальцену, почившему странной, не своей смертью на Новолуние. Его бездыханное тело нашли на крутой винтовой лестнице, соединявший покои замка с обширной библиотекой, занявшей более позднюю пристройку. Вокруг свёрнутой головы бедняги разлилась, как цветное стекло витража, липкая кровь. Конечно, никто бы не осмелился обвинить ветреного хозяина близлежащих земель, и самого замка, и десятка разрозненных поместий, Френсиса Равéна в подлом убийстве подмастерья. Однако Конрад слишком хорошо знал мальтийского рыцаря, чтобы отрицать две вещи: Бертран, пусть и дожил до первых седин, был ещё свеж и полон сил — вряд ли бы он нечаянно оступился на крутых ступенях, по которым взбегал быстрей иных чернокнижников; а во-вторых, всё неделю внимательный и цепкий разум наёмника подмечал перемены в обращении ненавистного Равена и Вальцена, становившегося с каждым днём всё суше и мрачней. Тогда казалось, будто Бертран тщательно к чему-то готовился. Что ж, теперь дела прояснились, и Конрад Ифрейм тихо и решительно поклялся над телом мальтийца, что прибавит это Новолуние к личному счёту с Френсисом. Прибавит, если хоть когда-нибудь осмелится свести счёт с убийцей и насмешником. Нынче же и без обожаемого начальника было паршиво. В дурной, литой от недавнего похмелья голове крутился обрывок позабытого печального образа, не давая собраться с мыслями. Она всегда приходила по раннему утру, ласково касаясь небритой щеки, и пропадала по первым лучам, оставляя после себя неизгоняемый аромат фиалок, вишен в цвету и виноградного сока. Конрад пытался уверить себя, что это всего лишь миражи, но запах и однажды найденная меж половиц пыльная серёжка заставляли думать об ином. Ни соль, ни красные ленты не отвадили от замка бесприютное наваждение или дух. Наёмник сам толком не знал, с чем имеет дело, но говорить о случившемся мрачным товарищам по оружию и уж тем более самому Френсису не собирался. И Некто, или Нечто, раз за разом наведывалось в уединённый флигель Ифрейма. Впрочем, такой исход был ясен с самого начала. Если ты живёшь в горном оплоте нечисти, воздвигнутом на месте древнего капища, близ болот, проклятых озёр с их глубинными обитателями и неподалёку от пепелищ, на которых в рыжем пламени сгорали ведьмы, ты никогда не сможешь перекрыть тьме пути в странный и холодный дом февральских сумерек. Что же? Приходилось, едва размыкая уста, по сотне раз начитывать заклятья, которые, по счастью, ещё работали, пусть и дышали на ладан. Перед пробуждением начисто забывалось всё, что пригрезилось в безрассудстве — оставалось только тоскливое послевкусие, но от него теперь не хотелось умереть в отчаяньи, зарезать, пожертвовав себя и свою душу адским псам с трёхголовым цербером, мерзавца Равена. Меньше чувств, больше дела, больше работы над собой, над чернокнижием и чародейством. Так проще, так гораздо легче, так…трусливей? Плевать, зато легче! Этот урок Конрад Ифрейм запомнил надолго, как и то, что следует сперва читать то, что выцарапано отрезанной лисьей лапой на измусоленном клочке пергамента, прежде чем расписываться там же. Да, старик Бертран здорово постарался, вколачивая в голову непутёвого наёмника частичку толка — рыцарю вовек не забыть той горечи, когда с глаз спала пелена, когда он осознал наконец, в какую ловушку загнал себя, и понял, что поздно возвращать прожитое вспять. Дни и ночи летели резвым аллюром, под нерасторжимым договором зияла чернотой размашистая подпись, по венам тёк жгучий яд, грозя в случае предательства обернуться чумной отравой, а лорд Френсис, изгнанный из родных земель потомок смертных ирландских колдунов, с плотоядной усмешкой заполучил в свиту ещё одного преданнейшего слугу. Кое-как научившись мириться с новым, немеркнущим от старости и хворей сердцебиением, Конрад по возможности старался не нарушать бесчувственный покой, не таивший, по крайней мере, боли. Получалось, но не всегда. Вчера, кажется, когда хозяин проклятий и порчи был в отъезде по своим, одному ему ведомым делам, рыцари по общему молчаливому согласию бессовестно напились, поминая погибшего почти что брата. Горький привкус мёда с полынью до сих пор сидел на языке, горчил и, увы, сбивал к чёртовой матери любые попытки обратиться к ведовству. Потому Она появилась, вновь растаяв, как туман над хладными ручьями. Тяжко вздохнув, Ифрейм отвлёкся от хрустального созерцания мира. Он был не просто один на крыше старого, давно заброшенного крыла замка (разве что единственным флигелем, откуда открывался чудесный вид на вересковые предгорья и непролазные чащи у подножия кованых ворот, вдадел сам рыцарь), он впервые за много лет ощутил, что одинок, словно сирота в подворотне. Конрад возвращался в самое начало ночного кошмара, завертевшегося на рубеже прошлого тысячелетия: больше некому стало поверять вымотанную душу, воспоминания о Бертране-Мальийце начали затягиваться пеленою, и что-то тупо заныло на месте чёрного, источенного червями сердца… Больше никто и никогда не должен подниматься сюда, не должен чувствовать фальши надежд и жизни — Ифрейм мысленно дал себе клятву, что не возьмёт под крыло нового прислужника Френсиса, если чародей пожелает найти замену восьмому рыцарю. Коли злому насмешнику, двоюродному кузену ночных теней и гаитянских божеств, противостоять решительно невозможно, значит он, Конрад, станет одним из лучших чернокнижников Равена и будет править мглой и мраком, стоя за правым плечом чёрного мага. Но не будет ли это предательством? Ветер скользнул по замшелым камням, просвистел по верхушкам деревьев — они качались там, внизу, словно море из ила и тины… А по соседству на тёмных прудах цвели жёлто-змеиные глаза кувшинок. Задерживаться долее Конрад, увы, не мог себе позволить, хоть и облюбовал насквозь пропитанное стариной место, хоть под отошедшей от влаги черепицей лежали собранные по всем угодьям чародеев вещи, звавшие и напоминавшие об иных жизнях. О тех, что размеренно текли до контрактов и договоров. Нельзя ни секунды оставаться здесь, иначе проснутся впавшие в оцепенение былые страсти и тогда… Резко пробежав вдоль водостоков, поддерживаемых мрачными горгульями, высеченными из камня и местами потерявшими кто жемчужный глаз, кто коготь, кто — половину рваного уха, Ифрейм, шутя пройдясь по отвесному карнизу, переступил через подоконник и попал в свою обитель. Она, говоря по чести, напоминала разворошенное сорочье гнездо. По обивке стульев, по незаправленной кровати, по полкам с оружием и на шкафу с зеркалом в серебряной оправе и с потускневшими каменьями инкрустации была разбросана всякая дребедень, начиная с дешёвых украшений, какими баловались суеверные селяне, звонкими литыми колокольчиками, лентами, стальными струнами и каркасами арф, батистовыми и кружевными платками, и заканчивая гордостью диковинной коллекции — органными трубами, чей вой так успокаивал по грозовым ночам. Наемник поплёлся к зеркалу и критически осмотрел усталого мужчину в отражении напротив. Опять тот же ледяной, почтительно-дерзкий взгляд двух яхонтовых глаз, опять стиснутые в молчаньи тонкие полоски губ — те же, что и полвека назад. Подмастерье чародея настойчиво вглядывался в грязное серебро, словно надеясь найти едва заметную морщину, шрам, складку, царапину — хоть что-то изменившееся в приевшихся, противных чертах. Бесполезно, увы, ничто не изменилось с тех тёмных пор. «Ненавидеть своё лицо? Забавно, до чего ты докатился, Конрад», — проговорило зеркало, и по его глади с чёрными крапинками побежала странная ожившая рябь. Рыцарь, как подстреленный волк, дёрнулся было прочь, но такой знакомый, шипящий смех заставил его стать истуканом на полпути к отступлению. По отражению поползли ящерками мелкие трещины, изогнулись опущенные уголки губ, чудовищно исказились человечьи черты, зато всего через пару мгновений в оправе зеркала, по ту сторону, стоял мужчина средних лет, с сединой в волнистых, забранных в хвост волосах, и обаятельно улыбался. — Ифрейм. Ифрейм, вы оглохли? Подойте ближе, — потребовал мужчина, накидывая поверх молочной рубашки малахитовый жилет. В водянистом отражении вместо флигеля виднелась не то комнатка, не то узкая гостиная с полосатой тахтой у стены, с трофеем — оленьей головой, приделанной рядом, и с крючками для одежды, на одном из которых висели дорожный плащ и изящная шпага. — Простите, ваше сиятельство, — молвил рыцарь, зачарованно разглядывая серебряный эфес и рукоять с узорными витками, выполненную в виде якоря с грубым канатом. Припав на колено, Конрад поклонился неясному отражению Равена. — Да, отсутствие практики даёт о себе знать, — хмыкнул чернокнижник, от которого не ускользнуло удивление подручного. — Вы, видимо, совсем забросили тома по языческим магиям, раз не ожидали игры с зеркалами, ведь так? А зря, в пыльных запретных книгах встречается очень много полезного. Особенно наши предки почитали то, что таилось за чертой, — внезапно ударившись в рассуждения, задумчиво изрёк Френсис, потерев ровную линию чёрных, будто китовых, усов. — Знаете, однажды, во времена молодых небес, селянин забрёл в пещеру, укрытую среди листвы. Обычно путь этого работяги пролегал мимо крутого, лесистого склона, но тем утром что-то случилось не так, как следовало. Может, собака убежала в бурелом, может, потерялось что в придорожной поросли. Так или иначе, селянин обнаружил тёмный вход во чрево земли. Предку всех землепашцев достало храбрости, чтобы, пригнувшись, пройти по длинному, прохладному коридору к сердцу холма. Неясный свет забрезжил впереди, и трус бежал, как ошпаренный кипятком кот. В конце логова, уверял потом селянин, скрывалось нечто нездешнее, жуткое и злое. Придя с самодельными факелами и каменными топориками, соседи того искателя не смогли сдержать животного страха, узрев в отполированной до блеска руде своё отражение. Они тогда не знали зеркал… Вы никогда не задумывались, Конрад, что слово черти пошло от черты? Люди боятся того, что лежит за пределами их познания, бояться смотреть в непроглядную тьму, но притом забывают, что все пригрезившиеся им в лесном мраке чудища в зачатках скрыты у каждого внутри. В общем, что я хочу сказать вам, Ифрейм. Почаще заходите в мою библиотеку и терзайте искусство запретных чар — так вы, возможно, станете лучше понимать себя. Мой вам совет: примитесь за иллюзии, — подвёл итог Равен, тщательно прилаживая поверх сереющих волос длиннополую шляпу с бежевым пером. Откуда-то раздались шаги, да томный женский голос, звенящий страстью и обожанием, воркующе позвал мага по имени. — Сию минуту, Адель! Что? Нет, право, не с кем не говорю. Подожди на крыльце, — солгал мужчина, лениво потягиваясь. В рыбьих, серо-голубоватых, мутных глазах застыло странное выражение, какого наёмник прежде не замечал. Неужто хозяин способен тосковать? И о чём? — К делу, молодой человек, — оборвал Френсис. — К моему глубочайшему сожалению, место старшего рыцаря теперь свободно: мне недостаёт Бертрана, он был славный человек. Но время не стоит на месте, и посему ждать мы не можем. Я считаю, что наиболее умелым и достойным из прочих претендентов на право стать моей левой рукой являетесь вы, Конрад. Вы принимаете новое звание? — Да, ваше сиятельство, — не раздумывая, согласился Ифрейм. — Чудно. Однако, надеюсь, вы понимаете, что власть и ответственность неразрывны меж собой, как сросшиеся телами брат и сестра? Жизни моих учеников зависят от ваших решений и приказов, так распорядитесь этой возможностью мудро. Сейчас вы спуститесь в трапезную, поприветствуете своих подчинённых и объявите им мое задание. — Весь во внимании, сэр Равен. — Кое-какие приготовления уже были сделаны зарание вместе с Мальтийцем, вам о них скажут по первой просьбе. Мне же до исхода следующего дня нужна эссенция дракона, — лаконично бросил Френсис, словно говорил о лёгкой шутке, о пустяке, не стоящем ничего.