В зелени Корнуолла

— Ваша светлость, мне кажется, они не удостоят нас ответом. Сами взгляните — вакханалия у спрутов в самом разгаре, они празднуют свои языческие деньки там, на дне, зная о нашей делегации, и тем не менее… — Ирем, возьмите себя в руки. Они не могут не ответить, война истощила их, и перемирие сейчас — единственный выход, — епископ, как всегда, был спокоен и невозмутим, невзирая на ледяной ветер, сшибающий с ног. Под натиском крыл темнокурого Борея трепетал тёмный камзол его святейшества, отделанный по краю серебристыми галунами, с щёгольским аксельбантом и чуть укороченными на моряцкий манер рукавами. Из-под них выбивались накрахмаленные кружева, первым снегом ниспадавшие на тонкий шёлк агатовых перчаток. Его светлость был тот ещё франт, а когда он возвращался к работе посла, то менял сутану на старомодный наряд капитана смелых и отчаянных, и все лукавые дамские взоры устремлялись на статную фигуру Гесфорда. Епископ Девона, Плимута и Корнуолла часто, насколько позволяло его высокое положение, появлялся повсеместно во дворцах, приёмных, пещерах на грани обвала, контрабандистских хибарах, горах и непроходимых лесах. Лорд Шорби, он же Ирем, тайно изнывал от зависти и восхищался своим наставником, мудрым и в то же время изощрённым в хитрости разбойником по духу. Гесфорд был единственным из четырех собратьев, который умел обращаться с подчинёнными без следа укоризны и высокомерия, потому Ирема неприятно удивила перемена, зазвучавшая в тоне епископа. — Странно, что вы не подумали об этом прежде… Впрочем, коли вам так неймётся, — промолвил всё тот же бесстрастный голос, словно бы идущий глухим эхом по соседним скалам, содрогавшимся от волн, — то присоединяйтесь к милым дамам. Мрачная фигура указала ребром смуглой ладони в небо, где уже парили и кружились нетерпеливые тени. Это было колко и обидно. Как-никак, лорд не слуга, чтоб от скуки выписывать воздушные пируэты на потеху сельчанам. — Что я вам: раб или нетерпеливое дитя? — вспылил Шорби, оскорбившись такой идеей. С чего вдруг за высказанную вслух мысль он удостаивается словесных пощёчин? Чуть прищёлкнули низкие каблуки: епископ стал на самом краю обрыва в полоборота. В лучах таинственной Луны на молодом, но иссушенном, точно у мумии, лице хорошо виднелась тонкая сеть морщин, и резко очерченные скулы, и острый подбродок, и ослепительно ярко сверкали под смоляными бровями грозные, лазурно-синие глаза. — Ну так стойте же спокойно, — отчеканил Гесфорд, срываясь на истый, порыкивающий баритон. О да, его тоже мучило ожидание, только Ирем осознал это слишком поздно. Теперь оставалось надеяться, что причудливая смесь чувств его светлости, хлынувшая наружу, не таит очередного зла. — Вы вообще в последнее время стали чересчур беспокойны для переговоров, — распаляясь, закончил мысль епископ и отвернулся от своего секретаря. — При всём уважении, ваша светлость, мы здесь как победившая сторона, потому я и жду хотя бы толики уважения от этих склизских гадов, — стараясь перевести гнев наставника на чужие головы, молвил лорд. — Вот они, предрассудки, Ирем. Наши бывшие противники теперь, после окончательного поражения, обязаны вступить в союз с сушей. Вы понимаете значение союза? Это не рабство, отнюдь, а сотрудничество с одинаковыми правами обеих сторон. Ну, в данном случае, почти одинаковыми. Всё ведь затевалось ради этого, не правда ли? Мы с Коммодом, Юстом и Сезаром могли бы превратить народ вод в покорных прислужников, но сочли это бессмысленным. Если побеждённых презирают, угнетают и всё в подобном духе, то о взаимовыгодном обмене и речи быть не может, но если они взамен насмешек получат уважение… — в господине казначее, сменившем гнев на милость, проснулась жилка философа-романтика. Шорби выдохнул с облегчением. — Затонувшие города, древние руины, морские храмы… мне, надеюсь, не нужно повторно объявлять вам печальный факт, что мы отвратительно раздроблены, а уникальные знания, накопленные нашим народом, мудрость старшей магии — жемчужины, венчавшие торжество разума и чувства, старинные культы и легенды о спящих богах и отцах прародителях, всё, что могло содержать малейший намёк на тайну происхождения змеиного рода, позабыто или утеряно. Но союз… — Наглый и насильственный, прошу заметить, — фыркнул, почуяв слабину начальства, Саарентино, довольно дерзкий слуга епископа, с лицом, точно у лесного зверька, с зелёными, извечно прищуренными глазами цвета малахитовой зелени, и с пепельно-серыми волосами, забранными в хвост и перетянутыми синей лентою, на лакейский манер. — Кто бы говорил, граф Аркано, — с насмешкою ответствовал Гесфорд, обычно не проявлявший тяги к шутливо-едким разговорам. Можно, конечно, его понять: вечер необычайный, знаменующий первую из величайших побед в затяжной, непростой войне, что отметила каждого из присутствующих здесь своим клеймом. Мира ждали давно, веруя в настойчивость и храбрость войск епископа, а в сей час, в сей же день, от щемящего чувства радости все заразились священным безумием. — Ваша светлость, на что вы намекаете? — А кто на прошлых переговорах о капитуляции скорчил недовольную физиономию и назвал любимую фрейлину королевы отродьем слизняка? — усмехнулся себе под нос самоуверенный собеседник. — Ну ведь не в лицо же, — стушевался Саарентино, пожал плечами и нервно пригладил нафабренные усы. — Да неужели? Я-то все прекрасно услышал, как, думаю, и царственная супруга океанов, — продолжал наступление Гесфорд. Шорби недолюбливал слугу по причинам дел сердечных, в которых последний был, в отличие от лорда, непревзойдённым и удачливым мастером изысков. Но ради шанса позлить дорогого и нудного наставника без особых последствий можно и переменить мнение, верно? — Ваша светлость, вы совершенно правы касательно уважения. Скажите, должно быть, вы сочли высокой честью целовать руку морской королеве в истом её обличье. Расскажите, каково это? — Ирем, — нарочито ласково, с обманом стало зачинать начальство, на ходу соображая, как отбиться от яростной атаки, но граф Аркано, отвратительный граф Аркано, воскликнул, указав на подножие обрыва: — Идут, идут, сзывайте всех, кто в полёте! На скалу с шумом и хлопаньем крепких кожаных крыл опускались девицы-служанки, из свиты Саарентино, подвластные любопытству, как и все женщины в цвете лет, да пара-тройка наёмных пешек, отчаянных сорвиголов, что хорошо умеют только воевать, но отдают этому делу душу и сердце. Они споро оправляли плащи, рукава и причёски, сбитые от разгорячённых манёвров в безоблачном небе; они пытливо взирали на усиливающееся нездоровое свечение, на снопы искр, поднимавшихся сквозь мутное стекло враждебных вод; они ожидали процессию неестественных, причудливых созданий из глубин. Ирем саркастически хмыкнул, скрестив руки на груди. Иной народ — не диковинка для бойцов и смазливых дамочек из охраны и прислуги, но почему-то всё, что связано с королевской кровью, несказанно будоражит их фантазию, а если кровь ещё и не такая, как здесь, — пиши пропало. — Ваша светлость, взгляните, коли угодно, — с дворцовой строгостью промолвил граф Аркано, тряхнув головой. Нет, епископ не поведётся на мальчишескую подначку! — Что там? — лено отозвался Гесфорд и зевнул, прикрыв лицо перчаткой. Из расщелины он извлёк трость с резным набалдашником — змеиной головой, и сделался неотличим от придворного прошлых веков. Лорд Шорби, хотя и не отличался особо пышным одеянием, все же расправил длинный темно-синий сюртук, сидевший по его худощавой фигуре, стряхнул пыль с востроносых ботинок, которые были украшены лондонскими изящными пряжками, выпрямил спину, но тут новое открытие Саарентино как громом поразило его и прочих переговорщиков, заставив забыть о нарядах и важности первого впечатления. — О, Афродита вышла из пены! Женщина! — простонал тенором граф, схватившись за сердце. В напряжённой его позе, в лихорадочно сверкающих глазах, хотя бы в том, что ослабела магическая иллюзия, виделось неподдельное переживание. Через миг у у отвесного обрыва, лезвием режущего бархатную тьму ночей, столпились все участники переговоров, толкаясь, держась за руки и перегибаясь за черту утёса. — Прехорошенькая! — Взгляните-ка на её платье! Бесподобно. — Хм, где бы вдруг русалка могла такому обучаться? — Я и не знал, что они умеют… — Всего одна-одинёшенька… — Интересно, кем она приходится князьку? — Фу, за ней ползут гады! — Так и не привык к этим мразям. — Согласен, их хорошо жечь, а не беседовать с ними. Только двое не двинулись со своих мест: Гесфорд и преданный Ирем, истерзанный изнутри сомнениями, жаждой, страстями и не находящий себе места. — Иди, не стой истуканом, — снизошёл до милосердия казначей, и лорд Шорби без раздумий ринулся к остальным. Епископ выждал с пару мгновений, покачиваясь взад-вперёд на каблуках, и зычным голосом повелел: — Обращайтесь и живо вниз, приветствуйте властительницу вод!