Свои чужие люди

После побега от палаты любимой женщины, Разумовскому снова и снова снился один и тот же сон. Мама, в том голубом платье с фотографии, со смехом бежала вдоль стены Таврического сада. Иногда она оборачивалась и тянула к нему руки, словно приглашая подойти. Но, как только он приближался, бежала дальше — сначала сворачивала на Тверскую, а затем — на площадь Растрелли, прямиком к ступеням Воскресенского Смольного собора. На ступенях она наконец-то позволяла догнать себя. Но, что бы Серёжа ни делал — обнимал ли её, пытался ли заговорить, целовал ли ей руки, либо становился на колени, утыкаясь головой куда-то в живот, — финал был один. Мама начинала разлагаться и осыпалась на ступени кучкой праха. А он обнаруживал, что его руки в крови. Что он весь в крови. В чужой крови. И огне. Он чувствовал, как жар опаляет лёгкие, а кожа начинает пузыриться. И просыпался. Иногда — в холодном поту. Иногда — от собственного крика. И каждый раз не мог перестать думать о том, что именно это чувствовали его жертвы. И что даже мама, кажется, отвернулась от него. Неудивительно. Вряд ли она была бы рада тому, что её сын — серийный убийца. И ещё предатель. Дважды. А может быть и трижды. Или даже четырежды — если учитывать Птицу. Ты предал всех. Думал только о себе. Но даже себя ты и то — предал. Призрачный Гречкин, заявившийся к нему в один из вечеров, был прав и это не вызывало ничего, кроме глубочайшего отвращения к себе. Этого отвращения было так много, что Серёжа никак не мог переступить порог палаты. Просто приходил, сидел под дверью, платил деньги медсестрам на сестринском посту, метался по коридору туда-сюда, тянулся к дверной ручке, прижимался лбом к стене, выдыхал, собираясь с духом, чтобы зайти, колотил по стене запасного выхода, сбивая костяшки в кровь — чтобы выбить из себя страх… Бесполезно. У него так и не получилось себя пересилить. Ингрид, она ведь… А он… Смелость находится только на пятый день. На самом деле не столько смелость, сколько отчаяние. А ещё осознание — он такой же, как Олег. Если он не зайдёт, будет не лучше, чем Олег. А у Ингрид совсем недавно был инфаркт. С ней так нельзя. И даже если она его прогонит — не страшно. На этот случай он уже заготовил бензин, и даже присмотрел место в Шуваловском лесопарке. Если и уходить из жизни, то тем же способом, что и погибшие по вине Чумного Доктора. Только так. Это будет справедливо, тем более, что мама во сне снова и снова намекала на самосожжение. Завещание тоже было готово. Оно и раньше было готово, но пришлось вызывать нотариуса (снова), чтобы переоформить. В самой первой версии всё его имущество должны были разделить Олег и благотворительность. Во второй, составленной чуть меньше года назад, в этот коротенький список добавилась Ингрид Гром — она должна была унаследовать тридцать процентов из тех семидесяти, что изначально предназначались Олегу. В финальном варианте не значилось ни благотворительности, ни Олега. Ингрид отходило семьдесят процентов его имущества, плюс бумажка с зашифрованным паролем от криптокошелька, про который не знал никто кроме него. Ещё двадцать — делилось поровну между Соней, и семьёй Прокопенко. Пять процентов отходило Августе — да, они не были слишком близки, но она была его другом. К тому же ей нужно было хоронить мать и поднимать дочерей. И ещё пять — Спецслужбе Особого Назначения. Чтобы не зависеть от государственного финансирования. Последний же пункт завещания был особым, потому что касался судьбы Марго. Её получал Стекольников — только он, как почти равный ему спец по компьютерам сможет в полной мере оценить её возможности. К тому же Серёжа ему чисто по человечески симпатизировал: то, что он поставил семью превыше всего и был готов делать это снова и снова, прекрасно осознавая, что его могут убить или посадить, не могло не вызвать уважения. К тому же они почти равны по уму. И он хороший сотрудник. Старательный. Исполнительный. И не задает лишних вопросов. Но самым главным было то, что он никогда не лебезил, не выслуживался, как большинство. Наоборот — мог позволить себе возразить, не согласиться, а иногда так и вообще — огрызнуться. Это напоминало глоток свежего воздуха. О лучшем кадре Серёжа и мечтать не смел. … Ещё одна посмертная воля тоже затрагивала Стекольникова, но на этот раз — исключительно как исполнителя. Он должен был передать прощальные письма Диме, Юле и Степанову. Олегу Разумовский писать не стал. Не знал, что писать. Да и не хотел. Удивительное дело, но после визита Юли его боль по утраченному другу как будто перегорела. Не осталось ничего, кроме пустоты. Всё, что нужно было сказать друг другу они сказали, а остальное… Остальное ощущалось совсем не важным, не говоря уже о том, что Серёжа не сомневался: в самом скором времени его не станет, потому что Ингрид никогда не простит потерю самого дорогого и важного в её жизни. Не простит малодушия и предательства. Она и так прощала ему слишком долго, и слишком многое… Но Ингрид прощает и в этот раз. Более того — она говорит, что ждала его. Она даже почти согласилась за него выйти, хотя Серёжа был уверен, что она поддержала эту тему только из вежливости, и откажет, едва услышав вопрос… Но она не отказала, и более того — не отказала сразу, а ещё выглядела так, словно на полном серьёзе обдумывала вариант согласия. Это было странно. Абсолютно нелогично. Словно живая вода, потому что чем дальше, тем отчётливее он ощущал себя воскресающим из мёртвых. Жизнь давала ему ещё один шанс, и на этот раз Серёжа твёрдо намерен не облажаться. Тем более, что у него уже есть подобие плана действий: во-первых, уничтожить посмертные письма, чтобы Ингрид их ненароком не отыскала. Ей ни к чему знать о том, что он почти поддался суицидальным наклонностям (снова). Во-вторых, позвонить психотерапевтке. Да, Ингрид не такая как он. Она нормальная. Но ей будет больно и плохо, ей уже больно и плохо, а он, как показала практика, не способен помочь ей так, как нужно. Один раз он уже поставил свои заебы выше её психики. Ни к чему хорошему это не привело. В-третьих, позвонить Стекольникову. Попросить отыскать кое-кого. Он мог бы и сам, но после покушения зрение стало падать. Пока ещё не слишком сильно, но достаточно, чтобы Серёжа плюнул на всё и максимально отстранился от технологий. Это было очень сложно, но он держался. Да, врачи говорили, что есть шанс что ухудшение зрения — явление временное, что оно не достигнет критической стадии. Но рисковать компьютерный гений всё равно не собирался. Быть зрячим ему нравилось гораздо больше. В-четвёртых, дойти до врача по поводу участившихся головных болей — ещё одного последствия покушения. Получить схему лечения и закупиться лекарствами сейчас, потому что Ингрид об этом лучше не знать. Как и про проблемы с глазами. Чтобы не подавать дополнительных поводов для беспокойства. С её-то инфарктом. В-пятых… Но первым, кому он звонит после того, как покидает пределы больницы, оказывается Степанов. Это всё ещё ощущается странным, но Серёже плевать. — Ты был прав! — радостно выпаливает он, едва бывший недруг берёт трубку. — Она обещала подумать. Она меня не послала. Ты знал, да? Вы говорили об этом? — Нет, — Степанов звучит задолбанно, но улыбается. — Это просто логика. — Мне казалось, что она сразу откажет. Ты не видел её лица, когда я сделал ей предложение в первый раз. — Да, но ты говорил, что во второй раз она предложила тебе сама. — Это был аффект. Из-за юридических сложностей и… — Серёг. — Сердце замерло, но через секунду забилось как сумасшедшее. Это был первый раз, когда Степанов обратился к нему по имени. Вообще в первый. Он даже в детстве никогда… — Пожениться, даже в состоянии аффекта, кому попало не предлагают. Особенно Ингрид Гром. — Спасибо, — к горлу подступил предательский комок. — Ты… Если она все-таки согласится… Ты будешь шафером? Это было безумием, чистой воды безумием. Но Степанов подарил ему надежду, а потому как никто другой заслуживал эту роль. — Шафером? — кажется, собеседник искренне сомневался в его нормальности. — Я в своём уме. — Это… — Степанов помолчал, собираясь с мыслями. — Поговорим об этом, когда будет назначена дата свадьбы. Хорошо? — Ладно, — воздушный шарик эйфории внутри начал сдуваться. — И… Ты извини, но я на работе, и… — Да, конечно. — Бывай. Степанов положил трубку. Серёжа вздохнул, напоминая себе, что они не друзья, а Ингрид ещё не дала согласия, да и не факт, что даст, потому что надежда это хорошо, но есть реальность. А в реальности она чётко обозначила ему своё нежелание выходить замуж. Глупо полагать, что она передумает за такой короткий срок. Глупо полагать, что она вообще передумает. Но с другой стороны, Степанов прав и кому попало в аффекте пожениться не предлагают… Серёжа тряхнул головой, настраиваясь на рабочий лад. И набрал Стекольникова. *** Нужная ему информация находится через час. Серёжа подозревал, что не последнюю роль в этом сыграло фото, которое он смог сделать в больнице, притворившись, что записывает нечто важное в телефон. Ангелина Крестовская, 26 лет. Имеет мать и старшую сестру, Елену, работающую медсестрой в той самой больнице, где сейчас находилась Ингрид. Мужа или парня нет, детей нет, друзей нет, отношения с коллегами натянутые. Журналистка. Значит, память не подвела его. Он действительно видел её на прошлогодней конференции по тенденциям развития искусственного интеллекта. Запомнил её потому, что она поинтересовалась как ему больше нравится: когда партнёр находится спереди, или сзади. При любых других обстоятельствах эта выходка выбила бы его из колеи (на что, очевидно, и был расчёт), но тогда он даже не понял суть вопроса. Только машинально ответил «на другом конце стола для переговоров», потому что мог думать только о том, что уже несколько дней подряд вынужденно игнорирует звонки Ингрид — чтобы не бросить всё и не сорваться. Что она могла обидеться на него, а ведь у них только-только начали назревать доверительные отношения… Впрочем, как показало время, то, что он запомнил лицо желтушницы — к лучшему. Как и то, что она явно его боялась: проникать под видом медсестры туда где тебя быть не должно — это вам не провокации на официальном мероприятии. Это серьёзно. Очень. За такое и к суду можно привлечь. Но привлекать её к суду Серёжа не собирался. У него была идея получше. *** Следующие несколько дней он проводит в режиме слежки. Изучает район. Изучает двор, где она живёт — входы, выезды, укромные местечки, расположение камер, парковочные места. Проникает в подъезд. Выдаёт ряд распоряжений Стекольникову. Изучает её режим и маршруты. Старательно загоняет в игнор ощущение, что у Ингрид что-то случилось, особенно после того, как она попросила не звонить и не навещать её некоторое время… …По иронии судьбы Ангелина Крестовская обитает в десяти минутах ходьбы от Воскресенского Смольного собора. Это становится поводом для посещения, хотя в глубине души Серёжа знал точно: он хочет убедиться что не сгорит, едва подойдя к ступеням. Понять, почему мама снова и снова приводила его именно сюда, хотя в Петербурге полным полно соборов. Она же не просто так это делала. Да? … Никакой огонь не пожирает его. Ни рядом с ослепительно-голубым фасадом, ни на ступенях, ни внутри. Иначе просто и быть не могло, потому что они в реальной жизни. Поэтому он спокойно заходит внутрь. Поднимается на колокольню и с замирающим от неожиданного приступа нежности сердцем рассматривает панораму раскинувшегося внизу города. Петербург утопает в зелени. Между бетонными стволами многоэтажек проглядывают церковные купола. Над синей с золотыми чешуйками лентой реки возвышаются мосты из витых металлическими конструкциями, почему-то напомнившие ему слонов. …Голос диктора монотонно зачитывает познавательный материал про виднеющуюся где-то вдалеке тюрьму «Кресты». Серёжа давит усмешку и спускается; после чего долго бродит по бело-золотому пространству. Рассматривает иконы. Товары на церковных прилавках. Экспозиции по истории Петербурга. Наблюдает за бегающими туда-сюда детьми, пришедшими с родителями на службу. Какая-то женщина пытается отчитать его за то, что он не крестится. Массивная деревянная фигура Христа, потемневшая от времени, навевает лёгкий дискомфорт каждый раз, когда он останавливается на ней взглядом. Самый простой браслет из круглых янтарных бусин стоит сто шестьдесят две тысячи рублей (именно такую цену женщина за прилавком озвучила покупательнице). Но все эти недочёты пролетают мимо сознания, не задевая. Ему необычайно спокойно в этом месте. Серёжа даже поддаётся спонтанному порыву и ставит свечки: одну — для Ингрид, за здравие. Две других — родителям, за упокой. Он всё ещё атеист, но если вдруг что-то такое есть, то почему бы и не воспользоваться? Это ведь ни к чему его не обязывает. К тому же, собор невероятно красивый. И внутри, и снаружи. Настолько красивый, что Разумовский на полном серьёзе думает о том, а не пригласить ли ему Ингрид сюда на свидание — чтобы она тоже посмотрела. Тут просторно, тут много света, тут нет чрезмерного украшательства, но есть пышное елизаветинское барокко и бессмертный след великого итальянца. …На исповедь он уже не остаётся. А если бы и остался, то что сказал бы? Я совершал преступления, а теперь планирую ещё одно? Мне снятся сны о том, как я сгораю заживо на пороге этого вашего собора? Моя любимая женщина попала в больницу и это полностью моя вина, хотя ответственность за это лежит на отколотой части моей личности? Класс, супер, великолепно. После такого рассказа святой отец позвонит если и не в полицию, то в психушку. А то и в больницу загремит — с инфарктом. Нет уж. Лучше не искушать судьбу. Тем более, что он совершенно не раскаивался в том, что планировал провернуть уже сегодня, хотя совсем недавно был бы в ужасе. Он и сейчас не испытывал восторга от разработанного плана действий, но на кону стояли безопасность и спокойствие Ингрид Гром, а это значит, что собственные моральные принципы можно было и отложить. — Быстро же ты переобулся. Серёжа не удержался от улыбки. Странное дело, но сейчас он был даже рад, что альтер вернулся. — Она может стать угрозой для Ингрид. — Твоя зазноба не будет в восторге, если узнает. Это было правдой. Ингрид подобного не простила бы. Но… — Она не узнает. *** Часы показывали шесть вечера. Серёжа недовольно нахмурился и вытащил из кармана чёрного худи пачку Честерфилда, не отрывая глаз от подъезда напротив. Он точно знал, что она дома. Как и то, что она обязательно выйдет на пробежку. Она выходила на неё каждый вечер, в любую погоду. Ровно в шесть. Если только не задерживалась на работе. Сегодня она не задерживалась, и более того — работала удаленно. Тем лучше для него. Фильтр Честерфилда отдавался на губах приятной сладостью. Не то чтобы Серёжа собирался начать курить на постоянной основе, но ему нужно было сбросить напряжение, а эта марка сигарет была определено лучше той гадости, на которую подсела Ингрид. Надо будет поговорить с психотерапевткой на эту тему. Ингрид нужно бросить курить. Да и ему со своим алкоголизмом разобраться не помешало бы. Из районного отделения МВД, возле которого находилась облюбованная им лавочка, вышло несколько полицейских. Они не обратили на него никакого внимания, только подпалили какое-то дешёвое курево и продолжили беседу, явно начатую ранее — что-то про сидящего в обезъяннике бомжа, от запаха которого глаза слезятся. Серёжа улыбнулся и перевёл взгляд на детскую площадку, расположенную неподалёку. Там весело играло друг с другом несколько малышей, пока сопровождающие их взрослые грелись на солнышке закрыв глаза, или залипнув по телефонам. Именно в этот момент раздался звонок от Ингрид, только подтвердивший его подозрения, что что-то было не так. Наблюдение за двором разом утратило половину очарования: больше всего на свете Серёже хотелось плюнуть на всё и сорваться к ней, в больницу. Но было поздно. Ангелина Крестовская наконец-то вышла на улицу. Разумовский мысленно сосчитал до трёх и, откинув наполовину скуренную сигарету, тихим, но быстрым шагом направился следом за целью, на ходу доставая из кармана непривычных, но внезапно удобных штанов с мотней аргументацию для разговора. Расстояние между ними стремительно сокращалось, а она до сих пор ничего не заподозрила. Как и полицейские. Как и родители на лавочках. Тем лучше. Сережа стремительно преодолел последние разделяющие их метры и дернул девушку на себя. Одна его рука зажала жертве рот — чтобы не орала. Другая — прижала пистолетное дуло к ее виску. — Сейчас ты пойдёшь со мной и будешь вести себя тише мыши, если не хочешь словить пулю себе в башку. Сотрудники МВД докурили и скрылись в недрах отделения. Одна из мам на детской площадке что-то сказала соседке и поспешно зашагала к продуктовому магазинчику, притаившемуся в дальнем углу двора. Журналистка судорожно закивала. — Умница. — Серёжа убрал руку от ее рта и брезгливо обтерся о чёрную ткань худи. — А теперь пошли. И помни — попробуешь пикнуть или сопротивляться, и я стреляю. — Вы… Я помню ваш голос. — Она все-таки его узнала. Замечательно. — Это будет скандал! Вы пожалеете. Вас посадят! Серёжа демонстративно вздохнул и, надавив пистолетом чуть сильнее, подтолкнул свою жертву в сторону припаркованного неподалёку автомобиля — тёмно-синего «Ниссан Кашкай» с затонированными стёклами. — Уверена? — ему нравилось, что она пытается хорохориться. Это повышало азарт. — Камер слежения здесь нет — одни муляжи. А та, что находится возле отделения — нерабочая. А без камер и отпечатков никто на меня не выйдет. А даже если и выйдет, — он демонстративно поправил закрывающие половину лица солнечные очки, — где доказательства? Волос не видно под капюшоном, глаз — под очками, фигуру — под мешковитостью. Не говоря уже о том, что нас ничего не связывает. Чтобы такому, как я, было дело до отбросов вроде тебя? Это даже не смешно. А вот что действительно смешно — к твоей сестре возникнет масса вопросов. Возможно, её даже уволят с волчьим билетом за нарушение служебной этики. Он ждал ещё каких-то аргументов, но Крестовская послушно залезла внутрь, даже не спросив для чего весь салон покрыт клеенкой. Впрочем, перестраховаться всё равно стоило, поэтому Серёжа деловито достал из бардачка темно-синий шарф, который повязал похищенной на глаза. Подумал ещё немного, достал моток скотча и залепил ей рот — у него не было настроения разговаривать. Вообще-то, стоило признать, что ему здорово повезло: сопротивление хоть и было, но куда менее слабым, чем он на всякий случай предполагал. Точнее, его вообще не было, если не брать в расчёт её жалкую попытку угрожать. Окружающие люди ничего не заметили. А если и заметили, то ничего не предприняли, слишком занятые своими делами. Он конечно делал ставку именно на это, но всегда существовала вероятность, что он ошибся. Что эти люди не слепые, не равнодушные. Но он не ошибся. Всем было наплевать. *** Дорога занимает чуть больше времени, чем планировалось — из-за пробок. Серёжа недовольно хмурится, изредка поглядывая в зеркало заднего вида — на смирно сидящую жертву и едущий следом «Мерседес», выкатившийся на дорогу сразу после того, как они выехали со двора. Если водитель и пытался сделать вид, что просто едет в одном направлении, то делал это по дилентантски. Впрочем, он и сам не блистал умом. Правильнее было бы связать ей руки. И ноги тоже. Да, она ведёт себя тише воды ниже травы, но это запросто может быть притворство. Он, конечно же, с нею справится, но возникнут проблемы. А на Ингрид и так навалилось слишком много всего. И она возненавидит его, если узнает. Но он должен, обязан сделать то, что делает. Должен её обезопасить. Защитить. — Хочешь расскажу, куда мы едем? Мерседес слегка поотстал на повороте. Серёжа протянул руку и включил было музыку, но вздрогнул от неожиданности: вместо привычных переливов классики салон наполнили раскатистые звуки рока. Кажется, эта песня называлась «Дорога в ад», и даже не раздражала, как это было всегда, когда что-то подобное включал Олег. Вообще-то это было даже хорошо. И весьма, весьма иронично, учитывая, что он собирался делать дальше. — Ах да, точно, ты не можешь ответить. Вообще-то она могла содрать скотч. И шарф. Оказать сопротивление. Но, видимо, испуг перед возможностью словить пулю был слишком силён. Скучно. Учитывая продемонстрированный неоднократно уровень наглости, он ожидал… Большего. — В лес. Выбор был довольно сложным. Я, видишь ли, торопился. Очень хотелось разобраться с этим быстрее. Так вот, я пришёл к выводу, что нужен маршрут в стороне от обычных троп. Ты же в курсе, что чаще всего трупы находят собачники? Она помотала головой. — Леса на севере живописнее. Хвойные. Спрятать там что-нибудь очень сложно, если только забираться совсем в глушь, ближе к Карелии. Приозерский район, вот это всё. — «Дорога в ад» доиграла, сменившись боем колоколов. — Округа Тихвина, если смотреть по криминогенности, тоже тема. Тем более, что по словам бывавших в тамошних лесах, местность там довольно болотистая. Я всерьёз рассматривал их, но в итоге остановился на юго-востоке. Лиственные дебри идеальны для того, чтобы спрятать то, что никак не должно быть найденным. Например тело. Или ты думала, что подобным образом я соглашаюсь на интервью? Звуки рока постепенно начинали раздражать, и Серёжа выключил музыку. Тем более, что они уже почти приехали. Тёмно-синий мерседес снова показался в поле зрения. Они прокатились ещё сто метров, и Разумовский сбавил ход, выглядывая местечко поукромнее — для парковки. Впрочем, это было скорее перестраховкой — начинало темнеть и вокруг было безлюдно, хотя всегда стоило учитывать припозднившихся гуляк или собачников. Второй автомобиль тоже остановился. Серёжа удовлетворенно кивнул сам себе и вышел из машины, коротко махнув рукой выбравшемуся из Мерса Юрию Стекольникову. — Взял? — В багажнике. — Подчинёный обошёл машину и достал большую спортивную сумку чёрного цвета. И лопату. — Можно начинать. Серёжа вздохнул и открыл заднюю дверь «Кашкая», выволакивая свою жертву на свежий воздух. Дороги назад больше не было. Её не стало с того самого момента, когда он догнал Крестовскую во дворе. Но у него нет выбора. Никто не защитит от неё Ингрид кроме него. А значит… Раздался звук перезарядки пистолета. Пистолетное дуло прижалось к женскому затылку. — Пошла. Они сошли с основной тропы и теперь продвигались между деревьями. Разумовский отсчитал триста шагов, отыскал взглядом старую, переломившуюся пополам сосну и остановился. — Можешь снимать скотч и шарф. Крестовская послушалась. Кажется, её начало подтрясывать, но ему было плевать. — Дай ей лопату. Стекольников молча выполнил приказание, уселся на сосновый ствол и с невозмутимым видом открыл припрятанную в сумке банку колы. Серёжа заставил себя сохранить каменное лицо и повернулся к похищенной. — Копай. И, — поспешно добавил он, увидев, что она настроена возразить, — не советую спорить, если только не хочешь проблем сестре. Интернет тут есть, а письмо кому надо я уже написал. Оно лежит в черновиках. Если письмо уйдёт, она не только не станет анестезиологом, как мечтает, но и не сможет найти работу вообще, разве что на трассе под Волгодонском. Ты же не хочешь испортить ей жизнь. Верно? — Мразь, — остриё лопаты воткнулось в землю и Серёжа облегченно выдохнул, потому что никакого письма на самом деле не существовало. Его косяк. Следовало предусмотреть и такую раскладку тоже. — А ты думаешь почему я поднялся так высоко? — На самом деле он мало что помнил из того периода. Подозревал, что из-за Птицы, но не хотел об этом думать. Не хотел узнавать о том, что тот ещё кого-то убил, или запытал, или… Единственное, что вспоминалось отчётливо — как искал компромат на своих потенциальных партнёров и противников. Компромат, слабые места, страхи. Взламывал почтовые ящики, собирал сплетни, даже взял несколько кредитов в банке — исключительно под подкупы приближённых лиц. Некоторые не брали. Приходилось копать информацию и на них, потому что информация была его единственным оружем. Ну, наверное. Но сейчас это было совсем неважно. И он признавал: у Ангелины Крестовской были задатки действительно хорошего журналиста. Но она бездарно губила их в жёлтой прессе. Идеальная точка для нанесения удара, пусть и морального. — Это реальная жизнь, де-воч-ка. И в этой реальной жизни ты сейчас сбиваешь себе руки до крови, копая собственную могилу. Потому что вместо того, чтобы направить свой талант на действительно важные и стоящие вещи, ты сеешь ложь и грязь. Треплешь нервы очень серьёзным людям. Подпитываешь самые мерзкие и низменные стороны человеческой натуры. — Я… — Она перестала копать и всхлипнула. — Больше не буду. Честно. Отпустите меня пожалуйста. — Конечно не будешь, — вот черт, а он-то надеялся, что её дерзости хватит на более долгий срок. Она ведь так хорошо начала. Даже думала воспротивиться работе лопатой. И что в итоге? Покопала немного, и готова умолять о пощаде? Или просто пробует тактики, чтобы попытаться перехватить контроль? Это было бы похвально. Но бесполезно. — Я просто делаю свою работу. Меня больше никуда не брали, потому что нет ни опыта, ни связей. Обычная, посредственная выпускница мелкого вуза никому не нужна. — Я сейчас расплачусь. Серёжа на долю секунды повернулся и самыми кончиками губ благодарно улыбнулся влезшему в разговор подельнику. — А мне — просто плевать. Копай давай. Надоела. — Меня будут искать! Ну точно пробует тактики. — Ты только что сказала, что на тебя всем плевать. И знаешь что? Это правда. Потому что твоя сестра — обычная медсестра, у которой не складывается с личной жизнью. Твоя мать — кассирша в Пятёрочке. Твой отец никогда не появлялся в твоей жизни, как и в жизни твоей семьи. Твоим коллегам на тебя наплевать. Соседям тоже. У тебя нет личной жизни, нет детей, и друзей тоже — нет; потому что ты всё время уделяешь тому, чтобы портить жизнь другим своими статейками. Даже твоя квартира — съемная, потому что втроём слишком тесно в коммуналке. Ты никто. Ты пустое место. Ты никому не нужна. Вообще-то она нужна сестре и матери, но обычно люди не учитывают эту грань, когда им зачитывают монологи об их никчемности. Даже если эту самую грань озвучивают прямым текстом. Вот Ингрид бы за неё зацепилась. Обязательно. Как и Юля. О, Юля бы наверняка устроила тут целый спектакль, настоящую баталию. И обязательно развернула бы ситуацию в свою пользу. Потому что у неё была не только наглость, но и ум. А если точнее, то сначала ум, а потом наглость. Огромная разница, если вдуматься. — И самое главное, что ты потратила всю свою жизнь на ерунду. Слила в помойку. Буквально. Своими собственными руками. Вот и думай, пока копаешь — стоило ли оно того? Ответом ему был только звук вгрызающейся в землю лопаты и женских всхлипов. От пистолета в руках начинали затекать пальцы и Серёжа поморщился, пользуясь тем, что спустившиеся сумерки скрадывают не только видимость, но и мимику. — Ладно, хватит. Крестовская продолжала копать. — Хватит, я сказал. Лопата с глухим стуком выпала у неё из рук. — К краю. Даже в полутьме было видно, что у неё дрожали ноги. И не только ноги. Её трясло. Стекольников зажёг фонарь, осветив заплаканное лицо и потемневшие от влаги штаны для бега. Серёжа не был уверен — она обмочилась от ужаса, или вспотела, пока занималась тяжёлым ручным трудом? Скорее первое, чем второе. Но жалости не было. Она сама виновата. — Твоё последнее слово? Журналистка открыла рот, но так ничего и не сказала. Только опустила голову. Смирившись со своей участью. Напрашиваясь на провокацию. — На колени. В глаза смотри. Она подчинилась беспрекословно. Ингрид бы никогда не подчинилась. Она сопротивлялась бы до последнего. Бросилась бежать. Самоубилась бы. Но уж точно никогда не встала бы на колени, покорно подняв глаза. Разумовский вздохнул, и подошёл ближе. Сунул в рот сигарету, но закуривать не торопился. Пару мгновений вглядывался в мокрые от беспрестанно текущих слез глаза, а потом усмехнулся и поднёс пистолет совсем близко к её лицу. Помешкал ещё пару мгновений. Нажал на спусковой крючок… Из зияющего чёрным дула вырвался весёлый желто-синий огонь. Серёжа довольно оскалился и поджег сигарету, с довольным вздохом сунув зажигалку обратно в карман. — Будешь? Он не был уверен, насколько правильно предлагать закурить той, кому только что угрожал. Но у Крестовской был настолько жалкий, полубезумный вид, что он просто не мог продолжать строить из себя криминального авторитета. — Не бойся, она не отравлена. Девушка судорожно закивала и отшатнулась. Кажется, она ещё не до конца осознала происходящее. А вот Ингрид с самого начала бы поняла, что он блефует. И никогда бы не приняла зажигалку за настоящее оружие. Как и Юля. — А теперь давай говорить серьёзно. И встань ты уже с колен. Журналистка попыталась подняться, но вместо этого упала в самовыкопанную яму — дрожащие ноги отказывались подчиняться ей. — Ну, если ты хочешь сидеть здесь… Может быть тебя все-таки закопать? Помогать ей он не собирался. В отличие от Стекольникова. Его подельник поднялся с насиженного места и буквально вытянул девушку наружу, хотя яма была совсем не глубокая. На могилу уж точно не потянула бы. — Ты перегибаешь палку. Остановись. Серёжа закатил глаза, но ничего не ответил. Стекольников был прав: он действительно перегнул. Просто не смог удержаться от комментария. Но сказал только: — Приведи её в чувство. В конце концов, именно для этого ему и нужен был сообщник по большей части. Практически игра в злого и доброго полицейских. Юрий кивнул и раскрыл сумку, вытащив наружу плед и термос, внутри которого плескался чай с добавлением алкоголя. — И пакет достань. Бутылка с бензином стояла с другой стороны ствола. Серёжа скинул в яму содержимое целлофановой «майки» — те самые тетради, которые забрал из детского дома, отправил к ним сброшенные журналисткой шарф и скотч, щедро полил «растопку» горючим и кинул спичку; едва успев отшатнуться от вспыхнувшего столбом пламени. Вообще-то он хотел сжечь тетради по другому, но сначала ему не дал Степанов, а потом как-то руки не доходили… Но вот так, наверное, даже лучше. …Огонь с громким треском пожирал старую бумагу, распространяя тепло. К нему хотелось протянуть руку. Войти в него. Стать его частью. Серёжу всегда завораживал огонь. С самого детства. Наверное, именно поэтому Птица использовал огнемёты. Чтобы подчинить себе стихию. Смертельную красоту. — Чувак, время. Голос Стекольникова разорвал тишину, выдергивая в реальность. Разумовский моргнул, сбрасывая наваждение, и обернулся. Ангелину Крестовскую все ещё колотило, но, по крайней мере, она стала походить на человека. Ладно, с этим блядским цирком действительно пора заканчивать. — У меня к тебе предложение. Я вижу в тебе задатки. Талант, если угодно. Я привык помогать талантам. Поэтому ты увольняешься из своего гадюшника, а я пристраиваю тебя в хорошее место. Реально хорошее. Взамен попрошу только одного: оставить в покое майора Гром. Оставить в покое меня. Вообще оставить в покое чужие жизни. Заняться своей. Стать кем-то. Стоящим, а не как сейчас. Но, разумеется, издалека за тобой будут присматривать, а то знаю я таких, как ты. — Да пошёл ты. — Я-то пойду, — теперь, когда внутреннее напряжение отступило, на плечи навалилась титаническая усталость. — Но всё равно сделаю так, чтобы тебя уволили. Только помогать не буду. Наоборот. Ты знаешь, у меня хватит и ресурсов, и мразотности, чтобы потопить не только тебя, но и всю твою семью. Как знаешь и то, что тебе никто не поверит. И не поможет. Так что… Будь умнее. Неужели ты ничего не переосмыслила, пока копала яму для вот этого чудесного костра? — Он дело говорит, — заметил Стекольников, убирая термос обратно в сумку. — Соглашайся. — Я дам тебе время подумать. Это, — тишину леса разорвал сигнал эсэмэски, — мой номер. Позвонишь через неделю и скажешь своё решение. Мы сейчас в Шуваловском лесопарке. — Серёжа махнул рукой куда-то влево. — Выход там. На этом всё. Можешь идти. Журналистка кивнула не сказав ни слова, и, пошатываясь, побрела в указанном направлении. Разумовский молча провожал её глазами и, когда женский силуэт почти скрылся за деревьями, со вздохом протянул подчинённому ключи от Ниссана, любезно одолженного для похищения. — Обыщи её на наличие диктофона, а затем отвези домой. Мало ли на каких уродов она нарвется. И загнать машину на мойку не забудь. Салон тоже почисть, на всякий случай. И от клеенки потом избавься. Здесь я сам приберу. Стекольников кивнул, отдал ему ключи от арендованного в каршеринге Мерседеса и кинулся догонять Крестовскую. Серёжа облизал губы и перевёл взгляд на затухающий костёр. Удалил с телефона звук перезарядки пистолета. Включил запасной фонарь. Побросал в сумку бензин, термос и плед, в последний момент подавив желание выпить. Сумку надо будет скинуть в мусорный бак, но подальше от лесопарка — ради перестраховки. И одежду с обувью тоже. Хотя он допустил столько ошибок, что при желании всё можно будет отследить на раз-два. Ингрид бы отследила. Как и Августа. В сумке, помимо прочего, обнаружилась бутылка воды. Разумовский скрепя сердце, залил остатки костра (он ненавидел тушить огонь, потому что огонь должен гореть) и разворошил пепел, после чего засыпал яму и утоптал землю. Он слишком устал, чтобы ждать, пока всё погаснет естественным путём. Настолько устал, что на полном серьёзе подумывал забить на арендованный автомобиль и вызвать такси, но в самый последний момент передумал. Нужно вернуть «Мерседес» обратно в каршеринг, но сначала — заехать на ближайшую мойку и заказать полную чистку, включая салон. Так, на всякий пожарный, чтобы точно не осталось никаких следов. А вот потом уже можно будет домой. Спать. … Но мечтам о сне было не суждено сбыться. Серёжа успел ополоснуться под душем и просушить голову феном — опасался, что ночная прохлада из форточки при контакте с мокрыми волосами спровоцирует очередной приступ головной боли. Успел подхватить на руки кота, угрюмо размышляя о том, что весь сегодняшний день после выхода из собора был ошибкой, и всё можно было решить иначе. Что это настоящее чудо — то, что всё прошло без сучка и задоринки. Что затея с имитацией похищения и покушения была безумна. Что если последствия все-таки грянут, то он здорово поставит бывшего супруга Лето, а заодно — потеряет вообще всех. Потеряет Ингрид. Лучше бы он сорвался в больницу… …Телефонный звонок раздаётся в четвёртом часу утра — ровно тогда, когда он отпустил кота и поставил чайник. Звонила Ингрид. И, кажется, она только что едва не самоубилась во время побега из больницы.