Свои чужие люди

После спонтанно случившегося свидания Юля перестаёт выходить на связь. Олег решает относиться к этому философски: она говорила, что не сможет держать контакт из-за рабочих нюансов. Но не беспокоиться не получается, потому что нет никаких гарантий что она не влезла во что-то противозаконное или опасное. И отстраниться от ссоры с рыжим тоже — не получается, потому что в голове то и дело всплывают сцены из прошлого, когда всё было хорошо… Было ли? Сидеть дома чем дальше, тем больше невыносимо — к воспоминаниям о бывшем брате («бывший брат» даже звучит противоестественно) то и дело примешивается страх перед тишиной. Олег пытается отвлечься бродя по городу, но безуспешно. Переключить внимание не выходит, но зато нарваться на ссору с какими-то гопниками — получается. Олег даже не помнил, из-за чего. Помнил только красное марево перед глазами да испуганные вопли разбегающейся шпаны, когда он сбросил их главаря (кажется перед этим раздался хруст свернутой шеи, но твёрдой уверенности в этом не было, как не было уверенности и в жизнеспособности прежнего хозяина валяющейся в квартире финки) прямиком в Волковку. Даже как-то символично получилось. Ха-ха. Смешно же. Волковка/Волков-Волчара-Волче-Волк. Серый всегда называл обилие его прозвищ недостатком самоидентификации, не утруждаясь заметить, что все они были производными от одного. Мудак ебаный. Да и речка — мелкая, грязная, как будто сама из детдома вышла, даром что искусственно создана, совсем как ребенок которого не должно было существовать. Если бы Яшина узнала об этой стычке, его карьере точно пришёл бы аут. А может быть она уже знает, особенно если гопник таки был найден мёртвым… … Однако, заявившись в спецслужбу в чётко установленные начальством сроки, Олег обнаруживает, что никто не собирается пихать его в изолятор или допрашивать, хотя пережить долгий и полный нотаций о дисциплине разговор с Яшиной все-таки приходится. Не самое плохое развитие событий. Даже приятное — отчасти; ведь выговаривают только тем, кого считают небезнадежным… Олег ловит себя на том, что это важно — ощутить собственную небезнадежность. Потому что он мог сколько угодно злиться на Разумовского, но не мог не признавать, что тот был прав. Олег действительно подвел его, потому что нарушил слово, не защитил то, что вверено. Самое ценное. Семью (можно было как угодно к этому относиться, но факт оставался фактом: его названный брат считал Ингрид Гром своей семьей). И ладно бы по какой-то серьезной причине не защитил, так нет же. Просто по собственной дурости. Как идиот… Гром, однако, никакой обиды не демонстрирует, словно это не она по его вине оказалась один на один с убийцей. Хотя… Почему Серый вообще решил, что она видела Весельчака? У них не было его портрета, не было ровным счетом ничего — кроме отпечатков пальцев, не проходящих по базе. Или ей известно что-то, что не известно им? Но тогда она сказала бы, разве нет? И разве Весельчак не воспользовался бы возможностью ее убить? Олегу хочется расспросить подробнее, но он не решается: разговор неминуемо перейдет на ссору, а это было совсем не то, что хотелось бы обсуждать… И одновременно хотелось. Очень хотелось узнать: Разумовскому там вообще как? Нормально? Вот совсем-совсем нормально? Совсем ничего не тревожит и не болит? У него получается спокойно спать? Он действительно вот так вот запросто наплевал на собственные кровные клятвы, на дружбу длинною черт знает сколько лет? Но задать хоть один из этих вопросов Олег так и не решается. Он внушает себе, что дело в том, что его это не волнует, хотя прекрасно знает причину: страшно. Совершенно по бабски ссыкотно услышать: да. Да, твой лучший, твой единственный друг, твоя семья, твой практически кровный брат в самом деле считает тебя чужим. Лучше просто игнорировать больную тему. Делать вид, что плевать, что его это не касается. Прошлое ведь должно оставаться в прошлом, так почему же Серый обязан стать исключением? …Работа помогает отвлечься. Яшина даже передает в их ведение еще несколько дел, разгружая тем самым другие тройки, а потому следующие дни наполнены исключительно рабочей рутиной — разъезды, осмотры, допросы, копание в мусорках и беготня за подозреваемыми. Августа Июнь плещет пассивной агрессией на всех и вся, Ингрид Гром практически замкнулась в молчании, расцветая мимолетными улыбками только при периодических взглядах на телефон. Олег даже подглядел один раз — случайно конечно, — и успел увидеть пафосное: О вашей красоте в стихах молчу И, чувствуя глубокое смущенье, Хочу исправить это упущенье И к первой встрече памятью лечу. Дальше можно было не читать даже если бы у него было такое желание — разумеется, Разумовский не мог обойтись без своего любимого Пушкина. Это почему-то бесило. А еще — напомнило, что раз они с Юлей теперь вместе, то, наверное, она ожидает от него каких-то знаков внимания… Олег тяжело вздохнул и отправил первое, что пришло в голову: Твои родители случаем не шахтеры? На этот раз Юля ему ответила. Нет. Папа работал на заводе, мама преподает пение. А что? Олег уже почти отправил заготовленное «Тогда откуда у них такое золото?», но зацепился взглядом о прошедшее время касательно отца и вместо этого напечатал совсем другое: Твой отец умер? Для меня. — Лаконично отозвалась Пчелкина. — Не хочу о нем говорить. Так чего ты хотел то? Олег хотел ответить «Ничего, просто», но подумал, что это будет слишком грубо и в итоге не ответил вообще ничего. Он чувствовал себя идиотом от того, что вообще поддался этому идиотскому порыву поподкатывать, словно никаких других дел больше не было. А они были. В количестве. И даже то, что они довели до конца два порученных расследования из пяти (только теперь Олег смог в полной мере оценить то, почему Яшина так высоко ценила майора Гром: та составила образ насильника и убийцы буквально из пустоты за максимально короткое время и угадала абсолютно по всем пунктам, включая наличие «особой» белой рубашки) не особо уменьшало дедлайны. Но так как это позволяло отвлечься, бывший наемник не имел ничего против. Даже поймал себя на чувстве легкого сожаления, когда материалы по закрытым расследованиям начали готовится для передачи в дальнейшее делопроизводство. Как будто начинал привыкать к количеству смерти и жестокости вокруг себя. Как будто начинал воспринимать это чем-то обыденным. Да и, судя по всему, не только он: Ингрид Гром не проявляла и половины своего обычного рвения. Нет, она не позволяла себе халтурить, но большую часть времени пребывала мыслями где-то в совершенно других местах и вообще — не слишком то стремилась себя проявить — не выливала агрессию на допрашиваемых, не лезла вперед и всюду на оперативках. Даже перестала задерживаться допоздна вопреки своему обычному расписанию. Но Олега это даже радовало — неожиданно, и по своему, — потому что в какой-то момент он подумал о том, что она похожа на человека. Ну, нормального. Живого. Конечно, последнее ощущение было абсурдом, но другое слово упорно не подбиралось. Это чем-то походило на первую оттепель после долгой зимы, когда солнце делает мартовский снег ноздреватым и черным, а прочно закованная в ледяной панцирь гладь воды начинает подавать первые признаки бурления, не раскалывая, но покрывая трещинами свою тюрьму. …А потом ебучий Вампир совершает очередной гастротур и едва-едва установившееся равновесие летит в пизду. Потому что привыкание к жестокости и смерти оказалось фальшивкой. Потому что оттепель Гром оказалась фальшивкой. Потому что агрессия Августы уступила место ледяному спокойствию и это ощущалось… неправильным. Неестественным, словно затишье перед бурей. Бурей, которая грянула в тот момент, когда обнаружили тело девочки. Тёплое. Крохотное. Растерзанное. Они не успели совсем немного и от осознания этого его выворачивает отвратительной, кисло-вонючей рвотой. А может быть не только от этого. Может быть ещё от ощущения ненормальности происходящего, потому что так не должно быть, дети не должны умирать вот так, так вообще никто умирать не должен. Голубые глаза на бледном личике кажутся кукольными. В них навеки застыл испуг, перемешаный со слезами, не успевшими высохнуть. Олег молча присел на корточки и провёл рукой по нежной детской коже, закрывая глаза. — Я убью его, когда мы его возьмем, — эта мысль возникла внезапно, но ощущалась самой правильной из всех возможных. — Тюрьма это не правосудие. Такие мрази не должны жить. К чёрту всё. Да, его посадят, но по крайней мере мир станет самую чуточку почище. Может быть это и есть его настоящее призвание — очищать город от падали. Не от коррупционеров и взяточников, как делал Серый, а от вот таких вот уродов. Педофилов, насильников, убийц. И если бы они с Разумовским не поссорились… — Под несчастный случай замаскируй. Я помогу. Олег моргнул, и только теперь осознал, что его потрясывает. Хотел было сказать, что они обсудят это позже, но… — Вы ебу дали? — только теперь он вспомнил, что они с Гром здесь не одни. — На всех несчастных случаев не напасешься. Как и сопротивления при задержании. Вы забыли, где мы работаем? А ты, — Августа повернулась к нему. — У тебя уже был эпизод с незаконным оружием. Угомонись. Оба угомонитесь. Наше дело — арестовать, собрать доказательную базу и передать в суд. — Но… — У меня двое детей, — об этом Олег тоже умудрился забыть и мысленно обругал себя. Августе, как матери, сейчас наверняка приходилось паршивее всех. — Как думаете, мне нормально сейчас? Я могу смотреть на Веру и не представлять на ее месте своих девочек? — Если хочешь… — Олег и сам не знал, как собирается продолжить эту фразу. Просто хотел поддержать. Дать понять, что она не одна, что она может на него положиться, ведь они договорились быть друзьями… — Я хочу, чтобы вы оба перестали играть в мстителей и начали работать. Мы обязаны взять этого ублюдка быстро. Ясно? Это было справедливо. Ведь пока Вампир не найден, убивать было некого. Это желание было уже не таким сильным, но Олег всё равно не мог перестать думать об этом. Из спецслужбы наверное лучше уволиться, чтобы не подставлять Яшину. Деньги у него есть, как и определённого рода связи, так что сколотить отряд наёмников — не проблема. Доступ к базам можно организовать — достаточно лишь завербовать неплохого компьютерщика. Или — помириться с Разумовским, чьи ресурсы и навыки были бы весьма кстати. Тем более, что Серый всегда мечтал сделать мир чище. Это ли не шанс? …Олег строит планы всё то время, что они занимаются отработкой людей и мест. И когда молча держит Августу за руку, пока та звонит родным убитых — тоже. Интересно, а Юля бы согласилась? Они же теперь вместе, ну, походу. А ей всё равно важно докапываться до правды, так что… Он даже мог бы научить её стрелять. И если она согласится, то может быть и на поклон к Разумовскому идти не надо… А вот Гром позвать можно. Она сама изъявила такое желание, когда предложила его прикрыть. И к чёрту, что Серому не понравится. Он сам, сам ратовал за чистоту. И вообще не ему, скрытому от правосудия серийщику, предъявлять претензии. Зато Августа наверное не согласится. Да и он сам ещё не настолько свихнулся чтобы подставлять под риск разрушения жизни многодетную мать. И вообще — мать. Потому что мать — это святое. Самое главное и важное в человеческой жизни. Он не имел права забирать её у этих малышек, даже ради увеличения Справедливости. Но прежде, чем собирать отряд, нужно подготовиться, а значит — поработать в спецслужбе ещё немного. Как раз будет возможность подготовить информационную базу… Олег планирует как бы случайно выведать информацию во время посиделок после работы, тем более, что нажраться после увиденного было бы совсем не лишним. Перестать снова и снова возвращаться мыслями в эту ебаную заброшку. И в квартиру. Перестать вспоминать… … А потом Яшина вызывает их в медцентр и оказывается, что буря только-только набрала силу. Кто знает, быть может жить это значит умереть, а умереть — жить? *** — Когда я была маленькой, мы с мамой часто готовили вафли, — сказала Августа. Олег покрутил в руках чашку с чаем и ничего не сказал, изо всех сил стараясь скрыть беспокойство: через десять минут после отъезда из медцентра Августа, все еще титанически спокойная, попросила его заехать в первый попавшийся бар. И теперь они сидели за столиком у окна, в окружении фотографий известных музыкантов, гирлянд и мотивирующих цитат. Августа смаковала коктейль с водкой. Олег не решился заказать алкоголь и предпочел чай — жасминовый, хотя до последнего планировал выбрать нормальный, черный. — И еще орешки на Новый год, — продолжала она, смотря своими болотными глазищами куда-то в недоступную ему пустоту. — Юлий разумеется помогал. Мы вообще любили находиться с мамой на кухне. А еще у нас однажды взорвалась банка с варенкой. Она была по всей кухне и мы с Юлием подъедали как могли, пока мама пыталась оттереть ее. А когда мы гуляли во дворе, мама с балкона кричала, чтобы мы кушать шли. Чай неприятно горчил, но это было даже неплохо. Позволяло отогнать собственные воспоминания. О матери. Бабушке. Об отце… — …пошли всей семьей в лес на лыжах, а мама упала с горки катясь, встать не может, хохочет, лыжи крестом. Папа еще тогда был жив. Знаешь, когда я ещё не умела сама ходить, папа возвращался с работы, ложился на пол, поднимал меня над собой, я перебирала ножками, «доходила» до его рта, а он делал «ам!» — хватал мою ногу ртом, и это было так весело… Олег почему-то вспомнил как, когда ему было пять, папа приволок домой живого карпа. День карп прожил в ванной и Олег никак не мог от него отлипнуть — ему казалось, что у рыбы слишком человеческий взгляд. В конечном итоге он решился поцеловать карпа, решив, что это заколдованная принцесса, но карп остался карпом. Мама, узнав об этом, смеялась. Весело, безобидно, а еще — взлохматила ему волосы и сказала (кажется): «Ох, Олег…» Папа же присудил рыбе самое суровое из всех возможных наказаний — быть съеденной. И даже поручил сыну самую важную часть — разделывание. Олег увлеченно кромсал обидчицу ножом, а отец возился с тестом для чебуреков и громогласно заявлял время от времени, что его мальчик — самый лучший и вообще уже действует как настоящий взрослый рыбак, и что они с мамой очень-очень гордятся им… А потом мама умерла. А может быть мамы вообще не было. И карпа не было, и вообще не было ничего кроме погрязшего в выпивке отца. — Олеженька! Олег залпом опустошил чашку и долил из чайника еще немного, пытаясь сосредоточиться на Августе. Но Августа договорила и замолчала и теперь бездумно крутила в пальцах посудину из-под коктейля. — Ладно, — бокал со стуком приземлился на деревянную поверхность стола. — Поехали. Нужно будет подобрать гроб. Дети поживут у отца. Не хочу их видеть. Не сейчас. Олег открыл было рот, чтобы сказать, что она говорит противоестественные для женщин вещи, но в итоге только пожал плечами и попросил у пробегающего мимо официанта счет. — Я ведь сомневалась, что мне нужно заводить семью, — продолжала Июнь, пока они шли к машине. — Сейчас я бы не завела. Это слишком… Неважно, ладно. Отвези меня домой. Олег молча кивнул и завел машину. Подумал о том, что наверное это будет не лучшее решение — оставаться одной, но ничего не сказал. Он поговорит с ней потом, ближе к дому. Скорее всего будет послан нахер, но хотя бы попытается. Они ведь друзья. Он не может не попытаться. Мысли невольно скакнули на оставленную в медцентре Гром. Не то чтобы его касалось ее состояние, но тревога распространялась и на нее тоже. Она выглядела… потухшей. А еще сломанной. Как будто доживающая свои последние дни машина наконец-то накрылась медным тазом и рассыпалась прямо в хлам. — Я же тебя просил, Олег. Может быть не стоило ее оставлять? Может быть стоило утащить ее с собой, и пусть бы эта рыжая мразь забирал ее из бара? Хотя нет, она не пошла бы. Четко дала понять, что не хочет иметь с ним ничего общего, когда ударила словами по самому больному месту. Олегу тогда убить ее хотелось, прямо там, в коридоре, но потом, сидя вместе с Июнь на первом этаже, пришло понимание, что Гром, в общем-то, в своем праве. Разумовский был прав: он бросил ее. Должен был защищать, а не защитил. — Ингрид видела Весельчака. Глупости, разумеется. Просто разыгравшееся воображение, не более. Чисто бабская политика, потому что откуда она могла знать, не имея ни доказательств, ни улик? А если знала, то какого черта не задержала? Она майор, она профи, у нее десять лет выслуги и куча жести за плечами. Так какого хуя… Словно в насмешку над ним, телефон взрывается звонком. Олег почти уверен, что это Серый с очередными претензиями об ИнгридИнгридИнгрид, но это оказывается Хробостов из компьютерного отдела. Талантливый парень. Смешной. Смотрит на Гром как влюбленный сыч, а та как будто и не замечает. А может действительно не замечает. Ни Хробостова, ни Ветлина, ни еще нескольких придурков. — На громкую связь поставь, — говорит Хробостов. Кажется, его звали Тимур. А может быть не Тимур, может быть так и вообще — Антон. Какая разница? — Готово, — Олег поставил телефон на специальное крепление, любезно предусмотренное Яшиной, и нажал на нужную кнопку. — Ребята, — компьютерщик явно не знал, что Гром не с ними, а они не стали разубеждать. Августа молча смотрела перед собой, а Олегу было лень напрягать связки. — У меня тут бомба! Короче, Гром. Ты была права. Когда ты тогда сказала, что у Вампира фиксация на крови, я подумал, что это может быть связано с психическим заболеванием. Августа, услышавшая слово «Вампир», медленно, словно загипнотизированная, повернула голову к телефону. — Продолжай. Олег непроизвольно поежился и крепче сжал руль. Ему все еще не нравилось ее спокойствие. Его пугал этот ледяной, пышущий властью оттенок голоса. Это было ненормально. Интуиция говорила: ничем хорошим такое состояние не закончится. — Продолжаю, — судя по тону Хробостов закатил глаза. — Так вот. Ты также верно заметила, что исходя из того, что у нас есть, он не производит впечатления человека полностью дезорганизованного; скорее, стремительно эволюционирует в эту сторону. Я подслушал твой разговор с Яшиной, уж прости. То, как он разговаривал с несуществующей Гром было забавно, но Олегу было не смешно. Ему хотелось сбросить этот чертов звонок, чтобы отгородиться от все сильнее подступающей катастрофы, которая обязательно вот-вот случится… — И я задумался: какое психическое расстройство вызывает подобное поведение, и как оно связано с кровью? Пошерстил по всяким разным источникам, потом поискал по тематическим заведениям человека, который обращался за лечением или лежал в стационаре с паранойей, связанной с кровью в последние пару лет. И нашел… — телефон пиликнул, оповещая о принятом сообщении. — Черноусов Михаил Геннадьевич, тридцать шесть лет, инструктор по плаванию. Его отец и брат умерли несколько лет назад — попали в аварию, истекли кровью. Черноусов попал в Пряжку с тяжелейшей депрессией, кроме того настаивал на том, что у него анемия и даже отрицательные результаты анализов не убедили его в обратном. Постепенно у него развилась жутчайшая паранойя, а некоторое время назад он сумел сбежать. Так как он пришел к ним сам, искать не стали. Судя по характеристике он был одинок, неряшлив и необщителен. А еще постоянно просил молока и умолял, чтобы ему нашли донора крови. В общем, я просмотрел запись с видеорегистратора, которую нам доставили около получаса назад… Это он. Ну то есть я не могу говорить с уверенностью, не имея отпечатков и ДНК для сравнения, но на записи он отчетливо виден вместе с той же самой клетчатой сумкой, в которой… Адрес я вам скинул. Он живет через три дома от Великановых, и… Олегу понадобилось пара секунд, чтобы вспомнить — так звучала фамилия погибших. Елена и Вера Великановы. А ведь Гром, кажется, говорила… Августа молча протянула руку и скинула звонок. В ее глазах медленно разгоралось пламя. — Поехали, — сказала она и, просмотрев присланную информацию, вбила в навигатор новый адрес. — Не будем терять времени. *** Вообще-то, по логике и уставу, им следовало вызвать ОМОН, но с силовиками договаривалась Яшина, а Августа не хотела ждать. Впрочем, основная правда была в том, что Олег тоже не хотел. И неважно, что четкой уверенности не было и официально Черноусов пока что находился только в статусе подозреваемого. К черту устав. Он уже облажался и не собирался повторять это еще раз. На телефон приходит сообщение от Юли, но Олег игнорирует его. Юля подождет. И Яшина, набравшая ему практически следом — тоже. Теперь, когда они наконец-то напали на след, взять Вампира было важнее всего. Это он, точно он. Иначе просто и быть не может… Названный адрес оказывается хрущевской пятиэтажкой. Нужная им квартира находилась на четвертом этаже. Ее окна были задернуты плотными бордовыми шторами из-за которых на улицу пробивалась тонкая полоска света. — Он дома, — Августа облизнула губы и прищурилась. В ее глазах горела жажда добычи. Крови. Олег запоздало подумал, что возможно все-таки не стоило посылать устав в жопу, но махнул на это рукой. Двое офицеров спецслужбы против гражданского, пусть даже убийцы. Что вообще может пойти не так? …Не так пошло абсолютно всё. Точнее, начиналось все очень даже неплохо. Они с Августой по лестнице поднялись на нужный этаж. Встали по обеим сторонам у нужной двери, и Олег постучал. Ответа не последовало, но напарники услышали торопливую возню. И детский плач. А потом раздался жуткий грохот — Августа выбила дверь с ноги и ворвалась внутрь. Из квартиры послышался сдавленный крик и Олег, сбросив внезапно навалившееся оцепенение, вошел следом. Как раз в тот момент, когда напарница с яростным, каким-то нечеловеческим завыванием, схватила за горло тощего, изможденного мужчину, изо всех сил приложив его о стену. И еще раз. И еще. И… — Августа! — Уйди, — прорычала Июнь, но отстранилась. Ровно на полсекунды, перед тем как ударить подозреваемого в лицо. — Он мой! Олег попытался оттащить ее — ровно в тот момент, когда она схватила жертву за волосы и поволокла в глубь квартиры, но снова услышал плач (на этот раз — приглушенный) и это решило все. Пусть Августа немного отведет душу. Не убьет же она эту гниду, ну в самом деле… Девочка (Олег не сомневался, что это окажется девочка) отыскалась в ванной. Напуганная, с заклеенным скотчем ртом и связанными руками, но живая. Видимо Вампир планировал «употребить» ее в пищу, но не успел довести до кухни и был вынужден срочно запихать в первое попавшееся помещение, когда они постучали. Значит, это совершенно точно был Вампир. Ошибки не было. Олег внезапно подумал о том, что было бы, если бы ошибка была. Если бы адрес оказался неактуальным, если бы в квартире оказался просто одинокий отец… Дальнейшее он, почему-то, помнил смутно. Помнил, как развязал девочку, как настрочил смску о взятии Вампира Яшиной, как с огромным трудом оттащил напарницу от того, во что она превратила кровопийцу, по счастью живого, как объяснялся с вызванным соседями нарядом полиции… А вот как вызывали Скорую пострадавшим — и девочке, и преступнику; как добирались до офиса спецслужбы — уже не очень. Даже разнос от Яшиной прошел где-то мимо сознания. Как будто после понимания, что они могли ошибиться и покалечить невинного, внутри не осталось ничего, кроме пустоты. И еще усталости. И желания оказаться дома и чтобы его оставили в покое… — Олег! Яшина окликает его уже после того, как Августа ушла, получив временное отстранение. Олег прикрывает глаза на долю секунды и возвращается обратно в кабинет, подметив, что теперь, после выплеска бешества, полковник выглядит… опустошенной. — На Сережу было покушение. Кто-то заложил взрывчатку под днище автомобиля. Олег почувствовал себя так, словно получил удар от Августы в грудную клетку. — Он жив? — язык повиновался с трудом. — Да. — Она кивнула и на долю секунды прикрыла лицо руками. — Ему очень повезло. — Ладно. Олег повернулся и вышел из кабинета. В голове царит звенящая пустота. Он молча бродит по улицам, даже к больнице (Яшина прислала ему адрес) приходит и некоторое время стоит напротив, наблюдая за входом. Делает пару шагов вперед, но останавливается и, постояв еще пару минут, разворачивается и уходит, упрямо глядя перед собой. Он мог бы попробовать найти заказчика, но этим занимается целая спецслужба, чьи возможности гораздо шире, чем у него. Он мог бы наплевать на это и начать собственное расследование, но для этого нужно поговорить с Разумовским. Разумовским, который вычеркнул его из своей жизни. Который ни черта ему не скажет. А может быть даже подумает, что это он… Олег тяжело вздохнул и остановился. Вернулся к больнице и постоял напротив входа еще немного, искренне надеясь, что выставленная охрана (Разумовскому не могли не выставить охрану) его не заметила. Сделал шаг вперед. Сделал два шага назад. — Мы теперь — совершенно чужие друг другу люди. Олег до крови закусил губу и с силой вжал ногти в ладонь. Он теперь чужой. Лишний, словно пёс, которого вышвырнули на помойку. А значит, должен остаться в стороне, потому что Серый все равно его прогонит. Нужно уходить. Нужно нажраться, пока ебаные эмоции не нахлынули полноценно. Пока старая привязанность не одержала вверх и не получила новую порцию отторжения и безразличия. А может быть наоборот — забить. Ворваться в палату, вытрясти информацию, пойти по следу. Объяснить, что он не хотел всего этого, что он не со зла, что старые клятвы для него — не пустой звук, что… Олег глубоко выдохнул и сделал крошечный шаг вперед. А потом развернулся, перешел на бег, чтобы не передумать, и не останавливался, пока больница не осталась далеко-далеко позади.