Привет, я тот, кто...

      Для Андрея становится парадоксальным открытием, что можно чувствовать себя таким грязным и таким счастливым одновременно.       Формально, конечно же, он ворует Женю у кого-то, кто ночами сидит на подоконнике, мечтательно дышит на свою татуировку и мечтает о прекрасном соулмейте. И Женя, технически, в отношении Андрея проделывает то же самое: бессовестно крадёт его у кого-то. Так, наверное, нельзя, потому что кто-то где-то ведь ждёт. Андрей беспокоится об этом, но явно недостаточно сильно; вяло думает иногда и быстро забывает. Потому что абстрактный кто-то где-то очень далеко и невесть когда появится, а Женя — здесь, настоящий, горячий и любящий.       Женя тренирует старшие квады, добивает школьные экзамены, готовится к поступлению в медицинский — и ухитряется ещё среди всего этого выкраивать время для Андрея. Андрей искренне не понимает, как это всё совмещать — главный тяжёлый камень в этой телеге, конечно, медицинский, как это всё в голове удерживаться-то должно.       — Ты спятишь среди своих конспектов, — бурчит он, оказавшись в один из дней у Жени в комнате и с благоговейным ужасом рассматривая стопки тетрадок и учебников. — Ты правда всё это помнишь? В тебя действительно помещается?       — Должно поместиться, — легко пожимает плечами Женя. И с улыбкой добавляет: — Ну, я и утрамбовываю. Куда оно денется.       — Жень, береги голову, — просит Андрей. И не знает, как лучше выразить, в какие слова уместнее обернуть безыскусную заботу. Женя вежливо кивает в ответ и лезет целоваться. Андрей больно утыкается бедром в край стола, потом смахивает на пол тетрадки, когда Женя подсаживает его на столешницу — и краснеет до корней волос, но не отстраняется ни на миг. Наоборот, сам тянет Женю ближе, жадно целует, пробираясь языком в горячий рот. И, опираясь на стол, без смущения поднимает бёдра, чтобы Жене было удобнее приспустить его джинсы.       Загнанное дыхание сладко перемешивается на губах. Ладонь Жени тёплая, пальцы, лаская, уверенно скользят по напряжённой плоти, а чуткий красивый рот очень ловко перехватывает и гасит стоны. Андрей перекатывает их из своего горла в горло Жени, обнимает ладонями длинную шею и чувствует, как под светлой кожей дрожат отзвуки собственного удовольствия.       Он же как раз о чём-то таком и мечтал, оставаясь в одиночестве в своей комнате.       — Ты такой хороший, Андрюша, — жарко шепчет Женя ему в губы. Андрей хнычет в ответ, утопая в ласкающих движениях, в украдкой вырванной у мира близости, и толкается Жене в ладонь, опять что-то смахивая со стола, и тянется расстегнуть Женины джинсы.       — Я с апреля о тебе мечтал, Жень, — на выдохе признаётся Андрей, стягивая вниз жёсткую ткань. Их с Женей должно быть двое в этой близости, они должны быть вместе, в этом смысл. Андрей снова приподнимает бёдра, чтобы Жене было легче обхватить ладонью уже их обоих, и цепляется за Женю как утопающий, задушенно скулит в закушенное плечо. Женя давится стонами у него над ухом, осыпает беспорядочными поцелуями щёку и висок. Они оба тают от нехитрых совсем прикосновений, и кончают почти одновременно, и потом долго обнимаются, уткнувшись друг в друга. Андрей гладит Женю по шее и волосам, бесконечно трогает, снова и снова убеждаясь, что это не сон и не фантазия. Что наконец они с Женей вместе ещё в более полном значении этого слова. Потом им обоим нехотя приходится пошевеливаться, пока их не застукали в комнате полураздетыми и в очень недвусмысленном виде. Андрей нехотя сползает со столешницы, а Женя тянет из ящика стола салфетки и вытирает их обоих. Движения его руки простые-простые, совсем без подтекста, а Андрей всё равно покрывается мурашками даже от таких прикосновений и едва не возбуждается повторно.       — У тебя совесть есть вообще? — бормочет Андрей и заливается румянцем. Женя вопросительно приподнимает брови.       — Естественно, нет. Будь она у меня, я бы не решился лезть к тебе в Казани, — невозмутимо заявляет он. Андрей смеётся и снова тянется его обнять.       — Как я ужасно рад, что ты такой бессовестный, — бормочет он, утыкаясь в Женю лбом. Ему беспредельно тепло, как давно уже не было. И будет тепло и впредь — они с Женей обещали, что будут держаться друг за друга, и впереди у них олимпийский сезон, который они планируют по максимуму провести вместе.       Ну, как минимум попытаться.       Начинается неплохо: контрольные прокаты в Челябинске — вместе. Там они сидят рядом на трибуне, аплодируют чужим выступлениям и часто сталкиваются коленями. Андрею нравится вот так вдвоём, даже несмотря на то, что ничего особенного как будто не происходит. Нравится, как Женя обнимает его украдкой, когда всё внимание приковано к другим спортсменам на льду. Дальше их вдвоём ставят на этап Гран-при в Канаде. Это тоже поначалу неплохо; потом Женя расшибается на тренировке, когда пытается справиться с флипом. Днём его осматривают, ощупывают и втыкают в него шприцы; поздно вечером Андрей взволнованно крутится рядом с ним в номере канадского отеля.       — У тебя рёбра-то не сломаны? — беспокоится он и помогает Жене выбраться из тренировочной куртки, а потом и из футболки. Женя с трудом двигает левой рукой и сдавленно дышит, так, будто дышать ему тоже больно. — Жень, может, не стоит этот этап катать? Ты очень плохо звучишь. И выглядишь. Честное слово. Может, лучше сняться?       — Сняться ещё успею, — возражает Женя. У него губы белые от боли и бок в отчётливых следах уколов, но он пытается улыбаться. — Может, завтра к утру полегче станет. Попробую ещё побрыкаться.       Упрямый. Андрей с нежностью приникает губами к его правому плечу, целует легко-легко, боясь, не добралась ли боль и сюда, не отзывается ли она и здесь.       — Береги себя, Жень, — просит он. Ему страшно, что Женя может полезть на каток с треснувшими рёбрами и доломаться окончательно. С него ведь станется, и тогда прощайте, мечты о совместном сезоне, потому что кто-то поедет лечить переломы, а не на соревнования. Остаётся только доверять Жене — что он соображает и лучше чувствует свой организм.       На следующий день Андрей непрерывно следит за Женей краем глаза на утренней тренировке. Женя упёртый. У него по лицу видно, что ему по-прежнему больно, и он агрессивно снимает движения в короткой программе с левой руки, по максимуму перенося на правую всё, что только можно туда впихнуть, — очевидно, чтобы короткая выходила менее мучительной. Всё-таки собирается катать.       Андрей так волнуется за него, что лепит ошибки в своей короткой. Дважды падает, срывает каскад и вообще покидает лёд в полной растерянности. Честно слово, это как будто у него рёбра хрустят, а не у Женьки. Женя точен. Он феерически вытаскивает заваленный сальхов чуть ли не из-под самого бортика, спасаясь от дедакшенов, чётко делает всё остальное и останавливается на пятом месте, пока Андрей бултыхается на девятом. Вот честное слово, покажи их прокаты стороннему человеку и спроси, кто здоровый, а кто дышит с присвистом и не факт, что не переломан. Вечером Андрей снова у него в номере, опять помогает раздеваться и с тревогой дышит на хрупкие рёбра. Он словно пытается вдохнуть в Женю свою силу, потому что на себя после неудавшейся короткой особо не рассчитывает. У Жени на груди видны капельки запёкшейся крови там, где ему кололи обезболивающее. Андрей потрошит гостиничный набор из ванной, вытаскивает ватный диск и им, смоченным в тёплой воде, бережно стирает с кожи эти крохотные тёмные пятна, стараясь не сделать больно. Ему очевидно, что и на произвольную Женя тоже полезет, если раньше не расшибётся хуже прежнего на тренировках, и отговорить его нельзя, а можно лишь поддержать.       Боль словно не только не мешает Жене, а толкает его вперёд. В произвольной он умудряется перескочить через несколько голов и зацепиться за медаль. На награждении Андрей смотрит на него, стоящего на подиуме бок о бок с признанным чемпионом мира, и сходит с ума от любви. Ему хочется кричать: смотрите на него, это мой парень, мой любимый, он с травмой, и всё равно здесь, всё равно с медалью! Он целует Женьку после награждения, жадно и вязко, бережно обнимает и снова называет своим чемпионом.       Потом начинается дурацкая какая-то полоса.       У Женьки плохо, медленно подживают рёбра, и следующий свой этап Гран-при он откровенно разваливает. Потом с ними случается национальный чемпионат. Они считают в долгих переписках, прикидывают варианты и в итоги высчитывают, что им обоим надо втискиваться на подиум, если они хотят с максимальной вероятностью продолжать сезон вместе. Что вряд ли вообще мимо подиума умудрится проехать Миша, а значит, одно место точно занято и права на ошибку нет вообще. План понятен на бумаге и в теоретических выкладках, но на льду быстро идёт наперекосяк. После короткой кажется, что Андрею никакой пьедестал не светит. Он закапывается на восьмое место, а ещё откуда-то, как чёрт из табакерки, возникает Марк, влезает в тройку лидеров и как будто тоже претендует на медали. Мест всё меньше. Андрей старается не начать позорно паниковать, а Женя — вот кто в короткой следовал плану и захватил промежуточное первое место — утешает его. Напоминает, что фигурное катание — это двоеборье, что отрыв от топа не такой большой, а у Андрея хорошая, сильная произвольная. И действительно заряжает Андрея на попытку зацепиться за верхние места. Произвольная выходит куда лучше. Андрей откапывается наверх, но это особенно не спасает: активируется и предсказуемо начинает громить конкурентов Миша, а ещё поперёк плана лезет очень чистый Марк, который тоже выскакивает выше. Перед Жениным прокатом понятно, что план уже пошёл к чёрту. Что вдвоём на подиуме им с Андреем уже не оказаться ни при каком раскладе. Андрей надеется, что Женя не в курсе расстановки мест после проката Марка — знание о том, что он сейчас своими руками будет сталкивать Андрея с третьего места, едва ли поможет ему катать. Но Женя, судя по напряжённой скованности, прекрасно всё знает. И то ли до последнего ищет лазейку, то ли пытается принять какое-то тяжёлое решение.       Андрей молится, чтобы Жене не пришло в голову делать глупости.       Неизвестно, осознанная это глупость или просто нервы, а только Женя срывает один из квадов и улетает на четвёртое место. Андрей остаётся с медалью, но радуется ей не в полной мере: мысли отравляет понимание, что дальше, получается, он в сезоне один. Без Жени. После их грандиозных сладких планов думать об этом особенно горько. Андрей снова находит Женю после прокатов и тянется целоваться, но теперь поцелуи уже совсем не такие, как в Ванкувере, они горчат и тяжело оседают на губах.       Не успевает Андрей свыкнуться с тем, что ему снова предстоит полсезона сходить с ума от беспокойства, как из состава с травмой ноги неожиданно вылетает Миша. Федра совершает оперативную рокировку и вместо него забрасывает в Таллин Женю. У Андрея в груди загорается робкая надежда: может, всё-таки вместе. На радостях он в первый же день в Таллине тащит Женю гулять по городу вдвоём. Они шляются по не разобранной ещё рождественской ярмарке, рассматривают яркие прилавки и держатся за руки. Андрей счастлив до неприличия.       Бинт на предплечье Жени так никуда и не исчезает по ходу сезона. Он вечно мозолит взгляд, выглядывая из рукава, наждачкой царапает во время объятий, постоянно напоминает о том, что над ними нависает проклятая предназначенность, угрожая в любой момент попытаться разрушить их уютные тёплые отношения. В отеле в Таллине, где их с Женей заселяют в один номер, бинт попадается Андрею на глаза особенно часто. От него просто никуда не деться, он всё время у Жени на руке и всё время словно выпирает, почти вопит о своём присутствии. Андрей не выдерживает к ночи первого же дня.       — Жень, — зовёт он. И вопросительно трогает светлое запястье над самым краем бинта: — Может, ты всё-таки не будешь настолько маскироваться? Длинного рукава обычно более чем достаточно. А то всё время ходишь как зарезанный. Смотреть на тебя жутко.       Женя предсказуемо мрачнеет. Заговорить с ним о татуировке — всё равно что ткнуть пальцем в открытую рану. Андрей невольно в очередной раз задаётся вопросом, чем же слова на руке Жене так подгадили, что его теперь страшно корчит каждый раз.       — Рукав может задраться, и пиши пропало, — возражает Женя. И поджимает губы: — Нет-нет, бинт в самый раз. И футболки носить можно, и точно никто не прочтёт. Отличный вариант.       — Жень, это глубоко не норма. Вон, я свою который год таскаю, и ничего. Никто, кроме тех, кому я сам показал, ничего не прочёл, — убеждает Андрей. Льнёт ближе, мягко целует напряжённую линию рта. И осторожно ведёт ладонью по Жениной руке, нащупывает край бинта, тянет вопросительно: — Можно? Я не буду читать, честное слово. Жень, пожалуйста.       Ему кажется, что его слова не только не достигают цели, а вообще делают хуже. Женя напряжённо каменеет. У него всё такой же упрямо жёсткий рот, а ещё у него начинают бегать глаза. Он упорно не встречается с Андреем взглядом — но спустя долгую паузу кивает: — Ладно. Если это для тебя так важно… ладно. Давай рискнём.       — Это не страшно, — нежно обещает Андрей. Подцепляет край бинта, торопливо его разматывает и снова целует Женю, пытаясь заставить тонкие губы смягчиться и разомкнуться. — Видишь? Гром не грянул, молния не убила. Всё хорошо, — он старается успокоить Женю и ласково гладит освобождённую из-под бинта светлую кожу.       Его пальцы нащупывают на предплечье Жени что-то странное и страшное, похожее на застарелые раны, на шрамы. Андрей замирает, ощупывая кончиками пальцев грубоватые следы на коже, беспорядочные и рваные. Он не смотрит, потому что обещал Жене не читать, но едва подавляет желание опустить глаза и взглянуть, насколько там всё плохо. Только давит из себя испуганно: — Женя? Что с твоей рукой?       Женя окончательно утыкается в пол погасшим взглядом.       — Ты знал, что если татуировку срезать с руки, она проступает обратно? — шепчет он словно бы невпопад, но Андрей понимает, и его колотит от ужаса. — Неважно, сколько раз ты это сделаешь — один, два, десять… Ей плевать. Она просто всё время там. И зачеркнуть её тоже нельзя. Она каждый раз проступает наверх, что с ней ни делай.       Андрей с дрожью вжимает Женю в себя, обнимает так крепко, как только может. Ему страшно. Женя, всегда казавшийся несгибаемо сильным, оказывается, внутри поломан настолько, что режет руки, пытаясь содрать с себя татуировку вместе с кожей. Впервые Андрею приходит в голову, что, может быть, тогда в Казани Женя решился подойти к нему вовсе не благодаря внутренней силе, а из-за накопившегося в груди отчаяния. Ужасно, ужасно допускать это даже на миг.       Замечательная система соулмейтов придумана судьбой. Обещает бесконечное счастье с предназначенной душой, а в итоге только ломает людей, одного за другим.       — Что эта проклятая татуировка с тобой натворила! — с горечью стонет Андрей. Осыпает поцелуями лицо и шею Жени, и чувствует, как крепкие руки обхватывают его в ответ, и всеми силами старается не представлять, как по этим рукам скользит лезвие и стекает кровь. — Жень, не надо этого. Пожалуйста. Оно того не стоит. Я здесь, с тобой, я обещаю тебя не оставлять. Что бы ни говорила твоя татуировка. Не надо больше её резать, я прошу тебя.       Женя как-то неловко целует Андрея в угол рта.       — Я перестал это делать с тех пор, как ты согласился остаться со мной, — тихо признаётся он. — Сейчас уже просто перематываю… по привычке, что ли, и чтобы не читал никто.       Андрей гладит его по волосам и уговаривает: — Всё хорошо, Жень, теперь всё хорошо будет. Я не дам тебе повода к этому возвращаться. Обещаю.       В этот вечер они впервые спят в одной кровати. Не занимаются любовью, просто лежат под одним одеялом, переплетаясь лодыжками, соприкасаясь телами и время от времени целуясь. Засыпают, чувствуя друг друга рядом, и так же просыпаются. Андрей думает, что эта невинная близость даже важнее, чем секс. Вечером после короткой он опять без спросу проскальзывает к Женьке под одеяло. Женя его пускает. Позволяет разлечься у себя на груди, целует в макушку и обнимает до самого утра. Бинт не возвращается на его предплечье. Андрей тихо тает от счастья.       А на следующий день думает, что разваленная произвольная — это своего рода бумеранг от судьбы, прилетевший в лицо, потому что нельзя быть таким счастливым с чужой предначертанной душой. У Женьки всё то же самое, только ещё хуже: Андрея-то сталкивают с пьедестала, а Женя проваливается под Андрея, ещё ниже. Один Марк и воюет за всю державу — ну, уж этот-то воюет на славу. Марк продолжает победную серию, начатую ещё в Питере, выигрывает золотую медаль, и вообще он главный молодец, а Андрей с Женей, получается, просто прогуляться съездили.       Андрей глушит горе, позволяя себе расплакаться у Жени на плече. Только недавно они вдвоём были на малом пьедестале, у Андрея до сих пор на тумбочке лежит малая золотая медаль — а теперь они уже никому не интересны, потому что проиграли, теперь чествуют совсем других медалистов. Женя обнимает Андрея, ласково перебирает его волосы и утешает: — Ничего, Андрюша. Не последний старт, даже в сезоне не последний. Поедешь на Олимпиаду, там отыграешься. И всем-всем покажешь, какой ты мощный и красивый.       Андрей хлюпает носом.       — А если меня не пошлют на Олимпиаду, — бормочет он, но сам слышит, что звучит неубедительно, потому что уверенность Жени его заражает. Женя говорит так твёрдо, словно это он сам будет в федре выбор делать. — Выберут, например, опять тебя. Как для Европы.       Женя мягко усмехается.       — После того, как я прилюдно проиграл тебе два крупных старта? Конечно, звучит как отличный план, — скептически говорит он. И продолжает убеждённо толкать мысль: — Нет, я думаю, будет как раз наоборот. Ты поедешь на Олимпиаду, а я буду ждать тебя в Питере. В этом году, видимо, моя очередь. А с тебя тогда китайские сувениры.       Андрей, наверное, слишком хотел эту золотую медаль Европы, уже почти чувствовал её в руках. Ему стыдно, что Женя в более безнадёжном положении ведёт себя спокойнее и сдержаннее. Он слабо угрожает: — Вот возьму с тебя дурной пример и всего тебя засыплю сувенирами, как ты меня, — и, окончательно приходя в себя, тащится в ванную, смыть следы слёз и соплей. Холодная вода настолько приводит его в чувство, что, вернувшись в комнату, Андрей наконец замечает: Женьке вообще-то тоже невесело, мягко говоря. Удивительно, как он ещё находит силы утешать других, когда у самого такая разбитость в глазах. Андрей жмётся к нему, обнимает и целует.       — Не последний старт, помнишь? — говорит он, пытаясь подбодрить Женьку. — Не последний сезон. Всё ещё будет.       Женя мягко берёт его пальцами за подбородок.       — Если ты во мне не разочарован, то всё остальное я переживу, — заявляет он, непонятно, то ли шутя, то ли всерьёз. Андрея продирает жаром и от этих слов, и от устремлённых на него бездонных глаз. Андрей вжимается в Женю поцелуем, похожим на укус, и ощупью торопливо расстёгивает и стягивает одежду, добираясь до обнажённой кожи, и чувствует, как с его собственной одеждой происходит то же самое.       Женя заваливает его на кровать и подминает под себя. Женя горячо целует и ласкает везде-везде, и словно дыхание вытягивает с поцелуями. Андрей цепляется за него, тихо всхлипывает, когда пальцы с нажимом, на грани грубости проходятся по бокам и ягодицам. Андрей в Жениных руках почти забывает о неудачной произвольной и о чемпионате в целом — пока ему не напоминает об этом стук в дверь и вдруг раздавшийся из-за двери знакомый голос:       — Ребята, вы как там? Не сильно расстроились? У вас всё нормально? Вы там не рыдаете, я надеюсь?       Женя и ухом не ведёт. Он продолжает жадно расцеловывать Андрея, и так этим увлечён, словно в мире ничего важнее не существует. Андрей в целом безумно рад такому страстному вниманию, но делает честную попытку привлечь Женино внимание.       — Там Марк за дверью, — чуть слышно бормочет он. Женя хмыкает и приподнимается — как оказывается, только для того, чтобы с нажимом провести ладонями по бёдрам Андрея и бесстыдно развести их в стороны.       — Ты же не думаешь всерьёз, что я сейчас могу бросить тебя в таком виде и пойти болтать с Марком? — шепчет он, окидывая Андрея жадным взглядом. И весь разом опускается вниз.       Андрей охает и зажимает рот рукой. Андрей мечется на кровати и чуть слышно скулит, сгорая от откровенной ласки. Андрей вплетает пальцы в светлые волосы, и толкается навстречу, удерживая голову Жени внизу, и плавится от наслаждения под его горячим ртом.       Он пропускает момент, когда Марк уходит. И вообще на какое-то время забывает, что Марк за той дверью в принципе был. Поэтому решительный допрос с утра застаёт его врасплох.       — Вы чего заперлись вчера? — требовательно спрашивает Марк, и глаза у него пылают от обиды. — Не отвечали ещё, главное! Прятались от меня, что ли? Вас настолько моя медаль оскорбила? Да ну бросьте!       Они прятались совершенно не потому, но Андрей не знает, как объяснить это Марку. Он может только смущённо язык проглотить. Хорошо, что он не один и что к нему тут же приходит помощь.       — Мы ушли гулять, — врёт Женя, ни на миг даже не дрогнув лицом. И продолжает невозмутимо врать, подтягивая события из другого дня совсем: — Пока тебя пытали на пресске, мы на рождественской ярмарке пили глёг и ели бобра.       Марк хмурится, выискивая подвох.       — Бобра нельзя есть. Это жестокое обращение с животными. Гринпис не одобряет, — и Марк улыбается так, словно поймал Женю на лжи. Три ха-ха четыре раза, у Жени в этом месте как раз всё схвачено, потому что в первый день на ярмарке они с Андреем действительно нашли бобра, только пробовать не рискнули.       — Эстонцам это скажи, — спокойно парирует Женя. — Они вообще-то цинично вешают на мясных лавочках портрет бобра при жизни. Чтобы ты уж точно не перепутал, кого лопаешь.       У Марка на лице — наивная растерянность. Он переводит озадаченный взгляд на Андрея: — Что, взаправду? Действительно вешают?       — Вот такенный портрет, — подтверждает Андрей и демонстративно разводит руки, давясь смехом. И любит, бесконечно любит хладнокровного Женю, который так ловко подтасовывает факты в критический момент, когда сам Андрей просто покраснел и засыпался бы.       Судьба неожиданно даёт им ещё один шанс. Перед Пекином из сборной с ковидом вылетает Миша, и его место занимает отцепленный было Женя. Он тренируется вместе со сборной в Красноярске, но в основном только смотрит на Андрея горячим-горячим взглядом через каток — в Красноярске все настолько на ушах из-за ковида и так пристально следят за каждым шагом, чтобы ещё половину состава не потерять, что толком наедине не останешься. И Марк ещё — липнет к товарищам по сборной, пророчит лучшую Олимпиаду из всех кайфовых Олимпиад, причиняет доброжелательность и вяжет дружбой по рукам и ногам. Андрей пару раз успевает украдкой сорвать с губ Жени сладкий поцелуй в раздевалке. Один раз Женя не иначе как чудом ухитряется проскользнуть поздно вечером к Андрею в комнату — и держит в объятиях всю ночь, тихо и тепло дышит в волосы, уходя только под утро. Этого издевательски мало. Андрей надеется, что в Пекине у них с Женей будет больше возможностей остаться наедине и больше времени друг на друга.       Пекинский аэропорт встречает их сотнями незнакомых иероглифов. И, похоже, неприятием воровства этнических традиций. Андрей слышит, как Женя чертыхается у него за плечом, зацепившись за что-то рукавом, — а потом и видит, оборачиваясь, как Женя с бесконечно виноватым лицом вытаскивает из-под рукава куртки обрывок красной нитки.       Ох.       — Андрюша, прости, — бормочет Женя и вертит вокруг запястья оборвавшуюся нить, словно пытается одной рукой завязать её обратно. — Чёрт её знает, как она так!.. — Он упрямо пытается поймать ускользающий узел, и Андрей хватает его за руки, чтобы остановить эту отчаянную возню.       — Ну и пусть её, — раздельно произносит он, крепко удерживая тёплые запястья. — Просто нитка. Другую купим. Главное, что ты со мной. Ты не оставляй меня только, а нитки… неважно.       Женя жмётся губами к его виску.       — Прости, — продолжает твердить он. Андрей в ответ ещё раз повторяет ему про «просто нитку», да так убедительно, что и сам в это верит.       Хотя, если как следует подумать — действительно не в нитке дело. Она в тот весенний день была просто красивым жестом, предлогом, чтобы сказать «да», материальным способом выразить, что Андрей с Женей хотят оставаться друг с другом в этой жизни. Глупо за неё цепляться как за самое главное в отношениях; вдвойне глупо делать это после того, как они уже решились не признавать татуировки, и попросту переходить от одной материальной формы предопределённости к другой.       У Жени так и остаётся сомневающееся лицо, как будто он не уверен в том, что не сломал только что нечто очень хрупкое. Андрей ещё дважды повторяет ему, что не сердится, по дороге в олимпийскую деревню. Женя кивает, но перемен в его лице особо не происходит. Их поселяют втроём в одной комнате, вместе с Марком, и даже не проговорить недосказанность нормально до конца, потому что Марк всё время над ушами и на ушах. Андрей заражается от Жени тревогой. Поздно вечером, когда все уже вот-вот расходятся по кроватям, Андрей вламывается в ванную комнату, когда ему кажется, что Женя слишком надолго там закрылся. И боится увидеть у Жени в руках бритву или какое-нибудь другое лезвие, и кровавые разводы на светлой эмали. Но видит только зубную щётку и следы зубной пасты у Жени на щеке. Никаких лезвий. Никакой крови. У Андрея отлегает от сердца.       — Извини, — неловко говорит он. — Я думал… боялся, что… неважно. Я паникёр и дурак. Забудь.       Женя дёргает углом рта.       — Думал, я опять срезаю татуировку? — криво улыбается он. — Неа. Мне не настолько плохо, я ещё в состоянии отличить кречета от ручной пилы. — Он втыкает зубную щётку в пустой стакан и вдруг признаётся: — Эта нитка дурацкая, конечно, сегодня меня подкосила до неприличия. Странно даже, я стараюсь во все такие штуки не верить, а сегодня перепугался как дурак, что это плохое предзнаменование. Но знаешь… Андрюша, мне стало легче с тех пор, как ты согласился остаться со мной. Намного, намного легче.       Андрей бросается к нему. Обнимает крепко, стараясь собственным теплом погасить застарелую боль; нежно льнёт губами к губам, пытаясь поцелуем успокоить их обоих.       У Жени во рту — эхо зубной пасты, сладко-мятное и прохладное. Женя целует отчаянно, почти болезненно, словно боится, что Андрей вот-вот пропадёт, прижимает к стенке и шарит руками по телу, беспорядочно и жарко. Женя ощупью выкручивает краны на полную мощность и, пока в раковине шумит вода, дрочит Андрею прямо сквозь пижамные штаны.       Андрей задыхается и горит под его рукой. У него все ощущения обострены от того, что где-то прямо за стенкой, возможно, ещё не спит Марк; от того, какой хрупкой и уязвимой, как никогда раньше, вдруг ощутилась сегодня их любовь; от того, какими отчаянными кажутся все прикосновения, такими, словно близость дана им в последний раз. Андрей чуть слышно стонет, цепляясь за Женю, подаётся бёдрами навстречу и кончает едва ли не в слезах.       — Женя, Женечка. Я не хочу остаться без тебя. Не могу, — шепчет он, задыхаясь от любви и тревоги. — Нитка, не нитка — без разницы. Я не могу тебя потерять.       — Андрюша, я с тобой, — клянётся в ответ Женя. И жмётся лбом ко лбу, гладит по лицу, заглядывает в глаза отчаянными зелёными глазами. — Что бы ни случилось, я с тобой, слышишь?       Андрей слышит. И верит.       Они тренируются на пекинском льду и вместе ходят болеть за Марка, который по тому льду триумфально носится. Бог любит троицу, и Марк со своей иисусьей произвольной очень удачно помещается под это правило. Следом за золотом национального чемпионата и Европы в его копилку добавляется третье в ряд — золото олимпийского командника. Марк весь сияет от счастья. Им натурально можно освещать дом российской сборной вместо лампочки, его как будто реально на весь дом хватит. Марк бесится от восторга, только что на ушах не ходит, и делает много-много сияющих фото. В доме сборной, на катке и в автобусе между ними. С собой, с Женей, с Андреем, с Камилой — вообще с кем попало, хватает всех, до кого только дотягивается. Инста пополам треснет от его фоток, если он всё это разом туда вывалит.       Марк выглядит так, будто готов весь мир покорить, завоевать и к своим ногам склонить. Андрей про себя твёрдо решает, что уж как минимум личный зачёт он Марку не отдаст, потому что должен же наконец кто-то дать отпор этому разогнавшемуся тунтакающему бульдозеру. Но для такого столкновения, понятное дело, придётся поработать, чтобы выйти из борьбы победителем. Андрей рискует выпросить у Кирилла Анатольевича лишние часы в тренировочном зале. Ему хочется быть сильнее и выше.       Как раз в зале он и отрабатывает, напирая на хореографию, когда тренькает телефон и из инсты прилетает уведомление: новая история у Марка. Марк пилит контент для болельщиков так, словно в сутках двадцать пять часов, а он электровеник, и забрасывает подписчиков историями, фотками и видосами. Андрей всегда смотрит их с любопытством — у него на такую бешеную генерацию контента нет ни сил, ни желания, ни идей, и ему даже интересно, что ж там можно делать в таком количестве, — и сейчас он тоже отходит к стеночке и нажимает на уведомление. Ну и что, что тренировка. Это наверняка быстро, секунд на сорок максимум, и интересно, что у Марка за новости.       Марк, оказывается, вывалил фотку — одну из тех, что он нащёлкал в автобусе, когда лез делать селфи со всеми подряд. На этом селфи он и Женя улыбаются в камеру сквозь маски, оба светящиеся и красивые. Андрей ощущает смутный укол ревности — но по-настоящему плохо ему становится, когда он опускает взгляд на прилепленную поверх фото надпись.       Кондратенко канон       И сердечко.       Андрей смотрит на эту подпись во все глаза. У него начинают трястись руки, и страшно. Быть не может, это просто шутка, только не это, только не снова, пожалуйста, пусть просто дурацкая шутка, — Андрей приваливается плечом к стене и торопливо набирает сообщение.       >Марк, нельзя так дразнить подписчиков       >Они с ума сходят, а ты поощряешь       >Неудачная шутка       >Не все поймут       Он заставляет себя дышать в ожидании ответа. Хотя бы просто дышать, потому что ни на что другое он сейчас не способен, увязая в тревоге. Потом чат оживает.       >какие уж тут шутки!       >всё серьёзнее некуда       >Андрюх, я влип       >я видел Женькину тату       >он мой соулмейт))       >столько времени рядом ходил, прикинь?)))       >маскировался))       Дальше Марк пишет что-то ещё, но Андрей уже не видит: у него темнеет в глазах. И дышать нечем, и сердце болит так неистово, что непонятно, как оно до сих пор ещё не лопнуло, почему оно ещё бьётся. Только не снова, пожалуйста, только не Женя — и бессмысленно уже рыдать про себя эту мантру, потому что Женя теперь привязан к Марку. А Андрей… ему надо было быть умнее.       Он же сам уговорил Женю перестать бинтовать татуировку. Сам, своими руками сделал всё для того, чтобы отдать его Марку. Сердце разрывается, Андрею кажется, что у него в груди один сплошной сгусток боли вместо сердца. В глазах всё так же темно, Андрея бьёт крупная дрожь — он не выдержит, если снова останется один, только не это, пожалуйста, они же обещали бороться, обещали любить, пожалуйста, Женя!... — и ноги не держат, ноги превращаются в вату, колени подламываются. Андрей съезжает вниз по стенке, роняя телефон из негнущихся пальцев, и, кажется, хрипит и плачет, пока пытается заставить себя как-нибудь не умереть прямо здесь. Хотя бы просто делать вдохи и выдохи, это единственное, что он сейчас в состоянии делать.       Просто не умереть.