Almas Arañadas

Намджун знает Сесилию Рамирез Гонсальво ещё со студенческих времён. Чимин представил ему свою одногруппницу на Дне народной кухни, когда они, будучи частью корейской общины, угощали студентов кимпабом в рекреационном зале университета. Она была заинтересована Кимом ровно до тех пор, пока тот не признался в своей ориентации и безнадёжной влюблённости в первокурсника из филологического. На это она прокомментировала, что влюблён он не так уж и безнадёжно, ведь Чимин тоже гей. Молниеносно позабыв о своём увлечении, она с тех пор всеми силами пыталась их свести. Приглашала в гости на просмотр Альмодовара, выбирая исключительно те фильмы, где фигурировали гомосексуальные персонажи, а в середине вечера почти всегда под разным предлогом оставляла парней наедине. Тщательно продуманная стратегия в результате принесла плоды: под воздействием приторного шампанского за два евро юноши однажды поцеловались. Теперь, как зачинщица их отношений, девушка считает своим долгом разрешить семейный кризис. Поэтому она зовёт Намджуна пропустить по стаканчику и поговорить о жизни (преимущественно — его). За джин-тоником по пятничной акции «два по цене одного» она настаивает, что отношения — это труд, хотя сама ни с кем дольше трёх месяцев не встречалась. Напоминает, как Чимин сделал ему предложение в свой выпускной, «разве нелюбящий человек пойдёт на такое?». Безразличие друга она называет «временной депрессией», которая «у всех бывает», «его лишь надо поддержать». Ким задаётся вопросом, где ему найти силы на поддержку кого-либо, если он сам сломлен открытием, что спустя девять лет отношений его так и не смогли полюбить. Сесилия даёт ему номер психолога, с которым познакомилась в Тиндере. Рассказывает, что до свидания их общение так и не довело, и впервые они встретились только в его кабинете. По этическим соображениям, с ним она спать не может, но взамен она научилась выстраивать личные границы и проявлять осознанность к своим чувствам и действиям. Подруга предлагает Киму написать ему с просьбой провести пробную сессию с семейной парой. Берёт он недорого — всего сорок евро за пятьдесят минут. По нынешним расценкам, это правда немного. Сесилия так настырна, что Намджуну приходится написать специалисту под её надзором. Альваро находит окно в воскресенье на девять утра. Ким обещает вернуться с ответом, как только поговорит с мужем. Он приезжает домой за полночь. Все спят, кроме голодной Тоффи. Она крутится вокруг вновь прибывшего человека и пустой миски. Странно, что бодрствует в такое время. Как долго её не кормили? Он сыпет граммов двадцать сухого корма, замечая чьи-то трусы, брошенные мимо корзины для белья. Наверняка, Чонгук. Все омерзительные поступки по умолчанию приписываются ему. Ким их подбирать не будет. Кузен храпит на неразложенном диване сгруппировавшись, одеяла на нём никакого нет. Намджун открывает дверь в спальню Чимина, чтобы просто проверить, что чувствует при виде спящего мужа. Девять лет не убили в нём любви, и никакая депрессия не убьёт. Ким не верит в чудо терапии, но, если есть хоть малейшая вероятность, что она сможет что-то починить, он готов на это пойти. Он ложится рядом в одежде, потому что слишком пьян, чтобы раздеваться. Обнимает тёплое, закутанное в одеяло тело и зарывается носом в макушку. Там пахнет странно, но знакомо. Пытаясь заснуть, Намджун роется в воспоминаниях, чтобы связать с ними этот аромат. В памяти всплывают летние выходные в загородном доме у родственников, где к вечеру почти каждый день сжигали мусор и траву. С чего бы Чимину пахнуть гарью? Медленно он проваливается в сон, и даже в нём продолжает писать код по рабочему проекту. Однако, подняв глаза, не может ничего разобрать. Набор букв и символов перестраивается на экране монитора, образуя мужскую фигуру. Ким задерживает пальцы над клавиатурой, наблюдая, как проявляются ямочки на щеках отца. Намджун точно за отражением следит — настолько они идентичны. Он спрашивает: — Ты уйдёшь? И отчего-то уверен, что, если бы не этот вопрос, папа бы остался. Поэтому он не удивляется, когда мужчина поворачивается к нему спиной и делает шаг в никуда. Намджун барабанит по клавишам в надежде, что есть в программировании такой скрипт, который остановит Ким Соджуна. Но ошибается в алгоритме, меняя личность персонажа на Пак Чимина. Теперь его тянет за собой тётя Хвансу. — Нет, не надо. Не с ней, не с ней! — судорожно он продолжает набирать код, лишь ускоряющий движения мужа. Хвансу подмигивает сумасшедшему программисту, обнимая Чимина за плечи. — Пожалуйста! — вопит Ким. — Только не его! — Намджун? — чья-то рука ложится ему на лоб, заставляя распахнуть веки. Он просыпается в страхе, а сердце стучит так безумно, будто сейчас проломит рёбра. Видит супруга напротив: вот он, в одной кровати с ним, и никуда не ушёл. — Ты кричал. — Ах, Чимин, — Намджун прижимает его к себе в попытке умерить биение в груди. — Прости, я разбудил тебя? — топит Чимина в объятиях, пока тот вяло упирается. — Всё в порядке, — он прикладывает все усилия на то, чтобы открыть глаза, но тщетно. В норме, для избавления от утренних отёков ему требуется не меньше часа. — Плохой сон? — вслепую щупает оковы из супружеских рук, пытаясь освободить себя, но его отказываются выпускать. Намджуну критически важно осязать его полностью, как слушать Эрика Клэптона на всю громкость, чтобы мёд гитары тёк по всему телу. — Заработался. Всякий бред снится. — Когда ты пришёл? — Ночью. Ты спал. — Который час? — этим вопросом Пак вынуждает своего пленителя ослабить хватку. Последний дважды стучит по экрану лежащего на тумбочке телефона, что отображает «06:24». Со вздохом: «Господи» младший переворачивается на спину, закрываясь от всего мира. Ким сожалеет, что нарушил их безмятежный сон, во время которого они оба были так драгоценно близки. Он прижимается носом к горячей шее в жажде восстановить былое и на этот раз — дорожить: — Давай попробуем ещё поспать. Но муж не даёт его планам осуществиться, приподнимаясь со словами: — Нет, я… долго спал. Намджун не видит возможным преодоление этой пропасти в одиночку. Он сам виноват, вероятно, ведь игнорировал все чиминовы попытки примириться. Но не из вредности вовсе. Всякая форма выражения обиды — лишь средство манипуляции для изменения поведения обидчика. А он не обижен, он растерян и разбит, и он не манипулирует Чимином, ибо этим не вернуть его чувств. — Почему ты здесь? — Мне уйти? — Нет. Конечно нет, — тот поворачивает голову в сторону окна, пропускающего удручающе серый свет. — Ты не разговаривал со мной, поэтому я удивлён. Шанса на возобновление какой-либо связи между ними не остаётся, поэтому Ким также откидывается к изголовью кровати, пробуя запустить мыслительные процессы в голове. Оба стесняются друг на друга взглянуть как в день их первого свидания, только вместо бабочек в желудке — отвратительная тяжесть. — Я вчера встретился с Сесилией, — вспоминает он наконец. — Зачем? — Она просто пригласила выпить. Сказала, что ты не особо идёшь на контакт, и решила пообщаться со мной. Пак фыркает: «Какая общительная!», укрывая одеялом согнутые у груди ноги. Ким ласкает взглядом его утончённый профиль и непроизвольно усмехается: — Ты, что, ревнуешь? На это муж только поджимает губы, смотря куда угодно, только не на собеседника. Его фигура формирует круг, когда он укладывает голову на колени и оттуда спрашивает: — О чём вы говорили? — О нас с тобой, в основном. Она дала номер своего психолога. — Который из Тиндера? — Да. Но говорит, что он хороший. Он и семейную терапию ведёт. — Мм, — новая информация никак его не будоражит. Он делает вид или на самом деле не понимает активных намёков, поэтому приходится говорить напрямик: — Что, если мы сходим? Намджун и полагать не мог, какой эмоциональной отдачи требует само это предложение. Он знатно нервничает в ожидании ответа. Одно только радует: возлюбленный в конце концов удостаивает его взглядом, но в нём интереса ноль, одно сомнение: — На семейную терапию? Мы настолько обречены? — Ты не хочешь? — Не знаю. Киму неведомо, что нужно сделать, дабы оживить погасшее лицо напротив и возродить страсть в этом холодном сердце. Он беспомощен и хил, когда дело касается Чимина и его жестокого равнодушия. Он обездвижен собственным невежеством и задетым самолюбием. Но всё же пересиливает себя, сокращая расстояние, и подбородком утыкается в паково колено: — Прости меня, ладно? — шепчет он нетвёрдо. Касается взъерошенных серебристых волос, мечтая иметь неограниченный доступ к ним как раньше. — Мне нелегко было принять, что ты потерял ко мне интерес. Чимин так далёк от него, как будто на другой планете. Даже когда в пух и прах разнесено пространство между ними, он умудряется не смотреть в глаза. Неужели всё безвозвратно потеряно? — Я поступил ужасно, — сокрушается внезапно супруг. — Нет, — исчерпав терпение, Намджун развязывает намертво закрытого мужчину. Заставляет его развести ноги, опустить руки и поднять лицо, но тот упрямится, повторяя: — Нет, Намджун, это ужасно. Ужасно… Ким обнимает его так сильно, как только может. Он не готов терять, не готов ломать то, что на протяжении стольких лет усердно строилось. — Не говори так. Мы всё решим, — и запирает Пака в себе, пусть он и причитает без конца: — Нет, я не смогу. Ты никогда меня не простишь. — Послушай меня, — старший ловит его лицо, чтобы посмотреть в робко опущенные глаза. — Тут нечего прощать. Мы давно вместе. Это нормально, когда люди остывают спустя какое-то время. Я просто хочу понять: ты готов поработать над этим вместе со мной? — Я не знаю, как это исправить. Мне очень стыдно. — Но ты хочешь это исправить? Да? — чувство облегчения мягко гладит его по плечам, едва он видит кивок. Он вновь прижимает партнёра к груди, заверяя их обоих: — Хорошо. Мы это исправим. Исправим, ладно? Поедем завтра на терапию. А сегодня проведём вместе день, согласен? Давай посмотрим что-то из Альмодовара. Как тогда, у Сесилии, помнишь? — Гейское кино и дешёвое шампанское? — раздаётся из глубин его тисков. Он хмыкает, оглядывая любимое лицо: — Да. Только теперь мы можем позволить себе что-то подороже. — Хорошо. Давай. Он не останавливает себя в порыве поцеловать Чимина. Кажется, что не делал этого вечность. Тот, как и всегда, мягкий и податливый, только на вкус горчит. — Ты что-то курил? — интересуется Намджун, с неохотой отрываясь от жарких губ. Ничего страшного, если да. Немного неожиданно, но не секрет, что Пак Чимин легко поддаётся чревоугодию в любом его проявлении. — Что? Как ты узнал? — у того брови вздымаются от невероятной намджуновой проницательности, но здесь много ума не нужно: — По запаху. Глупо теперь отрицать — Пак и сам понимает. Но никто никуда не торопится, так что его признанию щедро отдаётся сколько угодно времени. В оглушительном молчании слышен только шум холодильника из кухни да журчание в батареях. — Да, я был подавлен и не знал, что сделать, чтобы мне стало лучше, — раскалывается он в результате, — и попросил Чон Чонгука достать немного травы... Снова это имя. Снова оно вплетено в их рутину, хоть Чимин и дал слово минимизировать общение с их домашним антагонистом. Намджун напоминает об этом с нескрываемым разочарованием, на что получает ответ: — Знаю. Но кто, как не он, в курсе, как всё устроено? С этим не поспоришь. По части наркотиков и оружия Чонгуку нет равных. Однако то, как Чимин добровольно поддаётся очевидно губительному влиянию, повергает в ужас. Впрочем, теперь его любовь к Тарантино, Скорсезе и Ричи (хоть и упоминание Ричи в списке великих само по себе грешно) вполне обоснована. — И что? Тебе стало лучше? — Уж лучше бы я просто объелся мороженого, — Пак выбирается из заточения, чтобы объявить: — Мне надо в душ, — и достать из шкафа полотенце со сменным бельём. Он удаляется со стремительностью малознакомого секс-партнёра из Гриндра, оставляя после себя спёртый воздух и горечь во рту. Намджун пресекает разрушительные для самого себя думы выходом в социальные сети, где у людей всегда всё хорошо и весело. Друзья делятся публикациями из клуба, ресторана, тропического острова, Лиссабона, гончарной мастерской, танцевальных практик, футбольного матча — очередное соревнование, у кого интереснее жизнь. Ничего нового. Он закрывает приложение с мыслью, что давно пора его удалить, и пишет Альваро сообщение, в котором подтверждает завтрашнюю запись. Возвращаться в дрёму больше не имеет смысла, поэтому Намджун переодевается в домашнее и выходит из комнаты. Чонгук лежит на животе, свесив руку и ногу с дивана, а трусы его благополучно крутятся во включенной стиральной машине. Ради всего святого, зачем Чимин стирает его вещи? Он всё помнит. Засыпая, Пак надеялся, что забудет. Но едва он продрал глаза наутро, как его окатило волной из мельчайших подробностей со вчерашнего дня. И он не в состоянии это переварить. Обжигающие струи воды, что жалят тело, слишком уж к нему милосердны. Ему бы хотелось, чтобы они расплавили его как кусок металла, оставив после лишь скворчащую лужу на дне душевой кабины. Он ничего не заслуживает: ни намджуновой заботы, ни шампанского за цент. Такое лживое дерьмо, как он, не имеет права жить. Его тянет рвать из-за поцелуя Иуды после того, как он таял под чужими губами. Его слабость, его пороки тошнотворны, и они всплывут снова, как только он столкнётся с Чон Чонгуком лицом к лицу. Чимину страшно до дрожи в конечностях, он не сможет это пережить. Он не расскажет ни за что в жизни. Будет истязать себя до самого конца, но не расскажет. Достаточно и того, что ему мерзко глядеть в зеркало. Разочарование Намджуна не оставит и следа от его существования. Жёсткой щёткой Пак царапает грудь, плечи, живот, бёдра — всё, что было тронуто пальцами и поцеловано губами чужака. Он сам просил об этом, он хотел этого больше всего в жизни, так что не может толком обвинить Чонгука. Виноват только Пак Чимин, и только ему надобно нести наказание. Ким стучится спустя примерно получаса с просьбой впустить в ванную комнату. Чимин заворачивается в полотенце и отпирает дверь, чтобы супруг мог справить малую нужду. Проходится электробритвой по подбородку в то время, как Намджун выжимает остатки зубной пасты на щётку, подмечая, что надо бы съездить завтра в супермаркет. Его техника чистки зубов покорит любого стоматолога: он совершает выметающие движения от дёсен к режущим краям зубов, тщательно и не спеша, а после обязательно воспользуется зубной нитью. Истинный педант. — Не стирай бельё Чонгука, — просит он, поднимая взгляд на отражение мужа. — Пусть он сам это делает. Наверняка думает, какой Чимин у него заботливый и добросердечный. А тот просто уничтожал улики. Было бы у него больше времени и возможностей — сжёг бы всю их вчерашнюю одежду до последнего лоскутка. — Хорошо, — завершив бритьё, он кладёт устройство обратно в шкаф и облачается в свежее и хрустящее. Чистая пижама обладает умиротворяющим запахом парфюмированного спрея, который Пак имеет привычку наносить на все свои вещи. Воздушный хлопок восстанавливает шаткое чувство покоя и стабильности. И кажется, что всё ещё можно исправить, если постараться. — Ты можешь его выгнать? Хотя бы на сегодня, чтобы он не мешал нам? — Я могу попросить его прогуляться, — Ким наматывает флосс вокруг средних пальцев и приближает лицо к зеркалу, чтобы разглядеть белоснежные зубы. — Но, может, мы сами сегодня куда-нибудь поедем? Чимин закрывает унитаз крышкой и садится на него. Тоффи, разбуженная созданной хозяевами суетой, запрыгивает к любимчику на колени, и теперь они вместе смотрят, как Намджун продевает нить в каждую щель между зубами. Кошка громко мурчит и трётся о пакову шею, отчего тот с ужасом вспоминает, что, вырубившись, не дал ей вчера ни еды, ни витаминов. Он с сожалением целует её тёплый лоб и мокрый носик, обещая, что больше такого не повторится. На губах остаётся мелкая шерсть, которую он вытирает кистью руки, а затем произносит: — Я не хочу выходить из дома. Намджун пожимает плечами: — Нет гарантии, что он захочет. Чимин категорически не хочет видеть их назойливого гостя. Он бы забился в углу дальней комнаты до самого конца чонгукова пребывания здесь, лишь бы не встречаться взглядом и языками не цепляться. — Я напишу Сесилии, он ей понравился, — озаряет его вдруг. Он вспоминает голод в девичьих глазах, который ни с чем не спутать. Словно она ознакомилась с меню ресторана, что посетит в выходные, и теперь с нетерпением ждёт дня икс. Быть может, стоит дать ей полакомиться корейским барбекю? — Возможно, она согласится показать ему город и свою кровать. Старшего озадачивает его внезапная инициатива. Прервав утреннюю рутину по уходу за собой, Ким поворачивается к супругу с вопросом: — Зачем подвергать Сесилию такому риску? Мало ли, что он вытворит… Пак понимает, что даже не задумывался о безопасности подруги. Она ему безразлична, поскольку отчаяние заполнило весь его внутренний простор. Он не видит других решений: либо он бросает Сесилию в смертельные объятия Чонгука, либо погибает сам. Никакой жалости и тревоги по отношению к ней он не испытывает, только злость. И непонятно, почему эта злость распространяется на девушку в том числе. — Я хочу провести хотя бы один день без него. Мы можем это устроить? Намджун замечает, без сомнения, как младшего крупно трясёт. Чимину страшно, что его разоблачат в ту же секунду, поэтому, не дождавшись ответа, он встаёт с Тоффи на руках и заявляет о своём намерении предложить подруге озвученную идею. Делает шаг к двери, где появляется мужская фигура, и в глазах темнеет. — Что ж вы вечно так рано просыпаетесь? — Чонгук, жмурясь, зевает и чешет затылок. — И меня будите заодно, — он с трудом разжимает веки, после чего обнаруживает перед собой Пака с подкашивающимися коленями. Припухшие губы обнажают плотоядный оскал, и низким утробным голосом Чон произносит, уставившись прямо в глаза: — Доброе утро. Так Чимин понимает, что тот тоже всё прекрасно помнит. Какая никчёмная была наркота! Не удостоив зверя ответом, он тут же его обходит и покидает ванную комнату в приступе тахикардии. Чонгук провожает его взором, жалея, что не успел коснуться хотя бы кончиками пальцев манжет его пижамы. Влажные лилии ещё кружат в воздухе какое-то время после пакова ухода. Тоска по нему возникает сиюминутно. — Чонгук, — Ким Намджун окликает кузена, тем самым воруя его внимание. Чонгук смотрит на него, милого и лживо дружелюбного, а в голове только одна мысль: «Я был с твоим мужем». — А ты же особо никуда не выбирался с тех пор, как приехал, — «И нам было хорошо». — Тебе нужно выйти, посмотреть город. Он ничего не знает. Конечно, не знает. Чимин сохранил их грешок в тайне, оттого рдеет и прячется сейчас. Лицезреть беспечного хёна, что и не подозревает об измене супруга — одно удовольствие. Этому умнице и красавчику, гордости родителей и объекту всеобщего восхищения предпочли оборванца с улицы, непутёвого и безнадёжного Чон Чонгука. Скрыть улыбку не получается. — Ну, можно. А кто проведёт мне экскурсию? — Сесилия с радостью согласится, — Намджун вытирает лицо полотенцем, которым Чон давеча стирал засохшее семя с живота. Нет зрелища уморительнее. — А вы? — Мы останемся дома. То, как хён улыбается с выдвинутыми вперёд нижними зубами, переносит Чонгука во времена их приятельства. Все до единой улыбки Намджуна были притворством, он никогда не наслаждался чоновой компанией. Но хён был единственным, кто ни за что бы не ударил в спину, потому что он боялся. Этот страх был ядром их дружбы. Чонгук не глупец, и отдаёт себе отчёт, насколько жалкими этот факт выставляет их обоих. — Чтобы поменять замки, пока меня нет? — усмехается он, подходя к раковине. — Да нет, просто мы с Чимином хотим немного побыть вдвоём. Они помирились? Матерь божья, они ведь были в ссоре ещё вчера, а теперь вознамерились уединиться? — Потрахаться решили? — Чонгук выдаёт это и автоматически представляет себя в ярком клоунском костюме, рыжем парике да с накладным носом в виде шарика. Намджун лишь разводит руками, мол что есть, то есть. Ситуация образовывается следующая: Чон Чонгук, бездарный шут и аниматор, сплотил супружескую пару после соблазнения Чимина и признания ему в чувствах. Вот, что поистине уморительно. — В вашей грёбанной квартире двести комнат, а я сплю на диване, — цедит Чон, надвигаясь на брата. Последнему не постичь реальной причины его раздражения. Как и всегда, родственник отнесёт чонгуков срыв к психопатии, подобно тёти Донсу, любую выходку сестры объяснявшей её мнимым расстройством. — Теперь вы хотите прогнать меня, чтобы сношаться на каждом углу? Он небезосновательно повышает голос. Чимин должен услышать. Он должен ответить за то, что в очередной раз поглумился над Чонгуком. Посмотреть бы сейчас в глаза этого мелкого труса, привыкшего постоянно действовать исподтишка. — То есть ты не хочешь повидаться с Сесилией? Недотёпу хёна хочется пнуть под зад, чтобы исчез с дороги. Этот кретин решительно ничего не понимает. Его водит за нос собственный муж, а он организовывает им тет-а-тет. — Хрен с вами! — Чон отворачивается, чтобы открыть кран. Холодная вода собирается в его ладонях, и он ополаскивает ею лицо. — Когда она приедет? А то вдруг вы от нетерпения наброситесь друг на друга прямо при мне. Не хочу быть свидетелем вашей гомо-случки. — Чимин напишет ей, — Ким пятится к выходу из ванной. — Думаю, она согласится встретиться во второй половине дня. — Хорошо. Старший угукает, закрывая за собой дверь с обратной стороны. Чонгук бьёт по смесителю кулаком, но этого мало. Он не знает, что ещё ему сломать. Облокотившись о раковину, он стоит неподвижно бог знает сколько времени. С чего он так взбешён? Несколько расчувствовались и чуть-чуть потрогали друг друга в разных местах. Всякое бывает. Он же не всерьёз влюбился. Чимин ведь парень, Чонгук, парень! У него там член между ног и яйца. Волосы на ногах, щетина, адамово яблоко. Разве ты можешь влюбиться в такое? Безусловно, нет. Но ты можешь влюбиться в чувственность мокрых глаз, отзывчивость тела, святость объятий и поцелуев, тепло розового пледа с запахом стирального порошка, вкус домашних спагетти и меланхолию стихов. А могут ли влюбиться в тебя? Намджун движется к кухне с чувством, будто только что одолел волчью стаю. По факту он кое-как убедил строптивого донсена выйти погулять, проглотив тонну грязных высказываний. Но цель достигнута, и он торжественно является супругу с единственным вопросом, который должен их сегодня волновать: — «Закон желания» или «Лабиринт страстей»? Чимин, не заметивший его появления, вздрагивает от услышанного. Оттолкнувшись от столешницы, он поворачивается к Киму, чтобы продемонстрировать наконец огромные глаза и румяное лицо. — А? — издаёт растерянно он. — Что случилось? — Ничего, — в попытке спрятаться от настойчивого беспокойства супруга, Пак обращается к холодильнику. Достаёт из него авокадо и помидоры, попутно тараторя: — Сесилия согласилась. Приедет через час. — Вау, так скоро! Намджун гадает, что творится в голове у суетного мужчины, когда тот вновь обозревает холодильник приговаривая: «А, ещё зелень, зелень. У нас есть зелень?». — Так какой фильм мы будем смотреть? — Эм… — Чимин с успехом продолжает пренебрегать его вниманием и всё носится по кухне — на этот раз в поиске блендера. — Выбери сам. Потом он просит Кима почистить репчатый лук для гуакамоле (видно, чтобы не задавал утомительных вопросов), сам ставит хлеб в тостер и согласно мычит на предложение мужа подготовить сырную тарелку к просмотру фильма. Намджун наступает себе на горло, изображая счастливое неведение в ответ на холодность. Театр одного никому не интересного актёра. Полностью погрязший в невидимых, но вполне ощутимых каловых массах, старший молча режет лук на четыре крупных кусочка и отправляет их в блендер вслед за другими ингредиентами. Острое лезвие в мгновение ока измельчает содержимое тары, превращая его в однородную пюрированную массу. Пак разрезает помидоры мелкими кубиками, чтобы добавить в блюдо отдельно, а его помощник достаёт хрустящие ломтики хлеба и ставит в тостер ещё два. — Где наши вина? — сухо спрашивает последний. Они стоят так близко друг к другу, что то и дело толкаются плечами, но ощущение, что они чужие, тем временем раздувается как рыба-ёж. — В верхнем шкафу над микроволновкой. — Я думаю, можно потихоньку накрывать столик у телевизора. — Да, давай. Можешь сразу отнести гуакамоле, — готовую закуску Чимин перекладывает в пиалу из ресторанного фарфора и выдаёт мужу, как только тот находит из шкафа Креман де Бордо: — Бокалы в зале. Я пока нарежу сыр, — он действует машинально, поэтому практически не вовлекает в процесс мышление. К тому моменту, когда Намджун уходит в гостиную с полным посуды подносом, перед Паком появляется круглая деревянная менажница и камамбер, но спроси у него, каким образом — он и не вспомнит. — Должно быть, весело с члена на член прыгать? — голос над ухом заставляет его подпрыгнуть на месте. Человека за спиной он также не заметил, но плотный влажный вихрь из кориандра и плюща заключает его в удушающие объятия за считанные секунды. Небольшой поворот головы, и он касается щекой мокрых иссиня-чёрных кудрей. Капли воды холодят раскалённую кожу. Телу потребно остудиться, но Чимин знает: едва он позволит себе упасть в этот ледяной мрак, всё будет потеряно. Контроль над ситуацией, привычная размеренная жизнь, его счастливый брак и он сам — всё канет в лету. — Не разговаривай так со мной, — предупреждает Пак, предпринимая в то же время напрасные попытки отодвинуться. Перед ним столешница, за ним — Чон Чонгук, трущийся носом о его висок. Тот выставляет руки по обе стороны от его бёдер и тихо хмыкает: — А как мне с тобой разговаривать, если ты ведёшь себя как шлюха? — Мы были под кайфом, этого не должно было случиться. И больше не случится. Выпрыгнувший из тостера хлеб отправляет сердце в пятки. От мысли, что так же в любой момент на кухню может вернуться Намджун, Чимин цепенеет. — Я думаю, что хён имеет право знать, — шепчет Чон на ухо. Оно вспыхивает с новой силой от горячего дыхания, а напряжение, скопившееся внутри, подталкивает Пака к неизбежному самоуничтожению. Он поворачивается к своему палачу и всматривается в глаза, что несут смерть. В груди — ноющая боль: — Нет, пожалуйста, Чонгук! Я тебя умоляю, у нас только всё наладилось! Он без преувеличений заклинает о своём помиловании, словно приставили дуло ко лбу. Надеется на рождение жалости в чёрной беспроглядной глубине. Чонгук ослабляет нити, тянувшие уголки его губ к ушам. Выражение его лица сложно трактовать, как и следующую реплику: — Ты так любишь его? А я что? Просто под руку попался? Он звучит как ребёнок: абсурдно, нелепо, будто постирония какая-то. Чимин усмехается почему-то, хотя не в состоянии даже ровно дышать. Но не похоже, что Чон шутит, особенно когда вытягивает вот так губы. — Ты не считаешь, что глупо даже спрашивать об этом? Конечно, он важнее всех для меня. — Хорошо, — на мгновение кажется, что Чонгук выпускает своего узника, разжав до этого вцепившиеся в столешницу пальцы. Однако следом его руки оказываются на чиминовых боках. Грубый толчок бёдер о бёдра выбивает последний воздух из лёгких. Пак давит на чонгуков крепкий живот, протестуя: — Убери руки! — Хочешь, чтобы я молчал? — Чон призывно поднимает подбородок, отчего взор его преисполняется едкой спесью. Ладони путешествуют от поясницы до чиминовых ягодиц. — Поцелуй меня. — Ты спятил? — Тосты готовы? — намджунов голос заставляет младшего отступить. Пак возвращается к доске с сыром и дрожащими руками берётся за нож. Слабые ноги еле его держат, то и дело подгибаясь. Муж кладёт в тарелку поджаренный хлеб и вновь заправляет тостер, задумчиво озираемый Чон Чонгуком. — Хён! — выдаёт последний. — М? «Это просто какой-то детский сад» — думает Чимин, мотая головой от безысходности. Ему больше ничего не остаётся, кроме как гореть в адском огне и слушать: — Мы вчера торчали, знаешь? — В смысле? Вдвоём? — Да. Чимин попросил меня прикупить чего-нибудь, настолько ему было грустно. Чимин нарочно роняет нож, едва возведя его над цельным куском камамбера. Неестественно выражает досаду, и пока муж поднимает для него кухонную утварь, обращается к Чону, без голоса артикулируя: «Хватит!». Но читает по губам напротив: «Поцелуй меня», прежде чем они тянутся в холодящую кровь улыбку. — Это я знаю, — Ким не глядя ставит нож на доску, всецело сконцентрировавшись на донсене. — А ещё Чимину не понравилась твоя покупка. — Да, эффекта никакого, — Пак поддакивает и сразу после ощущает себя таким крошечным и незначительным. Эдаким десятилетним мальчишкой, чьи слова никто не берёт в расчёт. — Правда? А ты выглядел довольным, — Чонгук как будто бы снова становится на пару сантиметров ближе. Скорое разоблачение дышит Чимину в затылок, и он приходит в ярость от того, что единственная ошибка, допущенная им в минуту уязвимости, используется этим нечестивцем для разрушения самого ценного. — Оно того не стоило, — плюёт он в юное лицо и отворачивается. А жаль. Было бы вкусно понаблюдать, как заносчивую самонадеянность смывает с лица точно морской волной. — Главное, чтобы такое больше не повторилось, — намджунов рот изображает прямую линию. От неё нет ни ямочек, ни гусиных лапок. С тарелкой тостов он снова покидает кухню, оставляя супруга наедине с кузеном. Пак сжимает рукоять ножа до боли. Как только чоново дыхание вновь щекочет висок, он приставляет остриё к его горлу. На секунду Чонгук приходит в изумление, но вскоре демонстрирует разочарование, которое, как и прочие его реакции, провоцирует донельзя. — Свали отсюда к чёртовой матери! — рычит Чимин сквозь зубы, давя лезвием на мягкую кожу возле кадыка. Юноша хватает его за запястье и полукругом выворачивает его. Пак закусывает губу, дабы подавить болезненный скулёж. Пальцы приходится разжать, и, сетуя на собственную беспомощность, он позволяет Чонгуку отобрать холодное оружие. Вдох и задержанный выдох. Чимин немеет, видя, как сверкает сталь в чужой руке. У младшего взгляд скучающий и даже пустой. Всё, что он решает сделать — это воткнуть нож в дерево разделочной доски и уйти, ни слова не проронив. Чимин молится богам из всех религий, чтобы Сесилия скорее забрала его. На всякий случай торопит саму подругу, заваливая её сообщениями в мессенджере. Девушка отвечает, что без того скачет по всей квартире, надевая первое, что находит. В спешке даже забыла нанести праймер под тональную основу, из-за чего бросаются в глаза шелушения в Т-зоне. Пак борется с неистовым желанием рассказать ей всё. Ему тяжело держать тайну внутри, она разлагается там. Тело загноится, если он не исповедуется, если не поделится, как ему страшно и стыдно. Пак первым делом пишет подруге или звонит ей, когда события из жизни его потрясают. Сесилия делает так же, ведь зачем ещё нужны друзья? Однако примет ли она его покаяние сейчас? Простит ли? Их с Намджуном союз — её детище. Если Пак предал супруга, то считай — и её. — Отдайте мне пушку! — слышен голос Чонгука из гостиной. Намджун отзывается: — Зачем она тебе? — Забыл мою историю? Я не выйду из дома без оружия. И это моя вещь, не слишком ли много вопросов? — Ты не можешь брать пистолет на свидание с нашей подругой! — Поверь мне, хён, если я и наведу на неё ствол, то совсем другой. Вмешиваться в стычку братьев Чимин не намерен. Он уходит в себя, переключив внимание на украшение менажницы всеми видами сыров, что есть в холодильнике, миндалём и яблоками. С пушкой или без, Чонгук так или иначе уедет, и в его отсутствие Пак тщательно обдумает тактику своего поведения. Возможно, Ким согласится выставить за дверь вещи родственника и не открывать ему, пока тот не оставит их в покое. Оказывается, «первое, что нашла» Сесилия — это приталенное платье цвета фуксии с отверстием на ложбинке меж грудей. На вопрос, не холодно ли ей в летнем платье, она отвечает, что рукава длинные, значит — оно осеннее. Завидев Чонгука за спиной друга, девушка кличет «Адриан!» и тянет к нему руки. Пока они обнимаются подобно давним друзьям, Чимин замечает на лице супруга конфуз. Намджун неслышно повторяет услышанное имя, на что Пак шепчет по-корейски: «Его так зовут». Чимин не предлагает гостье ни чая, ни кофе, только говорит ей: «Он весь твой» и поспешно провожает пару к выходу из квартиры. Последнее, что он видит перед их уходом — их сплетённые пальцы и взмах чёрного чонгукова плаща. Эстет Ким Намджун здорово постарался над сервировкой журнального столика. Он разливает по бокалам игристое, и они чокаются победно, словно навсегда избавились от занозы в заднице. Какое заблуждение! Чимин прячется в объятиях родного человека, и вместе они под розовым пледом и с Тоффи, сложившейся батоном на краю дивана, смотрят «Закон желания». Антонио Бандерас, молодой и кучерявый, психически нездоров и одержим главным героем — кинорежиссёром по имени Пабло. Последний, хоть и тронут его нежностью, не советует влюбляться в себя, ведь он ужасный эгоист. На самом же деле Пабло никак не может забыть бывшего возлюбленного, которым Антонио тоже хочет обладать. Он хочет «обладать всем, что принадлежало Пабло», потому что любит его. Но, столкнувшись с сопротивлением, сбрасывает конкурента со скалы. Красивый безумец применяет шантаж и манипуляции, чтобы вернуть к себе внимание любовника, но погибает под песню: Lo dudo, lo dudo, lo dudo Que tú llegues a quererme Como yo te quiero a ti. Lo dudo, lo dudo, lo dudo Que halles un amor más puro Como el que tienes en mí. — Понятно, почему мы тогда поцеловались, — резюмирует Ким на титрах. — Я бы сделал всё, лишь бы не смотреть эту посредственность. Сесилия давным-давно истребила в себе остатки девичьей наивности, поэтому на серьёзный исход знакомства с Адрианом не рассчитывает. Он всего лишь безработный намджунов родственник, явно пребывающий в Мадриде временно, поскольку не знает ни испанского, ни английского. Отстранённый и нелюдимый, он не горит спозаранку устроенной специально для него экскурсией, и не шибко покладист, но, господи, как же красив! Девушка временами отсоединяется от реальности, дивясь аккуратному овальному лицу с крупными миндалевидными глазами и роскошным волнистым волосам, в которые так и тянет зарыться пальцами, издавая стоны. Они сперва завтракают паэльей в Casa Benigna, и Адриан выделяется чёрным пятном на бело-голубом фоне местного интерьера. Он неохотно снимает маску, чтобы попробовать первую ложку риса с морепродуктами, потом хмурится, удивлённо мыча перед тем, как съесть ещё. На протяжении всей трапезы он охает и мычит, продолжая бросать на спутницу свирепые взгляды. Надо полагать, сведённые к переносице брови — знак его удовлетворённости вкусом, так как блестящие от соуса губы всё же тянутся в улыбку, пока он жуёт. Сесилия смеётся над ним, передразнивая выражение его лица. Тот, без затруднения угадавший её мысль, разражается хохотом, после чего подтверждает, что ему вкусно через приложение машинного перевода в её телефоне. — Muy rico, — произносит Сесилия в призыве повторить за ней. Адриан плохо выговаривает букву «р», и даже это кажется соблазнительным. Она обязана его сегодня хотя бы поцеловать. Когда приносят счёт, она собирается заплатить, но юноша перехватывает тонкую книжицу, чтобы вложить в неё наличные. Сесилия не знает, как объяснить ему, что здесь так не принято: либо платит пригласивший, либо делится счёт. Она прекрасно зарабатывает в отделе контента крупной ритейл-компании, поэтому заплатить за бранч для неё не составляет труда. Напечатать всё это за ограниченное количество времени не удаётся, поэтому она спускает Адриану с рук сексистский жест, списывая его на непрошеное джентльменство. Юноша натягивает обратно маску и вновь облачается в киануривзский плащ из водонепроницаемого материала. Сесилию в очередной раз поражает его неподдающаяся объяснению красота, и она моментально прощает ему всё. Надевает плюшевое розовое пальто и выходит с загадочным корейцем на охоту за достопримечательностями. Она показывает ему Арену Лас-Вентас, находящуюся неподалёку от ресторана. В попытке рассказать хоть что-то о площадке, Сесилия изображает тореадора на быке и развевает по ветру невидимый красный платок. Турист кивает. Они заходят внутрь, и юноша смотрится эпично посреди широкой аллеи. Пока он оглядывает богатое убранство вокруг себя, девушка порывается его сфотографировать. Но едва щелчок камеры с трибун достигает адрианова слуха, он оборачивается на спутницу и несётся к ней на всех парах. Та, хихикая, убегает прочь, но преследователь настигает её за миг и отбирает телефон. Становится не до смеха, когда она видит раздражение в лице напротив. Парень удаляет фотографию, на которой он вышел так удачно, рыча «No». С чего такая враждебность? Это же просто невинная фотография. Разве он сам не хочет запечатлеть момент? Девушка только коротко пищит, прежде чем поймать тьму в его глазах. Именно сейчас она осознаёт, как легко одета, ибо внезапно веет холодом. Она молвит: «Vale» и убирает телефон в карман. Больше ни одной фотографии. Далее они едут смотреть на фонтан площади Сибелес, обрамлённый флагами Испании. Сесилии ничего рассказывать уже не хочется, что её спутник, по всей видимости, замечает. В небольшом ларьке у дворца тот покупает два початка горячей кукурузы и преподносит одну экскурсоводу, изламывая брови. На это зрелище тяжело смотреть без улыбки, так что девушка берёт и бьёт его завернутым в бумагу угощением по плечу. Но извинения принимаются, и пара поедает кукурузу, изучая величественную скульптуру богини Кибелы на колеснице, запряжённой львами. Зёрна овоща приятно лопаются меж зубов, от него всё ещё исходит пар, согревающий в пасмурный осенний день. Несколько часов они исследуют архитектуру города, пока ноги не приводят их к ночному клубу, где уже вовсю играет реггетон. Сесилия тянет приятеля за руку в заведение, а тот поднимает палец, вслушиваясь в музыку, после чего восторженно выдаёт: «Джей Балвин!». Девушка усмехается. Да, это Джей Балвин, и судя по тому, как Адриан качает головой в такт, в любви к этому исполнителю они сошлись. «Ти-ви!» — восклицает он, рисуя воображаемый прямоугольник. Наверное, хочет сказать, что видел музыкальный клип по телевизору. Они усаживаются за барную стойку, и тут же наваливается вселенская усталость. Ступни ноют от боли, и кажется, в ближайшие пару часов встать Сесилия будет не в состоянии. Она заказывает две caballitos текилы, чтобы зарядиться. Высыпает соль другу на тыльную сторону ладони и слизывает подчистую, наблюдая за его реакцией. Чонгук хмыкает, сверху вниз оценивая её вызывающий взгляд исподлобья. Её голод настолько очевиден, что в какой-то степени трогает. Там, где раньше была дорожка из кристаллов соли, теперь сверкает влажный след её языка. Девушка поднимает голову опосля и тянет к нему смуглую руку. Почему бы не подыграть? В подобной манере Чон высыпает соль, сцеловывает её неторопливо с нежной кожи. Его долгожданная отзывчивость вызывает в Сесилии нескрываемый трепет. Она кусает едва заметно губу, взволнованная загоревшимся перед ней зелёным светом. Одним махом они заправляют организм шотом текилы, которая моментально обволакивает горло, греет уши изнутри, обжигает пищевод. Всем существом чувствуется мгновенное проникновение коварного напитка в кровь. Чонгука ведёт. Из колонок раздаётся: «Yo pedí un trago y ella la botella». Чон понятия не имеет, как это переводится, но сочная, полная жизни женщина, подарившая ему вполне сносное настроение сегодня, восхитительно вписывается в ритм музыки и пурпурные огни клуба. Она кладёт лайм в его рот, а затем влажно чмокает в губы. Не смущается ни капли после. Чон жуёт кислый плод, а после слизывает с губ испускаемый ею вишнёвый сок. Яркий вкус вызывает оскомину на дне ротовой полости и лёгкое першение в горле. Брюнетка покачивается на барном стуле под чувственный характерный лишь реггетону бит. Параллельно обозревает недавние публикации друзей в соцсетях, одна из которых принадлежит пользователю p.jimin95. Чонгук совершенно случайно, лишь краем глаза примечает фотографию, сделанную в известной ему квартире. Два бокала, наполненных шампанским, соприкасаются перед телевизором. Подпись гласит: «Netflix n chill w ma boo». Чёрт разберёт, что это значит. Наверное: «Сейчас будем заниматься долгим безудержным сексом с моим мужем, который важнее всех для меня. А Чон Чонгук, ублажавший меня накануне, пусть сваливает к чёртовой матери». Далее следует портрет возлюбленных щека к щеке. Фото изобилует нежностью, от которой щемит в груди. Чон не на жизнь, а насмерть борется с желанием сбить злосчастным телефоном ряд из коллекции виски на стене бара. Вместо этого просит патлатого бармена повторить заказ, и тот в следующую же минуту выставляет обновлённые стопки с прозрачным животворящим напитком. Сесилия не догадывается, что очередная доза алкоголя уберегла от гибели её персиковый айфон. Заблокировав и отложив девайс, она пьёт с юношей на брудершафт. Текила, как трудолюбивый клерк, выполняет поставленную ей задачу буквально на раз-два. Чонгук успешно пьянеет, но счастливее не становится. Даже сто граммов не помогли ему разобраться, кому обращена его ярость: смазливому крысёнышу Пак Чимину, его рогоносцу-мужу или тюфяку Чон Чонгуку, схававшему выходку предыдущих. В любом случае всем до единого он жаждет выбить зубы, но отчего-то не воспользовался шансом, когда Чимин внаглую на это напрашивался. Удивительно, как две выделяющие сахар фотографии в одночасье обнулили колоссальную работу, что проделала над ним Сесилия. Какое неуважение к человеческому труду! Нужно исправлять. Рассчитавшись с барменом, Чон тянет подругу на танцпол, ведь Джей Балвин музыку пишет отнюдь не для того, чтобы её попросту слушали. Под неё нужно двигать задницей, как это делают в его клипах. Ещё нет и девяти, поэтому народу мало. Чонгука это тем не менее немного не волнует. Он пьян? Пьян. Значит, пора танцевать. Сесилия вся такая великолепная в этом пёстром до ряби в глазах платье — мечта любого мужчины. Она двигается красиво, смотрит на него красиво, приближается к Чону красиво, скрепляя руки на его шее. Тот обнимает её за талию, предполагая, что непременно случится ещё один чмок. Ему досадно почему-то. Появилась бы она в его жизни хотя бы на день раньше, Чонгук бы и впрямь потерялся в россыпи мелких родинок на её ключицах да в глубоком декольте. А сейчас, да, она красива. Да, тепло её гибкого тела пульсирует под его пальцами, и да, раскалённый воздух из её губ приятно ловить. Но она не заполняет его сознание, даже когда, повернувшись, плавно вращает бёдрами навстречу его паху. Понятны ли его размышления? И нормальны ли? Она действует настолько профессионально, что в движении её таза отслеживается явная восьмёрка. Если уж и это Чонгука не впечатляет — то он без сомнения болен, вызывайте психиатра. Он наклоняется, чтобы шепнуть Сесилии в ухо: «Ай го тойлет» под её огорчённый вздох, но та его великодушно отпускает, так как ему обязательно нужно умыться и дать себе пару раз по лицу. Что это за слюнтяй стискивает зубы в зеркале уборной? Чонгук не узнаёт его и не желает иметь ничего общего с побитым псом, что, поджав хвост, скулит и плачет о несправедливости мира. Люди к нему жестоки, какая новость! Нытьё и жалость к себе ему, видно, передались воздушно-капельным путём. Только вот он не Пак Чимин, и от вируса этого пора избавляться. Чон трёт покрасневшие стеклянные глаза, давит ладонями на глазные яблоки пока не расфокусируется взгляд, и не появится в отражении тот человек, к которому он взывает. Покинутая и одинокая Сесилия накидывает на плечи пальто, дабы сделать пару тяг электронной сигаретой снаружи. К вечеру становится особенно зябко, отчего кожа покрывается мурашками, и твердеют соски. Такое бы сыграло ей на руку в компании любого другого мужчины, но не в случае с Адрианом. Последнего её стереотипная сексуальность, кажется, нисколько не трогает, и сегодняшний день, полностью посвящённый эмоциональным качелям между ними, тому подтверждение. Это нормально — не нравиться всем (кому уж, если ни Сесилии, знать об этом), просто его смешанные сигналы приводят в заблуждение уже который раз на дню. Гордость и самолюбие — её ахиллесова пята, да и никому бы не понравилось быть жертвой мужских игр. В очередной раз она приходит к выводу, что если не все, то большинство мужчин — мерзавцы и негодяи. Вот, к примеру, этот парень в грязных Air Force-ах у входа в клуб, уставившийся на её грудь. Наверняка думает, что она для его сальных взглядов принарядилась. — Hola, mamacita, — выдаёт он, посчитав уместным подойти. — Qué haces aquí tan bonita? — он ухмыляется, привлекая внимание к неправильному прикусу. Чем-то похож на Намджуна, только отсутствуют манеры и уважение к личным границам. Девушка устало выдыхает скопившийся в лёгких пар вкуса ледяной голубики и отходит: — ¡Déjame! Tengo novio. — ¿Y dónde está tu novio? ¿Por qué te dejó sola? — прямой отказ его не останавливает, и он продолжает следовать за девушкой, как далеко она бы ни ушла. Где-то в середине пути, когда расстояние от клуба образовывается внушительное, Сесилия оборачивается, чтобы вскрикнуть: — ¡Que te dije que me dejes! — No te enojes, amor. Solo quiero conocerte. Девушка задыхается от возмущения. То есть собственной похоти для знакомства с женщиной ему вполне достаточно. Мнение и желание второй стороны не учитываются. Политика насильника, получается. Ей на миг становится страшно за себя и целостность тела. Мужчина приближается, а вокруг никого нет. В эту минуту, насколько правой она ни была, не имея средства самозащиты под рукой, она чувствует себя загнанным в ловушку кроликом. — ¡No te acerques a mí, cabrón! — в приступе внезапной паники, она теряет ориентацию в пространстве, сталкиваясь спиной обо что-то. Наверное, дорожный знак. — Vale, vale, ¡cálmate! — парень утешающе вытягивает руку, от которой она шарахается. Тут же слышится выстрел, поражающий вмиг широкое плечо. Сесилия успевает отпрянуть в шоке, озирая раненного мужчину, что теперь не так игрив и спокоен. Теперь он визжит от боли прямо поросёнок на убой, и белоснежный рукав его ветровки пропитывается кровью: — ¡Que carajo! Повернув голову, она видит устремившегося к ней Адриана. Её рыцарь с огнестрелом. «Го! Го!» — кричит он, и схватив её за запястье, увлекает прочь. Убегая, она оборачивается на матерящегося им вслед харассера. На удивление, его ничуть не жаль. Жить он будет, хотя зря вообще родился.