like no tomorrow

Так вот какой гнетущий страх

Толкал Его вперед,

Вот почему Он так смотрел

На бледный небосвод:

Убил возлюбленную Он

И сам теперь умрет!

Баллада Рэдингской тюрьмы, О. Уайлд (перевод Нины Воронель)

      Они проходили мимо. Все-все-все проходили мимо. Безликие, бесшумные и безэмоциональные, такие же, как и могильные плиты в кладбищенской тиши. Были самыми разными: высокими и низкими, теплыми и холодными, размытыми и четкими, белыми и черными, существующими и почти исчезнувшими. Почти исчезнувшими — потому что ничто не вечно и все на свете умирает. Пусть след их существования остался на земле после умерщвления тела, это лишь вопрос времени, когда они окончательно будут поглощены пустотой, оставив после себя кристально чистое, нежное и безмятежное ничто.       Ты уже не представляла им никакой ценности. Обезумевшая и нашедшая силу в своей сломленности, ты больше не являлась никакой жертвой — лишь такая же заблудшая душа, как и все они. А «они» не были ни духами, ни людьми, — остатками канувших в лету имен, которые ныне не будут услышаны. Наблюдатели вечности, что вот-вот растворятся в темноте выключенных ламп. Иными словами, ничего интересного.       Пусть смотрят. Пусть проходят мимо. Пусть гниют и пропадают.       И тот факт, что подобная участь и тебя не обойдет стороной, нисколечко не пугает. Если в тебе умерла жажда жизни — это все равно, что умер ты сам.       Твои руки и одежда перепачканы в крови. Снова. Какофония шепотов в твоем черепе складывается в один призыв: «Вскрой глотку, вскрой глотку, вскрой глотку…». Кому? Почему? Ах, если бы…       Коридор впереди темный длинный. В конце него тебя ждет некто близкий и очень любимый. Если можно было так сказать, ибо само понятие «любовь» стерлось, превратившись в красивое слово, означающее нечто вроде… погибели. Мы убиваем тех, кого любим, помните?

«Ведь каждый, кто на свете жил,

Любимых убивал,

Один — жестокостью, другой —

Отравою похвал,

Коварным поцелуем — трус,

А смелый — наповал.

Один убил на склоне лет,

В расцвете сил — другой.

Кто властью золота душил,

Кто похотью слепой,

А милосердный пожалел:

Сразил своей рукой».

      В итоге, она, как всегда, приходит и пятнает своей властью всё, чего касается. Она — Смерть или Аддикция, а может и то, и другое. Может это одна сущность, скрывающая бледное ссутулившееся лицо за разными мантиями. Может это живое проклятье, прикрывающееся загадочными именами. А может… это просто ты.       Прикоснувшись к потустороннему и пожав костлявую кисть, ты свободно блуждаешь в темноте. Холод его коснулся твоей спины, преследуя, изучая, готовясь схватить цепкими пальцами твой позвоночник. Шаги были бесшумны, но ты слышала каждый — они отзывались трепетом в животе. Моя обитель теперь и твоя тоже, шепнула Тишина тебе в ушко. Теперь ты растворяешься во мне, подхватила Пустота. Теперь все в порядке, сказали Они, бесцветные и тусклые. Отныне я часть тебя, раздался голос этой силы в твоей голове. «В тебе зреет то, что станет твоим ключом к свободе», — сказал Широ Они, Пак Чонган, мужчина белом и просто ублюдок.       Пошел ты, отвечаешь ему. Пошли вы все, отвечаешь всем. Желания? Свобода? Принятие? Жизнь? Да кому это теперь надо? На тебе проклятье. Не стоило смотреть в его глаза.

[Чудесная, чудесная метаморфоза. Бабочка почти вылезла из кокона.]

      Ты протягиваешь руки в пустое пространство, словно ища что-то важное. Щупаешь пальцами воздух. Шумно вздыхаешь, выдыхаешь, беззвучно шевеля губами.       Иди, иди сюда.

[Ну что за прятки ты тут устроил? Все равно тебя найду.]

             Продолжаешь бродить в темноте в поисках потерявшегося мальчика. Мысль о нем все еще не давала тебе покоя, единственный отголосок отброшенной — или не совсем —человечности. Черные волны захлестывают тебя с головой, а ты даже не знаешь, где искать, куда идти и кого ты задеваешь мимолетно плечом (или всем телом). Впрочем, это не так важно. Ничего уже не важно, кроме него.       Тебе кажется, будто ты идешь по звездному небу, вот только разбросанные в черноте звездочки злые, совсем не прекрасные. Они даже мерцают обиженно, эти мертвые небесные тела. Или не небесные. Или не тела. Но мёртвые — однозначно. Здесь все мертво, почти-почти-почти как ты. Скоро догонишь их, так? Или все-таки.?       «Ты знаешь, что я тебя ищу. Ты знаешь, что я тебя найду. Прекрати упрямиться, ну же. Котенок, кис-кис, иди на ручки», — не останавливаешься, продолжаешь изучать немое пространство с одной лишь целью, шаришь в темном холоде ледяными руками, спотыкаешься и падаешь на колени куда-то в никуда.       «Я что, Алиса в Стране Чудес? Или в Зазеркалье? Или просто наркоманка с передозом, ищущая свет в конце тоннеля?»       Света, конечно, не было. Было огромное, зияющее НИЧТО, похожее на зловещую бездну. Не было ни голосов, ни силуэтов, только то, что не имело названия. И те, кто не имел имен. Самая глубокая, ненавистная часть этого «Зазеркалья», этой «Страны Чудес», тоннеля или чулана смерти. Вот она, во всей красе, со всеми ее далекими уголками, куда попрятались глупые маленькие мальчики и были выброшены старые ненужные «игрушки». О, ты уверена, даже Джунгу передернуло бы от этого. Сырое, теплое, пахнущее дождливыми вечерами место. Чем дальше заходишь, тем меньше находишь. Поэтому он спрятался именно туда, зная, что ты не сможешь его достать.       Ну, не смогла бы… до недавнего времени.       Ты касаешься самой сути его души, потрепанной и хрупкой, подобной готовому потухнуть огоньку, и не даешь ему убежать. Ты просто загадываешь желание — и отель поддается тебе; отель, который принял тебя, и, самое главное, который приняла ты; ведь ты не жертва больше.       «Прости меня, прости меня, прости меня», — льется печальная песня раскаяния сына, затерявшегося в стране призраков, — «это моя вина, это моя вина, это все моя вина…»

[Несчастный.]

      Он колеблется несколько секунд, но темнота, холод, смерть, пустота, тишина исчезают, растворяются в вас обоих, шипя и булькая. Ты держишь его в своих раскрытых ладонях и он не думает уходить. Он идет тебе навстречу. Неосознанно. Тянется.       Сон Йохан выходит из бездны и падает на пол, как куколка, как личная подушка, на которую ты счастливо заваливаешься сверху.       — Нашла! Я тебя нашла! Как я рада! И ты больше не… — [плачешь] проглатываешь слово, продолжая цепляться мертвой хваткой за его черные одежды, — а, не важно! Главное, что я вытащила тебя, совсем как ты меня когда-то…       — Ты… как ты… — он настолько поражен, что даже не смущен или возмущен положением, в котором вы оба оказались, — …почему?       — Что «почему»? — озадачилась ты его коротким вопросом, — я хотела тебя видеть после того, как… ты очень расстроился. Разве это плохо?       Йохан растерянно покачал головой, все еще пытаясь выразить свой вопрос.       — Я имею ввиду! Как ты это сделала? Неужели ты… — его глаза расширились в ужасе от страшной догадки.       — Боже, нет! Я жива! — отрезала ты, — мое сердце бьется и меня никто не убивал, — ты взяла его холодную ладонь в свои, делясь с ним теплом живого тела.       Это немного успокоило Йохана, который все еще пребывал в непонятках, но запас вопросов не иссяк, а наоборот, пополнился.       — Это же невозможно, как ты вообще…       — А, черт его знает! Да и это не важно! — фыркнула ты, — я беспокоилась о тебе, и мне позволили найти и забрать тебя, — увидев немой вопрос в его глазах, ты устало вздохнула, — я точно не знаю как и почему, ясно? Просто… теперь я, видимо, стала совсем другая. Не та, что раньше. Может быть какая-то часть меня умерла и родилась другая, а может она всегда была, просто спала… Или типа того. Возможно, я была как доктор Джекилл и теперь я мистер Хайд…       — Кто?       — Забудь.       Вы смотрели друг на друга пару мгновений, прежде чем Йохан вспыхнул и торопливо столкнул тебя с себя.       Издав негромкое «ай», ты свалилась пятой точкой на пол, и воззарилась на юношу немного обиженно. Тот, неловко отведя взгляд, наверняка подумывал, куда бы сызнова спрятаться от тебя, дабы не таять от собственного смятения и твоего любопытного упрямого взора.       — Ты… ты… как ты себя чувствуешь? — наконец решившись затронуть болезненную тему, неуверенно заговорила ты, — когда узнал о… — нервно закусила губу. Но тебе нужно было знать.       — Я мертв, (Имя), — мрачно отрезал Йохан, — как, по-твоему, я могу себя чувствовать? К тому же, судя по всему, глуп, раз думал, что… она… она справится одна. Но так вышло… — слова давались ему с трудом, и нескончаемая тоска снова начала давить на него, — я не хотел, чтобы все было так. Я собирался вернуться к ней, понимаешь? Я был в шаге от нее, однако… попал в ловушку.       — Ловушку?       — (Имя), — Йохан положил руку тебе на плечо, — давай не будем говорить об этом. Прошлого не под силу изменить даже мне. А ты куда слабее, поэтому, прошу, уходи. Здесь и так тесно. Я устал видеть, как страдают и умирают другие люди.       — Поэтому помог мне? — мягко спросила ты, даже не разозлившись на его призыв уйти, и, не дав ему ответить, продолжила, — я знаю, что ты совсем не плохой. Я обязана тебе жизнью. И не хочу оставлять тебя здесь. Я понимаю, что ты умер в этих стенах и не можешь покинуть отель, но мы что-нибудь придумаем! Теперь, когда во мне что-то переменилось, я хочу спасти тебя. Я думаю, что смогу. И не только ради тебя самого — ради себя тоже.       Йохан выглядел изумленным и смущенным, и оттого казался каким-то по-детски беззащитным. Смахнув каштановую прядь с его лба, лезущую в глаза, ты опустила глаза, принявшись рассматривать темный паркет номера 365.       — Ты мне ничем не обязана, — пробормотал упрямец, — зачем тебе пытаться спасти кого-то, кто уже мертв… Это глупо.       От его тона тебе жутко захотелось закатить глаза, но ты удержалась. И решила сделать ход конем.       — Ты мне нравишься.       Он уставился на тебя в таком шоке, как если бы у тебя внезапно выросли рога.       — Что ты только что…?       — Ты мне нравишься, — терпеливо повторила ты, — ты мне нравишься, — на всякий случай еще раз.       Удивленное выражение лица Йохана сменилось недоверчивым. Он насупился и поджал губы, черные глаза смотрели как-то тревожно.       — Ты врешь… Что ты задумала?       — Я не вру. Говорю же, я хочу спасти тебя, потому что ты мне нравишься. А нравишься потому, что ты меня спасал и… ты забавный, — пожала плечами, — очень хорош собой. Да и кроме тебя в отеле у меня нет… друзей?       Он немного расслабился от твоих последних слов, и в его взгляде загорелась маленькая искорка. Искорка, мерцающая взаимностью. По-крайней мере, так тебе показалось.       — И все равно, — гнул свое Йохан, — ты говоришь что-то странное. Ты совсем меня не знаешь, и я тебя тоже. Какое еще «нравишься» может быть…       Ломается все, кра́сна девица.       — И я тебе тоже нравлюсь.       — Ч-что?       — Я же вижу, — ты тыкнула в его щеку, поддернутую прелестным румянцем, — и я… догадываюсь, что вряд ли тебе приходилось при жизни девушку даже за руку держать… так?       — Я держал! — буркнул возмущенно Йохан, и отвел глаза в сторону, — держал за руку… девушку.       — О, и все?       — Это тебя не касается, — выдохнул с облегчением, что удается держать себя в руках и умерить смущение, от которого горели щеки и покалывало где-то в районе желудка, — что за допрос? Я же не ребенок, — продолжая пялиться в одну точку, пробормотал он уже тише.       — А я хочу коснуться, — простодушно улыбнулась ты, — тебя. Можно.?       Он молчал и все так же не смотрел на тебя. Твоя рука легла на мужскую, нежно и невесомо, как прикосновение крыла бабочки. Йохан бы никогда не признался, но ощущение твоей теплой кожи на его — холодного бледного полотна несчастной оболочки, полубездушной и сырой, — заставляло все существо трепетать от восторга и волнения, порождая притяжение, медленно заполняющее жилы. Некое чувство, спящее внутри, пробудилось от интереса и жажды познать любовь; получить возможность — как он думал, навсегда утерянный, — заполнить треснутую баночку счастья сладкими конфетами.       Одно прикосновение пробудило в нем новый источник, о существовании которого он не ведал ранее. Всего лишь одно. А что будет дальше?       — Я… — Йохан застенчиво запнулся, и его глаза нашли твои, — …думаю, что это неправильно. То есть… это странно, разве нет?       Ты разочарованно отпрянула, не в силах скрыть досаду, ясно написанную на лице. Не могла же ты сказать ему, что для тебя это было… нормой? Что испытали, того уже не боимся, так сказать.       — Ну, вообще-то… это с какой стороны посмотреть. Знаешь, есть в этом что-то волнительное, а? Призрак и… человек! Мы же можем физически друг друга ощущать. Или у призраков могут быть какие-то проблемы с… э, ну, тем самым? Если да, то… найдем решение! Что-то мне подсказывает, что у нас все получится! — радостно заверила ты, показав палец вверх для приободрения.       — О чем ты? — с сомнением протянул Йохан.       — Про это самое… — и пропустила момент, когда зарделись твои собственные щеки, — а ты про что.?       — Про то, что мы не должны нравиться друг другу.       — А, вот оно как.       — Ага, — кивнул Йохан, — …подожди. Что еще за «это самое»?       Вот черт.       — Вот черт! — не сдержалась ты, — неважно! Про то же, что и ты!       Увы, поздно, пазл в коробочке Йохана сложился, и он воззарился на тебя обескураженно и едва ли не с ужасом. Святые девственники, пронеслось в твоей голове.       — Не мог подумать, что ты… такая.       — КАКАЯ? — раздосадованно воскликнула ты, сомневаясь, что Сон Йохан явлению Смерти с косой был так поражен — и сражен, — как своей же догадкой.       — Такая.       — КАКАЯ?       — Такая.       Поняв, что тебе не выбить из него иной ответ, сдалась.       — Ты мне нравишься. Это нормально! Думаешь, браки заключаются только на Небесах? И никакая я не «такая», Сон Йохан! — ты вскочила на ноги, намереваясь позорно капитулировать, отвергнутая и обесчещенная, обиженная женщина, — я ему «ты мне нравишься», а он мне «вот ты такая»! Это, знаете ли, неприятно! Я к тебе со всей душой, а ты.!       Словно ушат холодной воды вылили на тебя, ей богу. Какая «такая»? Вот и думай сама, а самой знаешь чего можно надумать? Да лучше бы и не думать!       И пока Йохан непонятливо созерцал твой словесный фонтан с выражением «а че я сказал-то?», ты круто развернулась и направилась к двери. Пусть сидит и думает над тем, что говорит.       «Да мне начхать, что он там обо мне говорит и какой считает», — мрачно подумала ты, — «даже если мне он нравится… да, нравится, и мне не плевать, что он говорит. И какой меня считает…»       В твоем убеждении обнаружилась сюжетная дыра, и ты подавила мученический вздох. «Как будто первый раз в жизни мальчик понравился, что за детский сад? Не нравлюсь я ему, ну и ладно. Все равно его спасу. «Нравится» тут не причем».       Он тебе нравится, вот оно что, теперь это не просто слова. От этого «нравится» щеки горят и пальцы поддрагивают, помня прикосновение к его глянцевой коже, и грудь вздымается быстро, судорожно и волнительно, как в лихорадке. Из-за этого «нравится» ты чувствуешь себя живой, и тебе это не нравится. Живой и больной, вот так.       — (Имя)… — за раздумьями голос Йохана донесся как в тумане.       Его зов подначил тебя уйти. Ты пошла к двери и схватилась за ручку. Нравится, нравится! Ты хотела признаться ему, и вдруг открылась самой себе. А теперь спешишь сбежать от него. Или от себя. А может, от вас обоих.       — Ты же мне тоже нравишься, — раздалось прямо над ухом, — сама же сказала, что знаешь. Почему тогда уходишь?       Ты хотела бы что-то ответить, но не могла.       — Может не так уж неправильно, что мы друг другу нравимся, — рассуждал Йохан.       Светясь надеждой, ты поворачиваешься к нему. Установив зрительный контакт с ним, ты понимаешь даже больше, чем он хотел сказать. Его лицо спокойное, а взгляд такой ясный и теплый, что ты хочешь в нем утонуть. Как банально, думаешь, но это так. Когда дело касается простого «нравится», все тоже становится простым. По-крайней мере, стало для вас двоих.       Он снова тебя спас. И это укрепляет твое решение спасти его.       — Даже если неправильно, то что? — спрашиваешь с усмешкой.       — Это ничего не поменяет, — Йохан даже находит в себе силы одарить тебя улыбкой, несмотря на собственные прошлые сомнения. Он бережно берет в свои широкие ладони твое лицо, словно боясь, что ты отвернешься, откажешься, и говорит, откровенно и с придыханием, — я хочу коснуться тебя. Можно..?