Der Weg zur Heilung - Путь к исцелению

Он страшного дракона убил своим мечом,

В крови его омылся и весь ороговел.

С тех пор чем ни рази его, он остаётся цел.

«Песнь о Нибелунгах»

      Абстинентный синдром настиг Гереона следующим утром и, нещадно сдавив виски, прогнал остатки ставшего беспокойным сна. За окном, заботливо прикрытым лёгкими занавесками, полупрозрачной дымкой клубился туман, погружавший Берлин в зимнее безвременье. Туман обещал долгожданную оттепель, но комиссар знал его ветреную обманчивость. Гереон ненавидел берлинскую зиму с тех пор, как однажды очень холодным мартовским днем вышел из поезда дальнего следования на Потсдамском вокзале, и Потсдамская площадь встретила его метелью и транспортным коллапсом. В холодном сером городе зима не желала отступать даже в первой половине апреля — к своему исходу она становилась еще более капризной и яростной, прорываясь через солнечные и по-настоящему весенние дни бьющим в лицо ледяным дождем, смешанным с острыми кристалликами льда. Сильная метель могла идти весь день, крупными хлопьями залепляя рот, нос и глаза пешеходов, сбивая с ног порывистым ветром. Мокрый снег быстро таял к вечеру, создавая на мощеных улицах грязь и слякоть, чтобы замерзнуть на утро, обеспечивая городские больницы новой работой.       Но сейчас Гереон был благодарен за отсутствие ослепляющего солнца. Сопротивляясь обручу мигрени, он с трудом смог разлепить набухшие веки. Невыносимо хотелось пить. Пытаясь восстановить события предыдущих суток, комиссар, морщась, приподнялся на койке. На нем была чистая белая больничная пижама из грубо сшитого хлопка. Рядом на прикроватной тумбочке стоял поднос со стаканом воды, лежала пара таблеток и короткая записка. Само наличие белого клочка бумаги почему-то растревожило комиссара, и он предпочел оставить ее на потом. Оглядевшись, Гереон отметил, что остальные кровати в палате были заправлены — другие пациенты в комнате отсутствовали.       Где-то в коридоре тихо тикали настенные часы.       Тусклый блеск стекла снова привлек внимание Гереона — язык не желал отлипать от нёба. Неловко ухватив стакан и пролив часть драгоценной жидкости на себя, он осушил его тремя жадными глотками. Жажда слегка притупилась, а организм, наконец, начал неотвратимо пробуждаться. Помедлив, Гереон все же потянулся за запиской и, прищурившись, попытался удержать расплывающиеся буквы.       «Доброе утро, Гереон. Как только проснетесь, примите таблетки аспирина (они должны лежать у вашего изголовья) и уведомите медсестру о вашем самочувствии. Перед уходом мне обязательно нужно вас осмотреть. С уважением, д-р Шмидт».       Фамилия доктора вызвала у Гереона одновременно новый прилив уже привычного беспокойства и сильно участившееся сердцебиение, отдававшее пульсацией в голове. Схватившись обеими руками за виски и сжав их в попытке остановить распространение вонзающихся в мозг иголочек, Гереон со стоном опустился обратно на подушку. Выпавший из пальцев кусочек бумаги, покачиваясь, мягко приземлился на больничный паркет.       Некоторое время комиссар лежал неподвижно. Все его существо противилось началу нового дня. Гереон вынужден был признать, что так паршиво он не чувствовал себя, даже когда напился после возвращения из плена домой, в Кёльн. Его мутило, мысли лихорадочно роились в черепной коробке, а обрывки воспоминаний клубились подобно утреннему туману. Боль мешалась со слабостью, противно распространяясь по позвоночнику и всем затекшим мышцам. В практически неотапливаемой палате Гереона в конце концов начало знобить даже под одеялом.       Настроение комиссара стремительно падало вместе с мотивацией куда-либо идти и кого-то звать. Таблетки больше нечем было запить, и хотелось снова забыться спасительным сном, в котором растворились бы тревоги, мигрени и даже упоминания доктора Шмидта. Сна не было ни в одном глазу.       Однако как по волшебству, на пороге показалась молоденькая сестра в отглаженной форме. Конечно же, за ним следили. В этом заведении за ним следили всегда. Гереон с трудом сел на кровати, чтобы соблюсти хотя бы видимость приличий.       — Доброе утро, герр Рат! Меня зовут Берта, и я буду сегодня приглядывать за вами. Вижу, вы уже проснулись, — звонко произнесла она и быстро пересекла комнату.       Гереон поморщился.       — Доктор Шмидт просил вам передать, что его утренний прием проходит с восьми до десяти утра, и он навестит вас сам в этом промежутке.       — Сколько сейчас времени? — хрипло спросил Гереон, не узнавая свой голос.       — Четверть девятого, комиссар. Вам что-нибудь нужно?       Гереон застонал. Визит доктора обещал случиться очень скоро.       — Какой сегодня день?       Берта посмотрела на него с любопытством.       — Вы не помните?       — Кажется воскресенье, но я не уверен…       Сестра одобрительно кивнула.       — Все верно, комиссар. Память вас не подвела, — девушка ободряюще улыбнулась. — Я понимаю, — осторожно продолжила она, — методы доктора порой бывают… экстравагантны. Вы не первый, кто после сеансов слегка теряет ориентацию во времени. Но, как ни странно, его терапия приносит результат.       Гереон ничего не ответил. Пауза слегка затянулась.       Сестра смутилась и спросила:       — Как вы себя чувствуете? Вижу, вы еще не приняли лекарство.       — Сносно, — соврал Гереон и облизнул губы. Больше всего на свете ему хотелось оказаться сейчас в своей постели в компании сонной Шарлотты и, уткнувшись в ее восхитительно пахнущие волосы, попытаться забыться. — Только пить до сих пор очень хочется.       — Я принесу вам воды. А вы пока можете привести себя в порядок.       — Моя одежда…       Сестра улыбнулась.       — Доктор просил выдать вам ее только после приема. Видимо, он опасается, что вы попытаетесь сбежать.       Брови Гереона поползли вверх и он фыркнул, мотнув головой. Голова тут же наказала его вспышкой яркой боли.       — Как будто у меня есть хоть малейший шанс пойти против желаний доктора, — пробурчал он, потирая затылок.       Настал черед сестры удивляться.       — Доктор Шмидт никогда не удерживает пациента против его желания. Вся суть терапии построена на добровольных началах, проявлении воли пациента к исцелению. Вы здесь именно потому, что пришли сами. Просто после терапии, вам необходим осмотр во избежание… нежелательных последствий. У нас, к сожалению, уже были прецеденты. Но не беспокойтесь, к обеду вы, скорее всего, уже будете свободны.       «Хороши добровольные начала — ехать на первый прием с мешком на голове. Последний раз, когда я попытался проявить свою волю, закончился трупом в цементе», — горько подумал Гереон. Очевидно, у доктора был ряд особых пациентов, которых ему требовалось подчинить себе любым способом, и о которых он не считал должным информировать персонал.       Тяжело вздохнув, Гереон откинулся на подушки. Разговор он посчитал законченным. Поняв, что больной более контактировать не желает, сестра слабо улыбнулась и ретировалась вглубь больничного коридора.       Некоторое время Гереон отстраненно смотрел в окно, силясь вспомнить детали вчерашней «терапии». Туман набирал плотность, жадно поглощая переплетенные заросли небольшого парка, располагавшегося через дорогу от института. Темные ветки тальника, желтизна высокого сухого камыша и осоки, неуклюжие корявые тополи растворились в молочной белизне небытия. Институт стоял в нескольких километрах от Тельтовского канала, и хотя его вонь редко долетала до обители доктора Шмидта даже засушливым летом при попутном ветре, ползучие растения, обожавшие воду, надежно заслонили здание от посторонних глаз своеобразным парком-дикоросом. Адлерсхоф все еще оставался относительно новым районом, и плотность его застройки, несмотря на весь техногенный потенциал, пока сильно уступала «старой» части Берлина.       Берта вскоре вернулась обратно со стаканом воды и проследила, чтобы Гереон выпил лекарство. Убедившись в послушании пациента, она вышла из палаты, тихо прикрыв за собой дверь. Гереон снова остался наедине с собой.       Головная боль начала притупляться, и организм стал способен испытывать другие ощущения. Очень саднили костяшки пальцев, ломило кости, мышцы и суставы. Комиссар перевел взгляд на тыльную сторону рук. Сбиты. Гереон снова посмотрел в окно, постаравшись сосредоточиться на своих чувствах по поводу этого открытия. Туман уже затопил всю улицу и теперь, казалось, искал малейшую трещинку, чтобы пробраться внутрь палаты. От своей насыщенности он будто приобрел весомость. У Гереона складывалась иллюзия, что только тонкий барьер стекла отделяет его от удушающей лавины многотонной стихии, готовой вобрать в себя все сущее. В комнате потемнело. Сознание опасно качнулось в сторону безумия.       Марево все же просочилось через незримые ходы к нему в голову. Боль, вступившая в схватку с аспирином, то отступала, то возвращалась. Но вместе с ней обрывками приносило и воспоминания.       Гереон прикрыл глаза.       Почти физически он ощутил чуть болезненный укол в шею. Зацепка потянула за собой яркие образы.       Легкое, будто пробуждающее касание волнует воздух около лица. Аромат порошка, сплетенный с нотками парфюма Анно — знакомым и родным запахом юфти и крепкого табака, оттененного мускатом и березовой смолой.       Его шлейф он когда-то улавливал даже на Хельге, которая предпочитала более лёгкие и сладкие тона. Гереон ненавидел цитрусовый букет популярной кёльнской воды, потому что она душила его воспоминаниями — ей активно пользовался их отец. Анно, вырвавшись на свободу из родительского гнезда, сразу сменил туалетную воду на терпкую и «мужскую» и оставался верен своему выбору долгие годы.       Чья-то горячая ладонь, поднимающая его за локоть. Чужое ровное дыхание. Бесшумно закрывающаяся на засов дверь высокой клетки. Соперник, громадный великан. У него отчего-то переливается кожа, как чешуя змея. Подступающий к горлу тошнотворный страх. Сильная волна возбуждения… Колотящееся в груди сердце. Мир, который приобрел ранее невиданную четкость и краски. Боль. Внезапно нахлынувшее чувство ярости. Сокращение мышц, тремор, стучащая в висках кровь, сосредоточенное лицо соперника, азарт, контроль каждой мышцы… распростертое безжизненное тело перед ним. Пульсирующая головная боль.       Теплая невесомость вокруг. Бархатная темнота. Абсолютная тишина. Спокойствие. Рейн медленно течет у его ног, как патока. Он повержен? Нет, он сидит, опершись о дерево. Ровное дыхание туманным облачком обретает физическую форму в холодном ночном воздухе. Его зовут… кажется Зигфрид? Он только что окончил тяжелую битву, но тяжесть лишь приятно покалывает в руках. Рядом лежит пронзенный мечом дракон. Ему хорошо. Теплая невесомость пахнет парной кровью. Скоро он будет непобедим. Кровь омоет его тело, как воды Рейна. Ему нравится запах крови.       Он видит величественную Брунгильду. Она самая прекрасная из Валькирий. У Брунгильды каштановые вьющиеся волосы до плеч, внимательные синие глаза и ясное лицо. Сейчас она смотрит на него слишком серьёзно, немного испуганно, спрятав до лучших времен смешливость. В ее тонких пальцах плотно сжато его лекарство. Ему хочется развеселить и успокоить её, ведь Зигфриду больше не нужно ядовитое снадобье.       Он омывается в густой крови врага. Она засыхает на нем, как панцирь. Зигфрид больше ничего не боится.       Брунгильда смотрит на него с восхищением.       Валькирия ложится прямо на пропитанную кровью парящую жирную землю,             обнаженная, и раскидывает руки. Она зовёт его к себе.       Зигфрид опускается на колени рядом с ней, он дрожит от нетерпения.       У Брунгильды бархатная кожа, стройное гибкое тело. Она прижимает Зигфрида ближе, целует его глубоко и мягко. Она вся влажная и горячая, а в её глазах плещется нежность и желание. Ему хочется раствориться в её ласках. Ему хочется обладать только ей.       Марево окутывает их плотной завесой. Фокус размывается.       Распростертое бледное тело…       Тонкая струйка крови, стекающая из разбитых губ Анно.       Лицо Анно, его пальцы, зарывающиеся ему в волосы…       Его тихий вздох — боли или наслаждения?       Поцелуй на плече, запах табака и кожи… общие воспоминания, потайные желания,       сладострастие, разделённое на двоих. Как долго пришлось ждать, чтобы признаться?       Острая вспышка боли пронзила, казалось, все существо Гереона, прокатившись от затылка до кончиков пальцев ног. Мир покачнулся, перед глазами потемнело.       Гереон закричал что было сил.       Сквозь пелену полузабытья он услышал быстрый стук каблуков, чьи-то встревоженные голоса. Мутная вязь будто бы чужой речи выталкивала на поверхность только одну фамилию, за которую отчаянно цеплялось угасающее сознание.       «Доктор Шмидт».       Не в силах противостоять наваливающейся слабости, Гереон провалился во тьму.