Made you think that he's the one

Чонсон сидит на лавке и постукивает пальцами по деревянной поверхности. Вечер сырой, возле подъезда пахнет то ли канализацией, то ли где-то что-то умерло. Но всё совершенно не имеет значения, когда вот уже четыре дня от Него ни сообщения, ни звонка даже по самому дурацкому поводу. И что самое паршивое во всей этой ситуации, что и повод найти не получится — у Джея нет никакой его вещи. Как же сложно. Что с девушкой, что с парнем возникают проблемы, недопонимания и прочее. Пак согласен с двумя пунктами: не стоило уходить, хлопая дверью, когда тебя не выгоняли открыто, и не стоило вываливать накипевшее таким тоном. Виноваты оба — факт, который, быть может, Чонвон постарается оспорить. Ни цветов, ни конфет — зачем? Чонсон помнил об чонвоновой угрозе, да и без неё подобное неуместно. Отвлекает звук шагов, разрезанный шумом проезжающей по дворовой территории машины. Старший поднимает голову и успевает лишь скользнуть взглядом по знакомой фигуре. Чонвон спокойно набирает код от подъезда и делает вид, будто его не существует. Игнорировать того, кто идёт следом, — браво. Джей молчит, когда и стоит на ступеньку ниже перед входом в квартиру, чтобы не мешать ему открыть дверь. Усталый профиль, тканевая сумка и знакомая кожанка (Ники успел вернуть?). Кажется, своим молчанием показывает, что шанс на беседу есть. — Я искал утром кроссовки, так что не обращай внимания, — говорит он, ныряя в темноту, и через секунду включается свет в прихожей. На полу лежат две коробки — одна пустая. Джей закрывает за собой и внимательно следит за тем, как младший медленно снимает верхнюю одежду и обувь. Отчасти Чонсон хочет поддаться порыву и начать повторно выяснять отношения прямо тут, не проходя на кухню или в гостиную, а лучше и вовсе вернуться к себе, потому что предчувствие буквально кричит: «Не сегодня». Но нет — сегодня. Пак дышит носом, дабы выровнять дыхание и без лишних вопросов, что рискуют перейти в крик, последовать за ним. Опять, как на плаху или в море, когда бушует шторм. Запах солёной воды и грядущей огромной ошибки словно ветром бьёт в спину, подгоняет. — Я скучал по тебе. По нам, — вырывается само собой. — А ты? Не может быть это ложью, со скуки или чтобы потешить своё самолюбие. У Джея было в меру времени, чтобы узнать его и понять чётко: не подлый, хотя и упёртый, скрытно обидчивый. Если близкие трубят, чуть ли не в один голос утверждают, что они чертовски похожи, то характер у него сложный. Но если бы Чонсон боялся сложностей (на самом деле, боялся, но и готовился преодолевать их, невзирая ни на что и идя к цели), не вступил бы в связь с мужчиной. Хисын почему-то придерживался мнения (а придерживается ли до сих пор?), что Чонсон перепутал. Что запутался, а внутренняя борьба и нежелание признаваться в симпатии к парню сотворили нечто неподдающееся логике, вылившееся в страсть и ничего кроме. Однако Ли ошибается, как ошибаются нейтральные стороны в лицах Ники и Джеюна, старающегося не лезть никоим образом. Что за бред? Неужели на третьем десятке нельзя разобраться в собственных чувствах? Досадно, что они так же думали полумерами, как ещё меньше полугода назад думал Пак. — М, — неопределённо отвечает он и садится в кресло, что находится по диагонали от дивана. Джея словно окатывает ледяная вода. Как можно тишину заменять непонятным — тем, что значит чересчур много? Вдобавок пожать плечами для Чонвона, судя по тишине, достаточно. Джей глубоко вздыхает. Едва ли уместно уповать на разницу в возрасте, действительно плохое начало, которое задело Чонвона из-за опрометчивых поступков, слов Чонсона. Пак не собирается винить себя везде и всюду, зато признавать реальные проколы — да. Джей садится перед ним на корточки, упираясь подбородком в чужие острые коленки, скрытые широкими светло голубыми-джинсами. С данного ракурса Чонвон, вопреки всем законам и своему хмурому лицу, очарователен. — Ты хочешь помириться, Чонвон? — Я с тобой не ругался. Но спорить не буду — если хочешь, можем помириться, а если нет — спорить тоже не стану. — Почему? — Потому что это заслуженно. Чонсон спрашивал у лучшего друга, почему Чонвон такой? Всегда ли он чередует понимание и словно обыденную нежность, заботу и хороший настрой с полным отсутствием привязанности. Иногда создавалось впечатление, что Ян идёт рядом только потому, что для него нет почти никакой разницы. Чудится, как колышется вода. Старший оборачивается через плечо, сосредотачиваясь на посторонних звуках. Но краны на кухне и в ванной комнате закрыты, а дождь не идёт. Наверно, показалось. Сжимать в ладонях его ладони и прижиматься к ним губами, когда смотришь снизу вверх на своего партнёра, вероятно, отчасти унизительно. Ведь Джей прекрасно понимает: данное поведение рискует являться провокацией или манипуляцией — условности в названиях бесполезны. И всё равно добровольно соглашается уступить и позволить второму виновнику прийти к власти. — Ты шутишь? — Пак сухими губами целует костяшки. — Так сильно обижен? — Нет. Я только удивляюсь, почему ты здесь, если я, очевидно, не лучший вариант и менять меня бесполезно. К тому же, неужели ты после всего хочешь встречаться, а? Обещаю, — наигранно поджимает губы в своеобразной улыбке, — и слова плохого про тебя никогда не скажу. Мне и нечего сказать, если честно, потому что, как бы сильно я ни хотел тебе въебать по лицу тогда, ты хороший. Слухи не врут — ты убиваешь предрассудки по поводу жутко обеспеченных мужчин. По поводу всех. Ладно, спокойствие — залог. — Почему ты вдруг говоришь про варианты? Наверное, мне решать: что хорошо для меня, что плохо? Джей не сдаётся. Может, их отношения по-настоящему кажутся уродливой формой соперничества, но нет. Чонвон вздыхает. — Я не тот, кто однажды переедет в твою огромную квартиру и станет жить типичной жизнью занятого человека. Не тот, кто зависит от своей… Половины. Я цельный, и не хочу ни в ком растворяться, — высвобождается медленно, чтобы залезть в кресло с ногами и спрятать руки. Но Джей отступать не будет. Не теперь, когда сомнений в правильности — ноль. Он собирается не то что шокировать свою семью, а в некотором роде разочаровать, невзирая на их долгое пребывание за рубежом и на более открытые, лояльные взгляды. Чонсону не пятнадцать, он не скованный посторонними ожиданиями, как Сонхун, — свободный. — Тебе необязательно забегать настолько вперёд. Многое в твоём мышлении поменяется. Тебе необходимо личное пространство, я знаю. И я готов давать его тебе, не обижаясь и не заставляя тебя расстраиваться. Отрицательно мотает головой. Баранья упёртость — не иначе. Потому что Чонсон прекрасно знает, что ведёт себя так же, когда боится. Когда боялся признаться в симпатии к Яну. (и допускает мысль, что началось это как раз-таки при знакомстве.) — Давай, пожалуй, остановимся и сделаем вид, что я — это я, а ты — парень, которому я найду парня. Но только придётся забыть, что мы целовались и иное, иначе не вписываемся в прошлый сценарий. Ты мне больше, чем нравишься, чтобы заходить дальше и мучить тебя. — Мучить?.. — Да, — резкий кивок. Чонвон практически врастает в спинку кресла. — Я не хочу умирать и убивать тебя. С Сонхуном прокатило, ведь его-то я не любил, да и не поставил бы выше Сону, узнав раньше, что у них взаимно. Это не типичный треугольник, хён, а точка и две прямые, соединяющиеся во мне. В голове образуется каша. Резкие переходы из одного в другое, внезапный порыв разорвать все связи, хотя подтверждена влюблённость. Что, блять, творится? — Что? Джей отшатывается, едва не падая на мягкий ковёр. Воспалённый новостью, что бьёт наотмашь, мозг отказывается признавать и принимать предложение о расставании, цепляясь за остальные слова. «Прошлый сценарий», «парень, которому я найду парня», завуалированное «люблю», — всё это жутко напоминает историю, в которой однажды случилось нечто похожее, но, к счастью или же к сожалению, без сильных чувств. — Разве ты не знаешь?.. Про меня и Сонхуна? Сону? Нет, не надо. Джей ведь нутром чуял, что есть нечто такое, что разобьёт его представления о безупречных дружеских отношениях между Чонвоном и Сонхуном. Что сомнения не были беспочвенными, пускай правда оказалась диаметрально противоположного оттенка. Чонсон никогда не делил девушку с товарищем, не выступал третьим лишним. Ну а вот встречаться с парнем и знать, что твой друг (друг ли?) — его бывший, который скрыл такое, омерзительно. Меж двух огней: не сумеешь отпустить ситуацию, как и не выбирать никого. — Чего я не знаю? — Мы едва не начали встречаться. Точнее, Джей, сперва мы стали друзьями. У нас был «общий секрет», были и без того темы для разговоров, поэтому это могло бы перерасти во что-то большее. Со временем, разумеется, — шум волн в ушах становится сильнее. — Но благодаря Сону всё встало на нужные места, и меня будто бы ударило о камни. Стало так, как правильно. Разве они не безупречная пара?.. Я им завидую. Ком подкатывает к глотке. Старший физически не сумеет ответь ему что-то внятное. — Мне… мне надо подумать, — в реальности же, ничуть не думая, произносит Чонсон. Надо просто переждать шторм. Укрыться в безопасности и вновь зайти в уже тихую воду. Переварить это, чтобы потому что ничего подобного — никакого расставания — не предусмотрено. — Мне жаль, но думать не о чем. Не ты не подходишь мне, а я тебе.

***

(надо ли менять круг общения кардинально?) Утверждают, что зависимость можно вылечить за двадцать один день. Достаточно избавиться от любых напоминаний, верить в успех и тренировать силу воли. Прошло сорок. Смешно или грустно, но в этот день Чонвон ощущает себя тем, кого поминают. Ни яркие шарики, ни запах вкусностей, приготовленных ребятами (ладно, если честно, то ровно треть блюд либо заказана, либо сделана госпожой Нишимура), не воодушевляют, потому что Чонсон слишком много думает и ждёт. Дурацкая привычка ожидать встречи с тем, кто, как очевидно, не планирует входить в одну реку дважды. Хотя, подождите-ка. Это реки впадают в моря, а морям почти плевать. Джей не рыбка из морских глубин, не какой-нибудь карась, способный бултыхаться в небольшом водоёме и грезить о чём-то великолепном. В масштабах «Чонвон и я» старший относится исключительно к тем, кто мгновенно идёт ко дну и не всплывает самостоятельно. Чонсон чувствует себя преданным, затонувшим и несчастливым — удовлетворительно для того, чтобы жить дальше. В конце концов, Чонвон наотрез отказался возобновлять отношения сразу после — то есть по прошествии пары дней — разговора, а после улетел. Как-то быстро, будто бы намеренно сбегал к бушующим волнам и другим людям. Имел ли Джей право обижаться на него? Да и нет — аргументы младшего убедительны, имеют место быть для признания в том, что за эти отношения не стоит держаться. Спасательного круга здесь нет и не будет, как и одинокого плота. Громкий стук дверь, и сердце пропускает удар. Именинник снимает дурацкий колпак и спешит к входной двери, когда Чонсон смотрит ему вслед и ненароком встречается взглядом с Хёри. Словно случайный наблюдатель, недавно позволивший себе неосторожность предложить помочь «по-дружески», девушка напрягается. Она — не любительница прыгать в кровать к каждому и оказывать помощь данного уровня, но Джей понимает. Без условностей и жалости, понимает её намерения, потому что, будучи знакомыми столько лет, грани стираются. Сперва вы оказываетесь в постели в каком-то порыве, потом буднично и чересчур легко, а конечной стадией выступает зародившаяся влюблённость. Эмоциональная привязка вследствие физической крепка. Тот же арендованный дом, тот же состав. Только время года иное, да и пока не темно — лишь близится алый закат. — …Серьёзно? — высокий голос Сону чередуется с очаровательным хихиканьем. — Да, обязательно посмотри, когда все разойдутся по комнатам, — и в ту же секунду проходит в просторную столовую, где находятся все. — Привет. «Привет». Фальстарт, мать вашу. Джей дисквалифицирован из-за невозможности переиграть это, поздороваться первым или ответить на его приветствие. Ну и пусть, что обращался Ян ко всем сидящим тут. Ни один мускул на лице не дрогнул. Зато под столом гнётся ложка, зажатая в кулаке и придавленная большим пальцем, отчего меняется форма. Чонсон ведь заранее был предупреждён (почти бывшим) лучшим другом о том, что приедет чуть позже его (почти бывший) парень. Потому готовился морально и физически к тому, что увидятся в реальности впервые за целую вечность. Чонвон, видимо, умел сдерживать обещания и вести себя так, будто между ними не образовалась огромная впадина. Ни недовольства, ни какого-нибудь намёка на то, что присутствие старшего его колышет. Только чужая рука — именника, — мимолетно коснувшаяся колена, вынуждает засомневаться. Потому что если для Чонвона именно Сону дорог уж точно, то. Вдох-выдох. Он всего лишь собирается покорить эту волну, не умея и понятия не имея, в принципе, как покорять. Идея покориться и научиться дышать под водой равносильна, отчего по коже бегут мурашки. Если сегодня ответ будет тем же, действительно конец и пытаться не стоит. По-хорошему, и совсем не нужно унижаться. (или это не считается за унижение?) Джей с трудом досиживает до глубокого вечера и не идёт на перекур, когда японец направляется на балкон вместе с Чонвоном и Джейком. Мысли путаются, но желание и корявый энтузиазм, побуждающий плюнуть на всё и попросить его поговорить наедине, не стесняясь свидетелей, достигает апогея. Дальше — больше. Остаток вечера взгляды встречаются чаще, чем нужно. Между ними буквально один человек и расстояние от угла дивана до кресла, где сидит Чонвон, — пропасть. Джей пару раз тянется к мобильному и без скрытности набирает сообщение, удаляет и делает так раз пять, прежде чем сдаётся и не предпринимает ничего. Понял ли Чонвон? Карамельный загар тронул привычно бледную кожу, и Чонсон по-чёрному завидовал тем людям, с которыми он проводил эти недели; которые видели его счастливым. От последней мысли хочется и дать себе пощёчину: к чему надеяться, когда тебя фактически выплюнули на берег подобно тухлой рыбине? Но. Спусковым крючком выступает предложение Сону пойти спать. Сонный и выпивший приблизительно столько же, сколько его парень и не знающий порой меры Джеюн, он с милой улыбкой желает доброй ночи. Секунда, когда не остаётся рядом никого, помимо вроде бы задремавшего прямо тут — на одном из диванчиков — Хисына, наступает внезапно резко. — Поговорим? — хрипло младший разрезает тишину и облизывает сухие губы. Чонсон убеждён: на них осталась морская соль. — Да, конечно. «Конечно», — как подтверждение слабости. Очередное доказательство зависимости от человека, для коего ты чуть больше, чем просто очередной Сонхун. И хотя Джей набрался мужества, чтобы поговорить с последним, сомнения не отпустили. (и вряд ли отпустят.) Ирония в том, что они идут по тому же коридору. Переигрывание, как второй шанс, где окончание будет неизменным — расставание. Но Чонсон чересчур упёртый, чтобы сдаваться и опускать руки заранее. По крайней мере, сегодня они выходят на открытую террасу и курят. Молча. — Ты уехал отдыхать, — сбрасывая пепел и игнорируя сверчков, мешающих сосредоточиться, выпаливает полушёпотом Пак. — Как оно? — Хуже, чем во все те разы. Мне надо было делать этого. Чонсон замирает с зажатым в пальцах фильтром и украдкой смотрит на младшего. Уши закладывает, хочется жутко пить, зато сна ни в одном глазу. Потому если Чонвон и решится размозжить его о камни, никакого отдыха — бодрствование до самого утра. Выживание. Не надо было делать чего? Уезжать или расставаться? Рубить сгоряча, поддавшись какому-то унынию или ещё чему, или кататься на доске, когда личная жизнь сковывает цепями? — Чего именно? Грустная усмешка трогает его губы. — Ненавижу, что ты портишь всё. Я не влюблялся лет пять, и мне было классно не чувствовать практически ничего, кроме симпатии и дружбы, — Чонвон кидает бычок на траву, что ему не свойственно, вместо привычной пепельницы. — Я падал столько раз, что мне впору идти и утопиться от стыда. — Я тот «счастливчик», которого ты тоже возненавидишь? Номер два? — Даже «ненавижу» будет чрезмерно громким словом для такого манипулятора, как тот ублюдок… — прыскает в кулак и улыбается. — Пожалуй, к нему — презрение. А тебя ненавидеть невозможно, ведь не ты делаешь больно. Тема неприятна, но разве какая-то цель в прошлом (имеющая значение в данную секунду едва ли на процент, когда сперва бы восстановить общение) не идентична знанию об его бывшем? И не влияние ночи, не упущенные возможности сблизиться как никогда не приводят к этому, а сам: — Почему из твоего рта постоянно вылетают такие ужасные вещи? — Ты не знаешь продолжения, — хитрый прищур повлажневших глаз (?), — я желаю ему самого плохого. Надеюсь, трахая шлюх женского пола, которых он тоже обожает, подцепит себе что-то очень клёвое. Измена. С девушкой. Пазл складывается в более-менее осознанную картинку, но это не оправдание. Не для Джея, который не являлся тем, кто изменил. Кто и после (не) реального расставания, а блядской паузы, когда следовало сделать передышку, не был ни с кем. Это нечестно. — Чем ты занимался? Расскажи. — Когда вернулся в Корею?.. — Чонвон выгибает бровь. — Искал работу и лечил синяки. — Нашёл? — Нет, остался на дневных сменах в клубе. — Тебе нравится? — гораздо тише и с крупицей надежды, когда подаёшься влево — поближе. — Нет, мне мало что нравится. Чонвон не отстраняется. Зато приступ удушья от преднамеренного касания — Пак задыхается. Не от нехватки кислорода на суше, а потому что ему нужно уйти на глубину и пропустить эту откровенность по венам. И есть единственный верный способ занырнуть как можно сильнее, оторваться от берега, чтобы никто наверняка не полез спасать. Но чёртова гордость. Сорок дней, в течение которых сомнения и претензии росли как на дрожжах. Возникло как минимум около полусотни причин, по которым восстановить что-то если и получится, то с натяжкой. Потом появятся новые подводные камни из подозрений, ревности и новых недопониманий — однажды они могут статься тем, что перерастёт в новую разлуку. Последнюю ли? — Я хочу заняться сексом, — говорит Джей, не стесняясь. — Сейчас. Чонвон кусает губы, а затем кивает. В темноте огромного дома добираться до комнаты и неуклюже целоваться особенно неловко, неудобно. Джей цепляет подставку и с облегчением удерживает вазу, что в этот раз не падает и не будит половину дома. Однако, если сквозь затуманенный всего лишь человеком разум вспомнить, что окружающие отнюдь не дураки, становится противно. Не все достаточно опьянели или устали. Джей едва не рвёт футболку и злится, когда не получается с первого раза снять ненужную деталь одежды. Не удаётся раздеть его достаточно быстро, как и раздеться самому, чтобы всё вернулось на круги своя. — Ты уверен, хён? Старший отлично помнит его слова: «Мне жаль, но думать не о чем». После такого есть шанс совершить безупречную месть. Ударить больнее, в отместку оттолкнуть и тоже испариться, дабы этим наказать за отстранённость. — Сам же говорил, что если я начну воспринимать тебя, как девушку, станет плохо. Так не задавай мне тупые вопросы, как какой-то девчонке. Внезапно Чонвон смеётся, и его смех вгоняет в краску. Джей сжимает пальцами чёрную ткань и испытывает неуверенность — словно выгоняют на площадь и начнут издеваться, показывать пальцем. И нет ничего более унизительного, когда подобное творит тот, чьё мнение превалирует над твоим собственным; кто оказывает фатальное влияние на твою судьбу. Внешняя сила и невозмутимость — вот что у Чонсона всегда было. А в глубине души скрёб страх облажаться, стать посмешищем или тем, над кем не издеваются исключительно из-за наличия богатых родителей. Кого и близкие друзья никак не воспринимают, что в последнее время заставляет задумываться чаще и чаще. Посторонние — ладно, плевать на них. — Мне стоило исправить тебя раньше. Точнее, сказать. — Что? Слишком неожиданно и с неподдельной, но подозрительной нежностью кончики пальцев убирают волосы со лба. Джей задерживает дыхание и дрожит — колени подгибаются. Отныне они одного роста. — Я ждал, когда ты уйдёшь первым. Я тебя не простил до конца и после того, как ты извинился. Ты понравился мне, но я… — Джей облизывает губы и слушает, но плохо слышит. — Было забавно дразниться и пугать тем, что тебя ожидало, хотя я скинул тебе фотографию. Неужели ты не прочитал статью про значение украшений на пальцах?.. Чонсон стыдливо поджимает губы и отворачивается. На мгновение блеснувшее серебряное украшение раздражает, действует как пощёчина. Воспоминания о том, что оно взаправду всегда — в первую встречу, в машине и на фотографии с красавицей-серфингисткой — находилось именно на правой руке (или нет?) побуждает тщательнее проверить информацию. Потому что чонвонова уверенность не оставляла шансов. — Быстро пролистал, — и дёргается в сторону машинально, как если бы невидимая рука из руин гордости подавала признаки жизни и ударила в спину. — Ты обманывал меня, отпусти. — Если хочешь поменяться, я буду только рад. Мне плевать, кто кого, потому что ни черта не поменяется, понимаешь? Независимо от этого я и так для людей педик. Назвай вещи своими именами — не имеет значения. Такое не будет иметь значения, когда я покажу тебе, каково быть во мне или чувствовать меня в себе. Звучит мерзко — для прошлого Чонсона. Сладко — для нынешнего, пускай скребущие изнутри кошки не позволяют поверить ему. Сонхун попытался объясниться, лопотал что-то про замкнутость и самокопание, периодически одолевающие Чонвона. Но совокупность якобы причин — недостаточное оправдание. Чонвон вновь спрячется. Его голова и её содержимое — неизведанный мировой океан. Проблема в том, что здесь не наступит конец. Джей никогда не ощущал такой силы, не ловил каждый чужой вздох. Чонвон ему принадлежит вполовину меньше, чем должен, но по сравнению с другими — много. Нельзя забрать море к себе домой, наполнить им квартиру и поселить в ней, но. — Ты меня бросишь, — младший озвучивает точь-в-точь то, о чём поведал Хисын (запретить бы ему разговаривать с Сонхуном, узнавать об особенности Яна плыть в одиночку). Грудная клетка тяжело вздымается. Чонсон выгибается в спине — чонвоновы ладони сжимают бёдра и подтягивают выше. — Никто, наверное, не вытерпит меня… Когда мы расстанемся, ты навсегда забудешь про парней, а я ни с кем не стану пытаться заводить нормальные отношения. И ты будешь меня ненавидеть, Джей. Ложь. Мокро, неприятно. Чонсона будто бы нанизывают на крюк, бросают со скалы на поверхность воды — от этого же ломаются кости, да? — и искусно мучают. Ногти впиваются в острые лопатки, перемещаются на изгиб широких плеч. Чонсон стонет в голос, когда, наконец-таки, становится цельным. Разве за тонкими стенами нет никого? — А это случится скоро, так что я тебя или утоплю… Первый толчок отзывается вскриком. Более болезненно и всё равно приятнее, чем делать это пальцами впервые без стыда и угнетений какой-то мужской гордости, думая о Чонвоне. Самоубийцы обычно оставляют пафосные письма, уходят втихую или красочно, чтобы свидетелей куча и кровь эффектно по асфальту. Чонсон — добровольно пропавший без вести. Водоём мало изучен, соли много, но не как в Мёртвом море. Умереть в нём тоже легко, если потеряешь бдительность и совершишь роковую ошибку — откроешь рот. Но Джей-то пока жив. Пока любовь выше злости, обиды и прочего. — Заткнись, — дёргает Яна за волосы на затылке. — Закрой, блять, свой грёбаный рот. Ты ничего не решаешь. (и не будешь.) — …или ты меня.