Лисий огонь

      Весточки из столицы приходят исправно и обнадеживают. Такао тепло улыбается, читая о задумке Мэй с распорядителем Церемонии, а, узнав о том, что все четверо попали во дворец, удовлетворенно кивает сам себе — в ней он не сомневался ни секунды.       Становится тревожнее, когда Такао наконец находит объяснение последнему неразгаданному символу на руке Мэй — это кицунэ. В печати сплетены Ирис, лисьи глаза, любовь и жертва. Вариантов для трактовки не так много, учитывая медальон, с которым ее нашли — украшение слишком редкое и дорогое.       Мать Мэй — лисица, это очевидно. Какое отношение она имеет к роду Ириса? Бастард, наложница? У императора нет официальных родственников или наследников, что, учитывая нечеловеческую природу кицунэ, вполне объяснимо. Девятнадцать лет назад кицунэ бежала на юг с младенцем, обратила своё дитя в человека и отправила вниз по реке, завернув в пеленки медальон с символикой императорского дома — это говорит в пользу версии с наложницей. Ребёнку повезло - девочку нашли и забрали к себе синоби. Наверное, мать рассчитывала, что лисья сущность не проявится как можно дольше, но просчиталась — поселение синоби рядом с жилищем ёкаев. Мэй росла, зная о своей природе, но синоби не склонны болтать и надежно хранили ее секрет.       Отец заставлял Мэй носить человеческую личину почти все время — знал, что на неё идёт охота? Догадался, что Мэй может иметь отношение к императорской семье? Но не знал про печать… Никто не знал, пока Мэй не достигла зрелости.       Что дальше? Мэй не сдержалась и показала свою сущность. Поползли слухи, началась полномасштабная облава. Стражники искали гейшу-кицунэ, но не искали ниндзя. Мэй выскользнула из города, а вернувшись, встретила Масамунэ. Тут можно снова списать все на ее везение — лисицу нашли, но не для того, чтобы убить. Стража оказалась менее эффективна — очевидно, из-за недостатка информации. Чья рука направляла поиски? Мэй с Масамунэ поймали Такуму Годо, он узнал лисицу, но не знал, что на ней печать. Значит, óни знают, что печать у лисицы, но не знают, у какой именно.       Параллельно с поисками на юге ухудшается обстановка — за этим стоит сёгун. Но связан ли сёгун с óни?.. Разведчики приносят вести о том, что он усиливает свою армию, а в императорский дворец привозят людей, которые уже не возвращаются. За этим стоит император или сёгун?       Мысль о том, что собственноручно отправил Мэй прямиком в руки сёгуна, заставляет внутренности холодеть. Рассудок туманится от тревоги, и никакие доводы о том, что она хитра, прекрасно обучена и не одна, не помогают.

***

      Очередным невыносимо длинным днём приходит весточка из столицы от Сатоши: «Кадзу серьезно ранен, двадцать палок. Лисица оставит зелёный фонарь.»       Такао вскакивает и идёт к Чонгану за самым сильным заживляющим эликсиром из возможных.       — Насколько все серьезно? — спрашивает тот.       — Пока не знаю, — говорит Такао, с силой раскрывает порезы на обеих руках, перекидывается соколом и взлетает.       С каждым взмахом крыльев жизнь и силы покидают его, но об этом некогда думать. Что произошло? На чем попались? За что назначили такое наказание? В порядке ли Мэй?..       С высоты птичьего полёта зелёный отсвет в одном из окон замка видно прекрасно, и Такао пикирует прямо к нему. Осторожно стучится клювом; окно почти моментально распахивается. Масамунэ смотрит с недоумением, Мэй, сидя у постели Кадзу, поднимает мертвенно-бледное лицо.       — Такао! — силится улыбнуться непослушными губами, но получается плохо. Такао оборачивается человеком; в глазах Масамунэ почти благоговение.       — На раме осталась моя кровь… — сил осталось критически мало, но Кадзу сейчас важнее.       — Я вытру, — Масамунэ идёт за тряпкой, не слушая возражения.       Вдвоём Такао и Мэй сдвигают с Кадзу простынь и аккуратно убирают повязку. Раны выглядят лучше, чем можно было ожидать. Такао сразу капает эликсиром на поврежденные участки спины; снадобье пузырится и с шипением впитывается, образуя тёмную корку. Кадзу не издаёт ни звука, но начинает дышать ровнее.       — Теперь ты, — говорит Мэй и усаживает его в кресло, чтобы перевязать руки. — Всю дорогу летел, дзёнин?       — Да, торопился, — отвечает Такао и привычно тонет в медовых переливах темных глаз. Взгляд Мэй светится нежностью и беспокойством, пока она обрабатывает порезы и накладывает свежие бинты. — Рассказывай. Что произошло?       — Моя вина, — Мэй опускает голову. — Я влезла в кабинет Савады. Никто не видел, передвигалась лисой по крышам. На обратном пути лапой зацепила кусок мха на крыше, он упал на землю. Стража заметила, конечно. А перед этим я меняла икебаны недалеко от кабинета. Могли связать то, что связывать нельзя. Кадзу взял вину на себя, рассказал что влез на дерево, чтобы посмотреть, как знать живет…       В глазах Мэй стоят слёзы, но она упрямо продолжает:       — Его хотели казнить, но я убедила госпожу Хатакэяму, что с детства росла с Кадзу, она поговорила с сёгуном, казнь заменили палками. Я была рядом.       — Наказала сама себя? — понимающе кивает Такао.       — Да какое уж там наказание… Я должна была быть рядом.       — Глупая лисица, — шепчет с кровати Кадзу.       — Поговорим, кто тут глупый, когда встанешь на ноги, родной, — фыркает Мэй. Ну конечно она была рядом, наверняка и глаз не отводила, держала своего братишку одним лишь взглядом.       — Ещё новости? — спрашивает Такао.       — Жизнь бьет ключом, — невесело усмехается она. — Эри Хатакэяма расположена ко мне, потому что я ей кого-то напомнила, но назвала только имя — Морико. В последний раз видела ее лет двадцать назад.       Такао ставит очередную мысленную зарубку. Женщина во дворце видела кого-то, похожего на Мэй, двадцать лет назад. Мать?       — На одном из ужинов был господин Эйдзи Мори, владелец шёлковой мануфактуры, он видел меня ещё гейшей, — продолжает Мэй и морщится, — после моего дебюта он был одним из… претендентов. Кадзу хотел его убрать, но после настоятельной просьбы ограничился сердечной хворью.       Такао невольно фыркает, представив, как Кадзу шипит на Мэй: «Жалостливая, работать мешаешь», и как Мэй, полыхая праведным гневом, убеждает его не убивать незадачливого свидетеля, а лишь организовать ему больничный.       — Что ещё? Я заручилась поддержкой Лин Каи, это наложница Савады. Это не так интересно, я помогла уладить один вопрос, она в уплату долга предоставила мне доступ к закрытому саду. Мелочь, но вписывается в мою легенду, а я думала, как попасть в кабинет сёгуна, — Мэй снова мрачнеет, вспомнив видимо, чем закончилась ее вылазка.       — Мэй, сколько тебя можно учить? — Такао накрывает ее подрагивающие пальцы ладонью. — Это работа, вы выполняете заказ. Кадзу прекрасно осознаёт, что должен сделать все для успешного завершения миссии. В том числе, и пожертвовать жизнью.       — Нет! — Мэй яростно стирает скатившуюся по щеке слезу. — Если бы они его… Я бы сожгла дворец.       — Говорю же, глупая, — снова шелест с кровати.       Такао смеётся. Он не сомневается — случись что с Мэй, Кадзу бы тоже сидеть на месте не стал, дрался бы до последнего.       В комнаты заходит недовольная Сино-Одори и просит Мэй пойти спать.       — Слишком много мужчин, чтобы без вреда для репутации находиться здесь так долго, — говорит она.       Мэй впервые улыбается открыто, лукаво:       — Если бы они только знали, как ты права, Сино… — сжимает на секунду руку Такао, в глазах переливаются золотистые блики, — отдыхайте. Утром продолжим.

***

      Утром (настолько рано, насколько позволяют приличия) Мэй возвращается. Кадзу намного лучше, но он по старой привычке молчит.       — Он всегда такой? — осторожно спрашивает Масамунэ. — Горло не повреждено?       — Все нормально, — отмахивается Мэй. — Если уж он ещё вчера смог обвинить меня в глупости, то точно пошёл на поправку. Эликсиры дедушки Чонгана творят чудеса, поверь.       Такао тоже чувствует себя бодрым и отдохнувшим.       — Что ты нашла в кабинете Савады? — спрашивает он.       — Карты, — отвечает она. — Могу нарисовать.       Масамунэ с нечитаемым выражением лица подаёт ей бумагу и письменные принадлежности:       — Хотя бы примерно, пожалуйста.       Мэй смотрит на него с легким удивлением, Такао — с ухмылкой.       — Почему примерно? Я несколько раз их рисовала, пока не запомнила точно. Рисунки сжигала, — отвечает она на невысказанный вопрос.       — Продуманная лисица, — шелестит Кадзу.       Мэй набрасывает карту и ставит на ней все заученные пометки, все склоняются над получившимся результатом.       — Видите? Да, Масамунэ, я синоби, я умею читать карты.       Тот выглядит слегка смущенным. Мэй обращается к Такао, продолжая начатый ещё зимой разговор, когда обнаружила бандитов и наемников в одном лагере:       — Сёгун наращивает армию, так? Предлог — защита от бандитов. И стягивает войска вот сюда… — она указывает на карте, — к замку императора.       — Мятеж? — Такао согласен с ходом ее мыслей. — А что óни?       — Не думаю, что он с ними связан, — качает головой Мэй. — Вот Вэнь — да, но мне кажется, что он действует в обход сёгуна.       — Вэнь?       Мэй спохватывается:       — Да, это я ещё не рассказала… Мы с Сино наткнулись на óни во дворце. Убили его, это был купец. Вэнь — местный распорядитель, занервничал, когда купец пропал. Мы за ним проследили, он общался с другим óни, но делал это тайно.       Такао готов схватиться за голову и застонать, но сдерживается из уважения к Масамунэ.       — Мэй, ты, должно быть, шутишь? — приглушенно восклицает он. — Ты рассказала про закрытый сад, про Эйдзи Мори, но забыла упомянуть об этом?       Она раздраженно отвечает:       — Вчера ты только прилетел, потерял много крови и устал. И самым важным было помочь Кадзу. Сегодня ему лучше, да и ты отдохнул. Что ж ты вчера не попросил нарисовать тебе расположение войск сёгуна? — глаза полыхают лисьим огнём, и Такао невольно думает, насколько она красива в этот момент.       — Где сейчас óни, которого вы встретили во дворце? — наткнуться на враждебного ёкая, убить его, спрятать тело, и сделать это без малейшего шума можно только с талантом и везением Мэй. Когда-нибудь Такао к этому привыкнет.       — Здесь, — ухмыляется Кадзу. — Разобрали пол, засунули поглубже. Не впервой.       Да, львиная доля лисьего везения обеспечивается ее неразлучником.       — Итак, твоё мнение? — спорить бесполезно, проще вернуть разговор в продуктивное русло.       — Мое мнение — Ясухара Савада мятежник, но не плохой человек. Возможно, он хочет свергнуть императора, но будет делать это силовым методом, а не с помощью óни или рэйки, — голос Мэй звучит достаточно уверенно.       — Есть ещё что-то, что заставляет тебя так думать? — лучше перепроверить и поинтересоваться сразу, не дожидаясь, когда Мэй решит огорошить его очередным знанием.       — Да, — секундная заминка, она с долей смущения смотрит на Масамунэ. — В кабинете сёгуна я видела твой доклад. Перевязан красным шнурком. Почему ты не говорил, что писал ему?       Вот теперь Масамунэ выглядит по-настоящему растерянным.       — Я думал, что письмо не дошло… Ответа я не получил.       — Что было в докладе? — Такао переводит взгляд с Мэй на Масамунэ и обратно.       — Я писал, что мой господин погиб от рук óни. И что я не выполнил свой долг, не защитил его и встаю на путь Мести, — в глазах Масамунэ плещется сожаление.       — Сёгун хранит письмо на полке рядом с другими памятными вещами и благовониями, — задумчиво говорит Мэй. — Теперь я тем более не думаю, что он связан с óни.       — Согласен, — ее мысли действительно сходятся с размышлениями самого Такао.       Поэтому он должен предложить ей проверить ещё одну догадку, но не успевает — прибегает Сино-Одори — Мэй ищет Хатакэяма.

***

      Пока Мэй занимается дворцовыми интригами, Масамунэ уходит общаться с другими самураями, и Такао с Кадзу остаются вдвоём.       — Отчаянная, — говорит Кадзу.       Такао с ним солидарен. Для Мэй с самого начала контракт был не просто очередным заданием — мечется, старается обрести корни и своё место в огромном мире. Но невозможно не замечать, насколько органично она выглядит в интерьерах дворца, одетая в дорогие кимоно, окружённая слугами. Возможно, сама Мэй этого пока не замечает, но в ней проявляется чуткая властность, которой невозможно научиться — это должно быть в крови. Ее острый ум, любознательность, стремление к победе — все это тоже не наносное. Как все они могли это пропустить? Или Такао все же ошибается и пытается подогнать задачу под ответ?..       — Не отчаянная, упорная, — все же возражает он Кадзу.       После обеда Сино вновь заглядывает, чтобы сообщить, что Мэй вызывал к себе сёгун, перед этим подарив ей кимоно, и что Мэй стало плохо. Масамунэ дергается встревоженно, но Кадзу машет рукой:       — Не плохо ей, она сама. Не хочет против своей воли.       Такао чувствует, как разум застилает иррациональная ярость. Сёгун решил выбрать Мэй в качестве новой наложницы?       — Беспокойный, справляется она, — он только сейчас замечает, что сжал кулаки так, что разошлись порезы. Он подробно расспрашивает Сино-Одори и приходит к выводу, что Мэй действительно сама вызвала тошноту. При мысли о том, как сёгун наблюдает за столь зрелищной картиной, Такао ощущает злорадство.       — Передай Мэй, что она должна надеть свой медальон и сделать так, чтобы Савада его заметил, — просит он Сино-Одори. Сино кивает без лишних вопросов.

***

      Весь следующий день не видно ни Мэй, ни ее служанку. Осторожные расспросы Масамунэ результата не приносят — Мэй в закрытом саду, в который у сопровождающего доступа нет.       Наконец, ближе к вечеру она появляется. С неестественно прямой спиной и побелевшими губами, шепчет севшим голосом:       — Ты знал?..       В этот момент внутри что-то обрывается — угадал. Молился всем божествам, чтобы ошибиться, но угадал.       — Я догадывался, — как может ровно отвечает Такао. — Последнюю проверку ты по моей просьбе устроила сама. Что сказал сёгун?       — Что я дочь императора Кина Хаттори, — мертвенно-спокойным голосом отвечает Мэй. — Это его медальон, а моя мать сбежала из императорского дворца почти двадцать лет назад. Как ты понял?       — Расшифровал все символы на твоей печати. Можешь показать? — она кивает, и на ладони вспыхивает золотой узор, над которым все склоняются.       — Смотри, вот ирис — символ императорского дома, — Такао самым варварским методом использует одну из палочек для еды, чтобы очерчивать нужную часть печати, — а эти линии означают кицунэ.       — Лисьи глаза, — Мэй с трудом вдыхает воздух, но стойко не поддаётся панике.       — Высокородная, — улыбается Кадзу, и она вздрагивает. Масамунэ не может скрыть удивления.       — Давайте сложим все факты, — предлагает Такао. Он надеется, что холодный анализ ситуации поможет Мэй прийти в себя. — Кицунэ могла быть придворной колдуньей.       — И была близка с императором, — подхватывает Масамунэ.       — Скрывали, лисицу двор не принял бы, — Кадзу сжимает ладонь Мэй.       — А потом появились Врата, — она вымученно улыбается Кадзу. — Она запечатала их, оставила на своём ребёнке печать. Кто-то на самом верху был в сговоре с óни, на неё устроили травлю, лисица сбежала с младенцем.       — И бежала она через Аогавару, — задумчиво заканчивает Такао. — Жители деревни пустили преследовавших ее самураев по ложному следу. Мэй, возможно, печать на твоей руке появилась именно тогда — мать перенесла ее, а потом оттянула погоню на себя.       — Спасла меня, пожертвовав собой, — шепчет Мэй. Лицо ее будто каменеет все больше, от эмоций живой лисицы остаются лишь проблески.       — Чиновник, затеявший погоню, оказался óни и убил моего господина, — говорит Масамунэ. — И вот почти двадцать лет лис истребляют, ищут печать.       Повисает недолгая тяжелая тишина.       — Что ты сказала сёгуну? — спрашивает наконец Такао.       — Что должна все обсудить с моими сопровождающими, — бледно усмехается Мэй. — Покидать дворец мне запрещено, но давить он не хочет. Предложил сотрудничество.       — Он должен узнать о рэйки, óни, о том, зачем мы во дворце, — говорит Масамунэ.       — И о том, что дочь императора — лисица, — лицо Мэй бесстрастно, и Такао не может понять, что она сейчас чувствует. Лисица нашла наконец дом, но не тот, который ожидала? Испугалась ли ответственности? Или примеривается к грузу власти на плечах?       — Хочешь, спрячем тебя? — спрашивает вдруг Кадзу. — Савада не найдёт.       Мэй слегка морщится.       — Савада не найдёт, рэйки найдут. Прятаться в норе я не стану. И мы работаем, Кадзу. — она аккуратно высвобождает свою ладонь из его, — пойду к сёгуну, расскажу правду. Посмотрим, как отреагирует.       Мэй поднимается единым слитным движением, следом вскакивает Масамунэ:       — Я провожу.       — Дочь императора работает на ронина, — иронично бросает Кадзу.       — Она все ещё синоби, — напоминает Такао, но сам себе не верит. Раз сёгун рассказал Мэй о ее происхождении, значит, хочет ее использовать, скорее всего, объявив всем о найденной наследнице. Лисица-сирота из клана Наито и лисица-принцесса из Дома Ириса — две совершенно разные величины. Для Такао ничего не изменилось, это все ещё Мэй, его Мэй, он сдержит обещание и не будет ее ограничивать. Но какой она теперь выберет путь?…       Такао готов рассмеяться над собой. Как он мог это упустить? Он был настолько очарован красотой и изяществом повзрослевшей Мэй, что до конца не верил. Ведь чувствовал, что здесь что-то не так! Ее невероятный ум и любознательность, манера держаться — он-то дурак решил, что это результат воспитания в окия, а способности связаны с лисьей природой. Сам изучал книгу за книгой, сам пришёл к тому, что Мэй может быть связана с императором, но все проверял и проверял. Был так ослеплён золотистыми всполохами в колдовских глазах?       — Что, многомудрый дзёнин, просчитался? — ехидство в вопросе Кадзу демонстрирует, что от него не укрылся ход чужих мыслей.       — А сам-то? — колко отзывается Такао. — Тоже ведь не понял, кем она может оказаться.       — Необычная, талантливая, — бросает Кадзу. — Всегда такой была, я привык.       — Мы все привыкли, — вздыхает он. — А теперь на неё свалилась целая империя.       — Пока мутно все, — не соглашается Кадзу. — Посмотрим как дальше будет. И Врата должны быть в императорском дворце.       — В ближайшем доступе к императору?       — Не только. Кицунэ запечатала и сбежала. Все рядом должно быть, — догадка Кадзу определенно имеет смысл. Лисица бежала с ребёнком на руках, передвигалась тайно. Вряд ли Врата далеко от дворца, в противном случае свидетелей было бы куда больше.       — Работаем, — подводит итог Такао.       — Работаем.

***

      Мэй с Масамунэ возвращаются одинаково молчаливые и, кажется, подавленные — эмоции того считать не в пример легче.       — Заварю чай, — говорит Мэй. Похоже, многократно повторенные движения ее успокаивают.       — Задумчивый, что случилось? — спрашивает Кадзу у Масамунэ.       — Сёгун узнал его, — Мэй не отрывается от привычных действий. — Письмо проигнорировал, потому что император важнее доклада юнца. Теперь он сожалеет.       — Я мог бы остановить все это уже тогда, — всем ясно, что Масамунэ думает о потерянном времени и жизнях, которые не спас.       — Ты не знаешь. Но сейчас мы сделаем все для этого, — Мэй протягивает ему чашку. Масамунэ принимает ее с долей неловкости. — О, прошу! Если мое происхождение тебя смущает, ты можешь отказаться от контракта. Но напомню, что ты даже свой долг поставил ниже этой цели.       Такао хмыкает. Раздражённая Мэй не теряет своей привлекательности и… Властности? И это он тоже пропустил. Дурак.       — Итак, я рассказала сёгуну про óни. Клянётся, что не связан с ними. Про Вэня не знал, хочет его использовать для передачи ложной информации. Он действительно готовит мятеж, потому что на императора кто-то влияет, — Мэй лаконично и четко излагает факты, несмотря на то, что в душе у неё сейчас должна бушевать буря. Такао отмечает лишь проблески эмоций; тому же тем, кто с Мэй не знаком, она покажется уверенной и собранной. Удивительная сила воли.       — Возможно, что император именно под влиянием и не осознаёт происходящее, — говорит Масамунэ. — Тогда тем более мы должны приложить все усилия.       — И мы приложим. Про свою природу я тоже рассказала. Сёгун не знал, но не сильно смутился. Для его плана я все равно подхожу, — в голосе Мэй слышно презрение.       — Каков план? — уточняет Такао.       — Завтра утром мы отправляемся на острова. С сопровождением, разумеется — мне по статусу положены две компаньонки. Лин Кая — это наложница, Савада отправляет ее домой, что и будет официальной причиной такой делегации. Вторая — Тиаки Уэто, ее отец зависит от сёгуна. Ее я выбрала сама, напоминает Азуми. Будет… интересно, — в ее глазах мелькает лисий огонь. — Ещё Мамору Цай, доверенное лицо Савады, отвечает за переговоры. Будем просить островного даймё и аристократию дать воинов.       — Мы с Сатоши присоединимся позже, — говорит Такао. — Предупреди Саваду о нас.       — Уже, — тонко улыбается Мэй. — Колдун поможет сражаться с óни, да и сёгун не может сопротивляться капризу наследницы. Сопровождающие тоже со мной, разумеется. Утром выезжаем.       Мэй прощается со всеми и, уходя, чуть задерживается возле Такао, оборачивается к Кадзу:       — Объяснишь?..       — До завтра, хитрая, — одними глазами улыбается тот.

***

      — Что ты должен объяснить? — спрашивает Такао, едва за Мэй закрывается дверь.       — Двенадцатое окно слева от нашего, этаж тот же, — ухмыляется Кадзу. — Створка приоткрыта, клювом сможешь подцепить.       Приходится сделать над собой усилие, чтобы не обратиться соколом и не рвануть к окнам Мэй в ту же секунду. Вместо этого он, сохраняя хладнокровие, допивает остывший чай. Получается, она обговаривала с Кадзу возможность того, что Такао придётся попасть в ее комнаты. Эта мысль заставляет кровь бежать по венам быстрее. Хотя ситуация могла возникнуть и чрезвычайная, например, пришлось бы ее спасать, а для этого нужна та же информация. Но Мэй в полном порядке, собрана и полна решительности, и пространства для трактовки ее просьбы остаётся не так уж и много.       Наконец Такао желает Кадзу и Масамунэ доброй ночи, превращается в сокола и вылетает из окна.       Створка и впрям приоткрыта, но, едва он примеривается, как протиснуться без лишнего шума, распахивается. Мэй его уже ждёт. Такао превращается в человека, и несколько мгновений они с Мэй рассматривают друг друга, впервые с ее отъезда оставшись наедине.       — Сино… — начинает было Такао, но она прерывает:       — Ее здесь нет, — и юркой лисицей движется к нему.       Такао ловит ее в свои объятия и сразу тянется за поцелуем. Постоянно держа свои эмоции и чувства под контролем, он даже себе не сознавался, насколько скучает по ней и ее прикосновениям. Губы Мэй горячие, и голодные, и совсем не скрывают жадности, от которой Такао пьянеет в одно мгновение.       Она шипит от поцелуев-укусов, которыми Такао покрывает шею и плечи, распахивая полы кимоно. Хочется вытряхнуть ее из дорогих тканей — подарок сёгуна? — и любоваться обнаженной Мэй бесконечно. Сейчас, в полутьме спальни, Такао видит ее настоящую, видит несдержанный огонь в глазах, нетерпеливую дрожь пальцев, которыми она развязывает пояс его кимоно.       — Не торопись, лисица Мэй, — шепчет Такао, но она не слушается. Оцарапывает плечи и спину, прикусывает кожу над ключицей, выдыхает:       — Я буду. Думала о тебе каждую ночь, — толкает на кровать, тут же забирается сверху и седлает его, будто наездница. — Я каждую секунду держу себя в узде, здесь ты этого не дождёшься, дзёнин.       Когда она осторожно опускается сверху, Такао забывает, как дышать. Гибкая, властная, она уверенно стискивает его бока коленями и начинает двигаться. Такао придерживает ее за бедра и не может насмотреться: пересохшие приоткрытые губы, капелька пота, стекающая по шее вниз, к аккуратной груди, молочно-белая кожа, узкие ладони, которыми Мэй для удобства опирается на его плечи.       Такао одной рукой обхватывает ее за талию и рывком подтягивается, садясь, чтобы с каждым толчком проникать ещё глубже; Мэй несдержанно стонет, и он заглушает ее поцелуем, раздвигая языком податливые губы. Она вся будто состоит из огня, который с такой легкостью подчиняет, и Такао рад гореть в этом пламени. Он наматывает ее густые волосы на кулак и оттягивает назад, впиваясь губами в открывшуюся тонкую шею. Глаза Мэй закатываются, и вся она так сжимается на нем, что невозможно не упасть следом за ней в эту бездну.       Отдышавшись, Мэй перекатывается через Такао и тянется к шкатулке рядом с кроватью. Достаёт оттуда спицы с крупными хрустальными каплями и даёт возможность их рассмотреть:       — У меня не было возможности поблагодарить тебя за подарок. Спасибо, Такао, — от того, как звучит его имя сорванным хрипловатым голосом, Такао готов подарить ей весь мир.       — Не могу не отметить, что у меня прекрасный вкус, — ухмыляется он, и Мэй смеётся.       Такао опрокидывает ее обратно на кровать и приникает к припухшим губам долгим неторопливым поцелуем. Сейчас, когда ушло нетерпение и горячка, с Мэй не хочется спешить. Он следует по ее телу губами и повторяет путь языком, наслаждаясь каждым мгновением. Мэй тихо ахает, когда Такао легко дует на влажные дорожки.       — Дзёнин решил любить меня долго? — лукаво улыбается она.       — Дзёнин решил любить тебя бесконечно, — тихо отвечает Такао.       Мэй гнётся и плавится под его руками и губами, будто восковая; дарит ласку в ответ, лениво скользя ладонями по спине и бокам, спускается ниже, разжигает тлеющие угли вновь.       — Я бы осталась в этой ночи навсегда, — шепотом признаётся она. — Без масок и условностей. Завтра… Завтра я снова буду другая, и ты будешь другой. Хочу запомнить тебя настоящего.       — Я здесь, — негромко говорит Такао. — Сегодня я весь принадлежу тебе.       Мэй затягивает его на себя, обнимает поясницу сильными ногами.       — Сегодня я вся принадлежу тебе, — шепчет в ответ и прикрывает глаза, когда Такао вновь проникает внутрь. Он двигается медленно, раскрывая перед ней другую грань удовольствия: можно и так, не спеша, покрывая легкими поцелуями щеки и веки, лишь иногда задевая истерзанные яростной страстью губы.       Мэй идеально чувствует его и подстраивается, будто была создана из его желаний и воображения; Такао не может от неё оторваться. В распахнувшихся на пике наслаждения глазах он видит медовые переливы; кажется, их замечает он один — впрочем, он не возражает.       Такао уходит глубокой ночью, оставив обессиленную страстью уснувшую Мэй. Она права — утром им придётся вновь надеть маски и продолжить свой путь, а это лучше делать со свежей головой.       Масамунэ спит; Кадзу открывает глаза на мгновение, видит, что вернулись свои и засыпает обратно, не сказав ни слова.

***

      С утра Такао улетает в город, чтобы найти Сатоши. Мэй поедет в карете и со свитой — два всадника быстро их нагонят.       Сатоши, услышав новости, присвистывает:       — Вот это да! Дочь Ириса? Я воровал яблоки с императорской дочкой?       Такао ухмыляется:       — Главное, чтобы ее свита об этом не узнала. Боюсь, благородные госпожи этого не переживут.       — Да ладно! — не унимается Сатоши. — Знал бы заранее, не так обидно было бы проигрывать ей в поединках.       — Ты бы оправдывал ее победы голубой кровью? — поднимает брови Такао.       — Я.. нет, я бы говорил, что поддался госпоже, — выкручивается Сатоши, и Такао беззлобно смеётся над ним.