Лисий огонь

      Когда Чонган приводит Азуми и коротко обрисовывает ситуацию, Мэй шипит рассерженной кошкой, а её глаза вспыхивают желтым пламенем. Кадзу успевает перехватить её поперёк туловища и злобно рыкнуть. Мэй яростно сопротивляется, и в чем-то Такао её понимает. Но о мести и наказании можно подумать и позже, сейчас главное действовать быстро.       — Говори, — коротко бросает он.       Азуми, размазывая слёзы по опухшему лицу, начинает сбивчиво рассказывать о предательстве, о своей ненужности и о великолепной Мэй.       — Ты дура?! — ярится та. — Мы росли вместе, тренировались вместе, мы семья! Так ты поступаешь с деревней? Все виноваты, кроме тебя?       И тут же снова злобно шипит, получив несильный, но ощутимый подзатыльник от Кадзу.       — Разговорчивая, — шипит он, — думай лучше.       Такао на мгновение отвлекается от мысленного выстраивания тактики и с легким удивлением смотрит на неразлучников. Кадзу бледный, сжимает губы в тонкую линию, играет желваками. Мэй в его руках больше не бьется, но впечатление обманчивое: Такао видит, с какой ненавистью и разочарованием она смотрит на Азуми.       — Работаем, как всегда, — фразы короткие и по делу, его клан должен собраться и действовать единым организмом. — Пусть Кими забирает детей. Хонг, предупреди Сатоши. Ёкаи…       — Я передам, — перебивает Мэй, неуловимо перетекает в руках Кадзу и оборачивается лисой.       Такао снова отвлекается. Кажется, невозможно привыкнуть к этому, сколько раз бы он ни видел демонстрацию силы, которая у Мэй от природы, ради которой ей не приходится жертвовать ничем. Скорость лисьей реакции завораживает; некрупный зверь дыбит шерсть и нервно машет хвостом, скаля острые зубы в сторону потерянной Азуми.       — На цепь посажу, — негромко предупреждает Кадзу. — Беги, быстрая, разбираться потом будем.       Лиса презрительно тявкает в его сторону и юрким золотым росчерком ныряет в открытое окно.       — Кадзу, в лес, — распоряжается Такао. Кадзу кивает, натягивает фукумэн и беззвучно прыгает следом за Мэй.       — Помощь нужна? — предлагает Масамунэ. Такао секунду оценивающе смотрит на него и кивает:       — Давай за Хонгом. Чонган, следи за ней, — Такао указывает на Азуми, после чего перекидывается в сокола, вылетает из дома и мчится сторону леса.       По пути он краем глаза оценивает обстановку: все ниндзя действуют молча и слаженно. Детей уже не видно — хорошо, дом за домом плотно закрываются, защищая наиболее слабых; если враг пройдет в деревню, здесь его встретят.       Лес встречает тишиной и шорохами природы. Сверху никого не видно — чужие ниндзя тоже отлично обучены. Такао напряженно вслушивается в окружающую благодать, сохраняя максимальную концентрацию. Наконец над лесом взметается стая птиц. «Идут», — думает он. Со стороны пещер слышится полный боли и отчаяния крик, переходящий в бульканье. Ёкаи встречают незваных гостей.       Такао на секунду кажется, что со стороны пещер мелькает рыжая вспышка, но в следующее мгновение он уже не уверен: лисица невероятно владеет своим телом и способна спрятаться на самом виду, к тому же в клане Тенкай не знают о кицунэ, а у Мэй только один хвост, сойдёт и за обычного зверя.       Из пещер выходит точно меньше ниндзя, чем входили — ёкаи защищают свой дом не менее яростно, чем клан Наито.       Такао спускается вниз, обращается в человека и воздушной линзой швыряет ближайшего противника в ствол дерева. Больше тот не встаёт, превратившись в тряпичную поломанную куклу.       Лесная тишина то тут, то там прерывается звуками коротких, но ожесточенных боев. Такао оборачивается в тигра и расшвыривает врагов мощными лапами, оставляя кровавые отпечатки на снегу.       Подумать о том, где лиса, он не успевает: в десятке метров сбоку проносится опаляющая волна зарева, в которой в страшных муках заживо сгорают ещё пара бойцов. Следующий сюрикен летит Мэй прямо в голову; Такао готовиться прыгать, с ужасом понимая, что не успеет; но самой Мэй уже нет, лишь мелькает пушистый хвост, а через несколько секунд лисица вцепляется в горло противнику острыми зубами. Синоби хрипит, пытаясь содрать с себя разъярённого зверя, но из его сонной артерии уже хлещет кровь; рыжий зверь с обагрённой шерстью мчится дальше и скрывается среди сугробов.       Такао полосует когтями очередного незваного гостя, поднимает голову и видит Чонгана с Азуми — та помогает, стремясь исправить нанесённый вред. Она прорывается вперёд, но не видит двух ниндзя, что движутся ей наперерез. Рядом выскакивает Мэй, оборачивается и закрывает их обеих кольцом бушующего пламени, в котором стрелы превращаются в пепел. Головы обоих стрелков Такао превращает в кровавое месиво; Мэй чуть замедляется и присаживается рядом с ним. Все ее кимоно и лицо залиты кровью; она запускает обе руки в жесткую тигриную шерсть, оглаживает за ушами, поднимает одну из лап; на ладонях остается кровавый отпечаток.       — Береги себя, дзёнин, — шепчет она, — это очень затратная магия, мы справляемся. Я сожгу их всех дотла.       После этих слов Мэй снова перетекает в лисицу, коротко трётся узкой мордой о его шею и исчезает за деревьями. Такао на бегу оборачивается соколом и взлетает, чтобы оценить масштаб сверху; сердце бешено колотится, и это вовсе не от боя. Лес кажется почти недвижимым, лишь Масамунэ виртуозно машет мечом, да раз за разом вспыхивают волны зарева — техника боя у Мэй заметная.       Такао вновь спускается и добивает всех, кто пытается скрыться — сегодня леса клана Наито не покинет ни один враг.       Наконец резня заканчивается, краткая ревизия показывает, что все живы, есть несколько раненых. То, что никто из клана Тенкай не вернётся домой, скажет само за себя.       Кадзу с Хонгом, Сатоши и ещё несколькими синоби закапывает убитых; позже нужно будет попросить Мэй наведаться в пещеры и посмотреть, остались ли тела после пиршества ёкаев. Мэй… Лисица дралась яростно, не щадя никого. Если до сегодняшнего дня Такао сомневался в ее решительности, то теперь все сомнения отпали. Разъяренная и смертоносная, она несла возмездие каждому врагу, в облике зверя или человека, магией или узким ножом, или даже голыми лапами и острыми зубами.       Мэй догоняет Такао у входа в деревню: лисья шерсть свалялась от запекшейся крови и висит сосульками, узкая морда тоже перепачкана.       — По части кровопускания ты соревнуешься с Сатоши? — интересуется Такао. Лиса фыркает и превращается в человека. Волосы и лицо Мэй в крови, но, судя по живому блеску глаз, в чужой. Она скалит белоснежные зубы, осматривает своё кимоно, превратившееся в окровавленную тряпку, и бросает беспечно:       — Похоже, с этим не справится даже Кими. Ну, для приёма придётся переодеться.       Сейчас натура Мэй не скрыта ни под одной личиной: это безжалостная, хитрая хищница, что готова драться за свой дом до смерти. Такао пошатывает от усталости, Мэй дергает его руку на себя и переворачивает ладонью вверх: бинт насквозь пропитан его собственной кровью.       — Пойдём, дзёнин, подлатаем тебя, — говорит и прижимается к его боку, не давая упасть. В любой другой момент Такао ликовал бы, но сейчас чувствует себя слишком уставшим.       По пути домой они встречают Кими. Ко всему привыкшая, та охает, оглядывая их.       — Принеси мне новое кимоно в дом Такао, матушка, — просит Мэй. — Мы в порядке, Сатоши тоже, прибирается в лесу.       Кими кивает, принимая просьбу, и вопросов больше не задаёт. С тех пор как погиб Мэдока, Сатоши она дорожит особенно сильно, и Мэй нашла для неё правильные слова.       В доме Такао обессиленно опускается на стул; Мэй наскоро ополаскивает руки и лицо, стягивает волосы в высокий пучок и достаёт эликсир и бинты.       Старый подсохший бинт приходится отдирать наживую. Такао шипит от неприятных ощущений, Мэй легко дует на раскрытую ладонь и просит:       — Потерпи, дзёнин, что ты как маленький. Тигром бегать эффективно, но затратно. Сейчас полечим, и будет лучше.       Такао открыто смеётся — она говорит так же, как и много лет назад, когда только училась бинтовать его руки.       Эликсир жжёт порезы так, словно это разъедающий яд, но воспаление моментально сходит на нет, а края ранок выглядят куда приличнее, чем пару мгновений назад. Мэй ловко обхватывает бинтом каждую ладонь и неожиданно прижимается щекой к тыльной стороне правой.       Дыхание перехватывает, огненные всполохи в глазах напротив будто зажигают превратившуюся в горючее кровь.       — Я ценю изысканное удовольствие, которое мне приносят твои взгляды, дзёнин, — негромко говорит Мэй, — но помни, что терпение — не лисья добродетель.       Такао завороженно смотрит в колдовские глаза, она слегка трется щекой о свежие бинты. Волшебство момента рассыпается со звуком открывшейся двери, Мэй тут же отстраняется и ещё раз придирчиво осматривает свою работу; входит Кими со свертком чистой одежды.       Мэй благодарно забирает вещи из её рук и смеётся:       — Даже не заморачивайся, я сожгу всё, что на мне сейчас надето, — после чего уходит отмываться.       — Азуми сейчас у Чонгана, — вполголоса отчитывается Кими, — помогает перевязывать раненых. Такао, я понимаю, закон для всех един, но прошу, подумай. Азуми запуталась, после возвращения Мэй у неё провал за провалом, она не со зла всё это устроила…       — Не со зла привела к нам клан Тенкай? — перебивает он. — Если бы сегодня погиб Сатоши, ты бы тоже просила за неё?       — Это нечестно, дзёнин. — Кими чуть не плачет, и Такао чуть смягчается.       — Я подумаю. Но не слишком обнадеживайся, — говорит он наконец.       — Когда ты вынесешь решение? — Кими осторожна, но прямолинейна.       — Сегодня. Я хочу услышать всех. После ужина соберёмся в большом зале, и я решу.       — Хорошо, я передам. И, Такао, — Кими задерживает на нем грустный взгляд, — спасибо тебе.       — Ступай.       Пока Мэй плещется и смывает с себя кровь и грязь, Такао выпивает целебный эликсир, обессиленно откидывает голову и закрывает глаза. В бойне с врагами они победили, никто из клана не погиб, нет даже тяжелораненых. Но наказание за предательство — смерть. Пусть и чужими руками, но Тенкай лишают клан Наито одной из достойных куноити.       Что же случилось с тобой, Азуми? В какой момент гордыня настолько затмила твой разум, что ты решила наказать своих? Неужели плохие отношения с Мэй сломили тебя? От маленькой лисицы в своё время натерпелись все, она не делала исключений в своих шутках. Но никому из синоби не пришло в голову наказать её убийством.       До обоняния сквозь запах трав пробивается тонкий цветочный аромат — Мэй передвигается бесшумно, она одна из немногих, кто может подойти к Такао со спины. Он открывает глаза и смотрит снизу вверх. Сейчас, в изысканном кимоно, отмытая до блеска, с тяжелой волной темных волос, она напоминает экзотический яркий цветок, невесть как проросший на голых камнях.       — Воды ещё много, и она горячая, Такао, — почти шепотом произносит Мэй.       — Ты? — с улыбкой уточняет Такао.       — Я, — подтверждает она. — Магия полезна не только в бою, особенно когда ты янтарная лиса. Мойся, я заварю чай и соображу какой-то ужин. Изысков не жди, с готовкой у меня все ещё туго.       Такао со смехом уходит отмываться, пока Мэй согревает чайник.       После ужина они идут в большой зал. Среди синоби сидит раздавленная Азуми — ослеплённая ненавистью, сейчас она встретилась с последствиями своего необдуманного решения. Глаза Мэй снова вспыхивают яростью, но предупреждающий взгляд Кадзу удерживает её на месте.       — Садись, огненная, надо думать.       Такао утягивает её сесть по правую руку от себя (Кадзу садится слева) и произносит:       — Говорите, я послушаю.       За Азуми вступаются Чонган, Кими, Сатоши и, неожиданно, Кадзу. Все они упирают на то, что Азуми вовремя одумалась, помогла выиграть схватку и спасла Чонгана. Кадзу фыркает и говорит, что никто не умер, а встряска никогда не бывает лишней.       Когда возникает пауза, на ноги вскакивает молчавшая до сих пор Мэй. Азуми отшатывается от неё, смотрит затравленно; Кадзу не успевает ничего сказать, когда Мэй предупреждающе поднимает руку:       — Ничего я ей не сделаю, не на совете же. Я просто хочу знать… — она подходит ближе и заглядывает Азуми в глаза, — почему? Что такого я тебе сделала, что ты решила пожертвовать кланом, лишь бы отомстить?       Азуми в ответ смотрит с ненавистью и шипит:       — Ты даже не человек! Ты ёкай!       Мэй преувеличенно удивляется и оглядывается по сторонам.       — Неужели? И как тебе живётся после того, как ёкай тебя сегодня спас? — Такао вспоминает кольцо огня, укрывшее обеих. — После того как ёкаи пещер остановили едва ли не половину врагов? Их ты тоже ненавидишь?       Азуми молчит, и Мэй продолжает.       — Ты такая же сирота, как и я. Мы вместе росли в клане, вместе учились и тренировались. Одинаково драили стены у дедушки Чонгана, одинаково таскали воду и дрова. Мы получали одинаковые наказания от дзёнина, если промахивались, и получали справедливо — я медитировала сутки напролёт, а моя спина порой была синяя, как глаза Такао, в то время как ты отдыхала. И я спрошу ещё раз: почему, Азуми? Потому что я ёкай?       Повисает напряженная тишина, все ждут ответа — несмотря на нечеловеческую природу Мэй, все считают её равным членом клана и любят, прощая бесконечные детские проделки. К тому же, в её словах нет ни капли лжи — отец Такао и вправду не скупился на наказания, пытаясь обуздать проказливый лисий характер.       — Не ври, дзёнин всегда тебе потакал, — шипит наконец Азуми, — он отправил тебя учиться туда, где ниндзя не учатся.       Мэй неожиданно взрывается:       — Потакал?! Он меня сослал! Отделил от клана и отправил подальше, чтобы я не мешала остальным, чтобы в меня вбили то, чем ты обладаешь по своей природе!       — Тише, дикая, — пытается урезонить её Кадзу, но делает только хуже.       — Замолчи, братишка, не заставляй меня говорить то, за что мне придётся извиняться, — Мэй снова поворачивается к Азуми, но Такао уверен: она говорит для всех. — Где вы были столько лет? Ни одной весточки, неужели не бывали в городе? Я не буду извиняться за все, что делала — за свои проступки я заплатила. Дзёнин посчитал, что мне будет комфортнее вдали от леса, от магии, от семьи. Что я стану лучше, если на моих ногах будут тесные окобо вместо варадзи, что многослойное кимоно подойдёт больше сёдзоку. И самое главное, что я научусь быть покорной, если свою первую ночь проведу не с тем, кого выберу сама, а с тем, кто больше заплатит! Ты правда считаешь, что он потакал мне, Азуми?       Та пораженно молчит — кажется, забывшись в своих обидах, она не подумала, что может испытывать другая сторона.       — Но знаешь, что самое забавное, милая Азуми? — Мэй почти шепчет, но слышно её отчетливо. — Я приспособилась, научилась и действительно стала лучше. Теперь я могу драться в неудобном кимоно, передвигаться так, чтобы ни одна складка не зашуршала; я могу бегать по лесу в неудобной обуви, могу соблазнить самого знатного господина одним лишь танцем, но по-прежнему владею навыками боя. Я прошла через ад в окия, но этот ад закалил меня. А твоя ненависть тебя закалила? Или ты в ней захлебнулась?       В оглушительной тишине Мэй садится на место рядом с Такао и произносит спокойно, почти буднично:       — Я подарю тебе право выбора. Ты достойная куноити, и ты можешь бросить мне вызов. Наложим любые ограничения — без обращения, без магии, без оружия; я могу убить тебя голыми руками. Если ты внимательно читала сказки, которыми тыкала мне все детство, то должна помнить — кицунэ всегда держит своё слово.       — Достаточно, Мэй, — прерывает её Такао, — я выслушал вас всех, теперь моя очередь. Азуми, наказание за предательство — смерть. Но я принимаю во внимание твою помощь и спасение жизни Чонгана и сохраняю твою жизнь. Однако, ты непростительно провинилась. Наказание таково: ты останешься жить в деревне без права выхода за её пределы. Мое решение понятно?       Азуми кивает и низко опускает голову, пытаясь спрятать слёзы.       — Вот видишь, Азуми, — Мэй вмешивается аккуратно, будто хищник на мягких лапах. — Новый дзёнин не в пример старому готов потакать и тебе, правда?       — Мэй! — строго одергивает её Такао.       — Прошу прощения за дерзость, господин, — она кланяется в пояс, превращая и так напряженную обстановку в театр абсурда, но не теряет ни капли изящества, поворачиваясь к Азуми. — Оглядывайся всегда. Больше ни дня ты не проведёшь в покое, даже если меня не будет рядом — изобретательности я не растеряла, наоборот.       Мэй вылетает из зала, но никто не решается заговорить. Постепенно все молча расходятся; оставшаяся в одиночестве Азуми тихо воет.

***

      На улице Мэй нет, дома у Такао тоже. Он идёт к Кадзу, но и там пусто. На выходе он сталкивается с самим Кадзу. Тот сразу понимает цель визита и говорит:       — Ушла в пещеры, проверить тела, вдруг ёкаи не все сожрали.       — Как думаешь, она всерьёз?       — Кицунэ всегда держит обещания, — сухо отвечает Кадзу.       — Она ни разу не написала, не дала понять, как ей плохо, — расписываясь в своей беспомощности, говорит Такао.       — Гордая, переборола, научилась. Азуми на больное надавила, как обычно.       — Я не могу позволить ей так говорить со мной при ком-то.       — Знаю. И она знает. Извиняться не станет, конечно, но можешь наказать. Видел её сегодня? Пылающая, — глаза Кадзу поблёскивают от удовольствия. Убивает он механически, не задумываясь, но красоту боя оценить в состоянии.       — Видел, — хмыкает Такао, — и как ножом орудует, и магией, и зубами горло перегрызает.       — Домой не приходила, — тянет Кадзу и смотрит внимательно, — а в зале была чистая.       — Да, — отмахивается Такао, — она мне руки перевязывала. Кими ей свежую одежду принесла, Мэй у меня отмылась и переоделась.       Кадзу вдруг оказывается очень близко. Такао ожидает чего-то подобного не первую неделю, поэтому не дергается, стоит спокойно. Не звякает ни один сюрикен или игла, не блестит нож, но он знает: потребуется меньше секунды, чтобы перерезать ему горло.       — Нежная, чувствительная, — говорит Кадзу и аккуратно поправляет Такао воротник. — Обидишь её — убью. Не посмотрю, что дзёнин.       — Знаю, братишка, — усмехается Такао. — Я никогда её не обижу, клянусь.       Что-то в его глазах убеждает Кадзу. Кивнув, тот отходит.       — С мечом не получается у неё, сердится. Завтра по-другому попробуем.