Лисий огонь

      Такао иногда кажется, что Мэй была всегда.       Когда-то, когда он сам был ребёнком, отец был еще жив, а Чонган уже был старым, синоби принесли в деревню свёрток с удивительно спокойным младенцем. Женщины тогда засуетились, разворачивая ткань, а Такао стоял немного в стороне, не решаясь подойти ближе. На нежном, почти кукольном личике блестели живые любопытные глаза, девочка с интересом следила за происходящим вокруг и за своими кулачками.       Такао тогда нерешительно спросил: «Она же останется?»       Отец раздраженно махнул рукой: «Конечно останется, даже звери своих детей не бросают, найдём и ей дом».       В пелёнках нашёлся медальон с именем, и женщины тут же заворковали над крошкой Мэй. Отец повертел медальон в руках, неопределенно хмыкнул, да и убрал вещицу с глаз долой.       Мэй определили к молодой Кими, у которой на тот момент уже был Сатоши, ненамного старше маленькой Мэй.       В первую ночь Мэй в новом доме природа будто взбесилась: выли собаки, шипели кошки, птицы кричали и хлопали крыльями. Разразилась чудовищная гроза, которую до сих пор нет-нет да и вспоминают.       Чонган на следующее утро пошептался с отцом Такао, подхватил сверток со спящей малышкой и ушёл в сторону пещер. Отец объяснил, что ребёнок может оказаться непростым, и что Чонган решил проверить у ёкаев.       Такао помнит, как беспокойно ждал дедушку Чонгана обратно, и боялся, что тот вернётся один. Чонган возвратился с Мэй и, хитро улыбаясь, сказал:       — Я прав оказался, необычная она. Не человек — лисёнок. Кицунэ.

***

      Разумеется, Мэй оставили. Синоби мало верили сказкам и слухам, потому что сами были признанные мастера и в том, и в другом; Мэй росла с другими детьми, демонстрируя живой ум, любознательность и невероятную проказливость. Отец часто водил её к ёкаям, и, пока остальные дети играли в прятки и сражения, Мэй училась оборачиваться лисицей. Такао помнит, какой восторг ощутил, впервые запустив пальцы в нежную тонкую шёрстку, почти пух. И как потом шипел, дуя на пальцы: растерявшись, Мэй его укусила.       Конечно, она потом долго извинялась и ходила следом виноватым хвостиком; отец ругался, а старый Чонган только посмеивался в бороду.       По пути изучения магии они тоже пошли вместе. Такао рано стал демонстрировать способности к волшебству, а Мэй и была тем самым волшебством. То, ради чего Такао раз за разом резал ладони, текло у Мэй по венам, искрясь и переливаясь золотыми всполохами. Такао не щадил себя — его щадила Мэй, с тихим поскуливанием заползая под ледяные ладони, когда Такао, переусердствовав в очередной раз, отлеживался у Чонгана. Старик в такие моменты страшно ругался на дзёнина, на самого Такао и его книжки, но с Мэй ничего поделать не мог, сдаваясь перед обаянием маленькой лисицы. Когда Такао становилось легче, Мэй перекидывалась обратно и выхаживала его. Его раны — первые, какие она научилась перевязывать и залечивать. Чонган довольно кряхтел и подпускал её к другим больным, а потом и к снадобьям.       Но и Чонган, и дзёнин, и все остальные понимали, что по стопам большинства куноити клана Мэй не пойдёт — ей не доставало терпения и усердия в домашних хлопотах. Чем старше Мэй становилась, тем изощреннее саботировала свои обязанности. Соль в чае или лисья шерсть в рыбе — наименьшее, что ждало хозяйку, уговорившую Мэй помочь. Не раз и не два (Такао на самом деле сбился со счету) дело заканчивалось скандалом и очередным наказанием для маленькой лисицы. Мэй стойко переносила все попытки приучить её к порядку, но в итоге от неё отстали, тем более, что в самых нужных для ниндзя дисциплинах Мэй с самого раннего детства проявляла завидное упорство. Отец вздыхал и соглашался, что растёт воин, а готовить и шить есть кому.

***

      Когда Такао с отцом забрали с Белой арены Кадзу, в Мэй будто что-то переменилось. Кадзу молчал, и Такао принимал это — мальчишка совсем, младше него, а пережил больше иных взрослых ниндзя. Но Мэй это не останавливало, она не боялась болтать рядом с ним, не боялась брать его за руку. Кадзу шарахался от неё первое время, но постепенно привык. Мэй оборачивалась лисой и подползала к нему на брюхе, смешно фыркая. Кадзу не удивлялся — он вообще мало чему удивлялся, лишь осторожно гладил шелковистую шёрстку и шептал: «пушистая». К способностям Такао Кадзу относился ещё равнодушнее, отмечал лишь, что польза есть.       А потом Кадзу заговорил, и они узнали об Аогаваре. Ниндзя были в этой деревне после бойни и выживших не нашли, но Мэй подобрали ниже по течению реки как раз недалеко от Аогавары. Отец думал, что младенец — единственная выжившая оттуда. Кадзу догадки одновременно и подтвердил, и опроверг: Мэй была не из деревни, но через ту деревню бежала женщина с ребёнком.       Мэй, с детства владеющая счётом и острым умом, почти мгновенно сообразила, что Кадзу мог быть последним, кто видел её мать. А поразмыслив, решила, что именно она была причиной гибели всей Аогавары, и с тех пор прилипла к Кадзу намертво. Они сплелись, будто птички-неразлучники, и стали относиться друг к другу с особой нежностью и трепетом. Чонган говорил, что это хорошо: время и забота лечат самые страшные раны, в том числе и душевные.       Год шёл за годом, и обучение, и наказания они делили уже на троих. Отец бывал доволен, чаще — нет. Мэй доставалось даже больше остальных, она не умела вовремя остановиться и часто тянула их за собой.       Она склонялась головой к полу вместе с Кадзу и Такао, пока отец распекал их.       — Такао, когда я даю задачу Кадзу, я хочу увидеть его решение, не твоё! — бушевал отец. — Кадзу, когда Такао учится драться, я хочу чтобы он учился драться, а не ты защищал его! Мэй…       Головы друзей клонились ещё ниже к полу, Мэй же вскидывала кристально честный невинный взгляд.       — Мэй, — глубоко вздохнув, продолжал отец, — то же самое относится и к тебе. Если задача для тебя, то решение должно быть твоим, а не подсмотренным у Такао! Если ты бьешься на мечах, то ты именно бьешься на мечах! Ты не прячешься за спину Кадзу, осыпая противника проклятиями и пугая его!       — Как девчонка может напугать храброго воина? — Мэй очень натурально изображала удивление.       — Пригрозив, что братишка разделает его на куски! — отец гремел, Такао старательно закрывался волосами и давил ухмылку. — Пообещав, что проклянешь его семью до третьего колена! Мэй, ты должна учиться справляться своими силами!       — Но, дзёнин… Я и справляюсь своими силами! — Мэй не пугали никакие наказания, она давно привыкла.       — Пошли вон! Все трое! — отец грозно смотрел им вслед, пока они выметались из дома.

***

      Отец готовил Кадзу на своё место. Такао не возражал, он знал правила и по большей части не стремился их нарушать. Кадзу тоже не возражал: став старше, он не стал разговорчивее. Но возражала Мэй. Обычно непоколебимая в своей правоте и решительности, она ужом вилась вокруг Чонгана, разливаясь в неоспоримых, на её взгляд, аргументах, почему следующим дзёнином должен быть именно Такао.       Чонган сначала посмеивался, потом начал думать, а вскоре неожиданно присоединился к Мэй. Отец сердился: лисица и так была источником его головной боли, а теперь ещё и стала действовать за его спиной. Либо он сердился, понимая, что Мэй права, и признать это означало пойти против всех традиций… Этого Такао не знал.       Отец пошёл на компромисс: стал учить их обоих. Мэй радовалась, но на уровень бедствий вокруг неё это никак не влияло. Она воровала тофу, она купала в чернилах кимоно, она действительно заменила пудру мукой у Азуми, стоило той язвительно процитировать старую сказку. Азуми, и до того не любившая ту, что с легкостью обходила её на всех испытаниях, стала практически ненавидеть Мэй. Спокойствия не добавляло и то, что Мэй не была одна, почти во всех её проделках всегда участвовал Сатоши. Сатоши, который нянчился с Мэй ещё с тех пор, как сам едва вылез из пелёнок, раньше всех поддавшийся её бесконечному озорству.       Когда дзёнин назначил Азуми и Мэй в пару для традиционного испытания, Такао сразу знал, что ничем хорошим это не закончится. Мэй, выслушав условие про чёрную утку, ненадолго задумалась, а потом расплылась в довольной улыбке и поклялась, что обращаться в лисицу не будет, чтобы было интереснее. Ниндзя одобрительно покивали, пожелали соперницам удачи и продолжили заниматься своими делами — до утра победителя никто не ждал.       С утра Такао разбудил привычный гневный крик отца:       — Мэй!!!       К дому дзёнина подходили любопытные — для них тоже ничего необычного не прозвучало, но после можно было бы от души посмеяться над очередным несчастным, попавшим в лисью ловушку.       Такао увидел расстроенную Азуми и страшно довольную собой Мэй. В руках у неё был холщовый мешок, который дергался и издавал отчаянное кряканье. Такао даже почувствовал легкий укол разочарования — ну неужели не додумалась своей дурной головой, что за настоящей уткой её никто бы не отправил?       Подошедший Сатоши с преувеличенной аккуратностью вынул из волос Азуми белое утиное перо — значит, и она не догадалась и полезла в деревне к уткам в надежде отыскать среди них чёрную.       Дзёнин переводил недовольный взгляд с одной куноити на другую, и тут Мэй жестом фокусника вынула из мешка… Чёрную утку. Птица отчаянно била крыльями, осыпая рядом стоящих брызгами чернил.       — Объяснись, — сурово потребовал отец.       — Какие нужны объяснения? — Мэй изо всех сил старалась придать себе независимый вид, но на главу клана смотрела все же с опаской. — Ты хотел чёрную утку, вот она! Утка! И она чёрная!       Сатоши прыснул, но тут же постарался замаскировать смех кашлем под тяжелым взглядом дзёнина.       — Мэй, я ценю твою изобретательность, но это не настоящая чёрная утка. И бога ради, отпусти несчастную птицу! — отец сердился все сильнее, не понимая, издевается Мэй или правда не понимает.       Мэй постаралась незаметно (и безуспешно) отереть чернильные ладони о свои штаны и вдруг прищурилась тем особенным, лисьим прищуром:       — А настоящая утка лежит на твоём столе. В криптомерии я тоже была, ну и прихватила. Но и мимо этой красавицы пройти не смогла. Ты же все компенсируешь хозяину того дома?       Такао получил возможность лицезреть уникальное явление: у его отца от удивления слегка вытянулось лицо. Дзёнин скрылся в доме, но вскоре вернулся со свернутым в рулон холстом. На глазах у всех он развернул холст и продемонстрировал всем рисунок чёрной утки.       — Победила Мэй! — он хотел было поднять её руку вверх, но вовремя вспомнил о чернилах и отдернул ладонь. — Итак, ты справилась, нашла нужный предмет, вернулась вовремя и даже смогла пройти мимо меня, что особенно похвально. Но живую-то утку ты зачем перекрасила?!       — Я быстро справилась и ждала, пока Азуми наковыряется в птичнике, — пожала плечами Мэй. — Подумала, что будет весело.       Сатоши, уже не сдерживаясь, хохотал в голос; на Азуми было страшно смотреть.

***

      Мэй росла быстрой, сильной и неправдоподобно хитрой — такой, наверное, могла вырасти только кицунэ.       Её шутки были разнообразными и неожиданными, Мэй не щадила никого, будто проверяя всех окружающих на прочность. Какие-то вещи были безобидными и легко спускались ей с рук: так она нарисовала лисицу на двери в дом Чонгана. Тот посмеивался и говорил, что это будет благословением кицунэ. Кадзу часто недосчитывался сюрикенов и грозился посадить Мэй в будку на цепь. Азуми шарахалась от неё как от прокаженной, особенно когда сблизилась с Кадзу.       Мэй, впервые увидев их вместе, пришла в неописуемую ярость и пообещала оставить Азуми без волос. Кадзу тогда увёл Мэй и долго с ней разговаривал, после чего та на какое-то время притихла и даже извинилась перед Азуми.       — Ревнует пушистая, — коротко пояснил Кадзу в ответ на вопрос в глазах Такао. — Объяснил, что никуда не денусь, пообещала не пугать Азуми.       Другие выходки были менее безобидными, и Такао мысленно радовался, что Мэй иллюзии давались гораздо хуже огня — по-настоящему навредить она не стремилась, в полную силу использовала огонь только на тренировках и в бою. А вот что бы она могла натворить, овладев магией иллюзий в полной мере, Такао думать не хотел.       Отец мрачнел все больше и много думал. Просил Такао как-то повлиять, но того Мэй тоже не слушалась ни в чем, что не касалось магии. Она могла часами, до белых губ тренироваться с ним, но, едва он заводил разговор о рамках и сдержанности, тут же перебивала и предлагала пойти воровать яблоки. Или перекрасить одну из свиней в тигра. Или пыталась уговорить его создать иллюзорного дракона, который обрушится на центральную площадь. Такао с негодованием отказывался, и Мэй убегала к Сатоши, подбивать его на очередную выходку.       Дралась Мэй яростно, хоть и изящно. В бою в лису она почти не перекидывалась, стараясь обойтись магией и кинжалом. За этим отец следил неустанно и за каждое лишнее превращение отправлял ее медитировать, иногда днями напролёт. Он считал, что Мэй ещё младенцем обратили в человека не просто так и, раз мать старалась её спасти, следовало как можно меньше демонстрировать лисью сущность посторонним. Тут, хвала богам, Мэй была с ним согласна и честно старалась.       Настоящей куноити из Мэй не получалось, она с презрением отвергала все традиционно женские занятия. Отец раз за разом объяснял ей, что женщина-ниндзя это не только готовка, уборка и шитьё, это ещё и гораздо более тонкие способы борьбы, воздействия и шпионажа, чем у мужчин. Мэй упрямилась, шипела, что она воин, а не домохозяйка, и уносилась прочь. И так до следующего раза.

***

      Но любому терпению приходит конец, а отец был долго, почти бесконечно терпелив к Мэй.       — Собирайся, — однажды приказал он. — Утром ты уезжаешь.       — Куда? — удивилась Мэй, продолжая перетирать травы в ступке. Она часто помогала Чонгану. То ли потому что видела в этом «настоящую» пользу, то ли потому что и мужчины что-то у него делали с завидной регулярностью.       — Здесь тебя не научат тому, чем тебе владеть будет максимально полезно. Светские манеры, этикет, танцы… ты легкая, быстрая, подвижная. Но тебе не хватает дисциплины и верного направления. Я договорился с одной госпожой, поедешь в окия.       — К гейшам? — ещё больше изумилась Мэй. — Зачем это? Я умею все, что умеют эти куклы! Могу быть вежливой, умею танцевать и говорить, у меня даже Нинсо получается! Не так хорошо как у Кадзу конечно, но…       — Потому что нужна дисциплина, Мэй! Я все ещё не понимаю, как ты можешь проявлять бесконечное упорство и выдержку в одних науках, но при этом совершенно плюешь на другие! — отец снова начал сердиться.       — Я не занимаюсь тем, что скучно или бесполезно! — она вспыхнула в ответ.       — Закончили, — сурово припечатал отец. — Я твой дзёнин, ты выполняешь мои приказы. Завтра поедешь вместе с Кадзу. И это не обсуждается!       Он вышел, хлопнув дверью. Вслед ему полетела и разбилась о косяк глиняная миска с травами, перетёртыми в порошок.       Глубоким вечером Такао услышал шорох в саду и вышел к яблоням, на которых уже начали поспевать плоды.       — Я знаю, что ты тут, давай поговорим, — сказал Такао самой раскидистой яблоне.       Из густых веток в него полетело маленькое кислое яблоко, которое Такао без особых усилий поймал и с удовольствием хрустнул им. Вслед за яблоком на землю бесшумной кошкой спрыгнула расстроенная Мэй.       — Я настолько предсказуемая? — было непонятно, расстроилась она из-за поездки или из-за того, что Такао почти мгновенно её обнаружил.       — В нашем саду — да, — усмехнулся Такао. — Ну, почему загрустила, лисичка?       Мэй молча отряхивала уваги от мелких листочков и смотрела в сторону.       — Ты же знаешь, что он хочет как лучше, правда? — Такао осторожно убрал листик из её волос.       — Знаю, — вздохнула Мэй. — Поэтому я не перекинулась лисой и не сбежала в пещеры, а пришла сюда. Ну объясни мне, Такао, чему такому меня могут научить в окия, чему не научат здесь? Сатоши учит меня краситься. Он не Мэдока, конечно, но тоже очень хорош! А Кими и другие могут показать, как танцевать. Делать чай? Зачем это мне? Я могу незаметно добавить в чай яд, даже если не готовила его сама!       — Если ты приготовишь его сама, то яд и не понадобится, — хмыкнул он.       Мэй зашипела и попыталась его лягнуть, но Такао со смехом увернулся.       — Ты злюка, Такао Наито!       — Я злюка? — Такао ахнул от притворного изумления. — Это ты умудряешься любое съестное блюдо превратить в отраву, Мэй Наито! И я после этого злюка?       Мэй надулась было, но не выдержала и засмеялась. Как Такао любил её смех! Мелодичный, нежный — он будто согревал изнутри.       — Я просто не знаю, — она снова загрустила. — Я понимаю, что часто мешаюсь всем, но когда что-то приходит в голову, уже ничего не могу с собой поделать. И я никогда не хотела никому в деревне навредить по-настоящему!       — И все это знают, Мэй, — Такао ободряюще улыбнулся. — Просто ты такая необычная, талантливая… Представь, что ты алмаз. Алмаз красив и ценен сам по себе, но если его правильно огранить, он превращается в бриллиант, сверкающий на солнце и в свете огня. И тогда ценность его возрастает многократно.       — Значит, если я научусь делать больше, то смогу больше дать клану? — умница Мэй всегда понимала его верно.       «А если научишься держать себя в узде, то и вреда будет сильно меньше», подумал Такао, но вслух убежденно сказал:       — Ну конечно! И враги будут падать сами!       Она снова рассмеялась, но тут же помрачнела.       — Но это надолго, и я не смогу приезжать и видеться с вами, дзёнин сказал, что это на несколько лет… И это город! В лису не перекинешься, не побегаешь по траве…       — Ты справишься, Мэй, — Такао было жаль свободолюбивую лисицу, но он понимал необходимость подобного обучения. — Тренируйся, пока никто не видит, а я постараюсь убедить отца иногда тебя забирать. Кадзу кто будет? Твой брат? Говори, что хочешь проведать его, и раз в пару месяцев будешь возвращаться. Или мы будем где-то неподалёку, задания никто не отменял.       Она судорожно выдохнула, отпуская напряжение, и метнулась к Такао. Тонкие девичьи руки, расцарапанные корой, крепко обвились вокруг его шеи. Он аккуратно гладил Мэй по шелковистым волосам, перебирая пряди.       — Я буду по вам скучать, — глухо проговорила Мэй куда-то ему в плечо. Однако кимоно под её щекой оставалось сухим, и Такао молча радовался такой сдержанности - понимал, как трудно эмоциональной, живой лисице держать себя в руках. ***       Утром, ещё до солнца, они прощались. Сатоши не скрывал грусти, Такао старался быть сдержаннее, вокруг хлопотала наседкой Кими. Она растила Мэй как родную дочь и не скрывала беспокойства, как никто зная неусидчивый характер воспитанницы.       — Не переживай так, матушка Кими, — Мэй тепло улыбнулась. — Я буду стараться, правда.       Она перевела посерьёзневший взгляд на отца:       — Я обещаю.       Тот взял её руки в свои и выдал последние наставления:       — Это не навсегда, это лишь очередной этап твоего обучения. Мы будем связываться с тобой, Кадзу объяснит в дороге, запоминай. Я в тебя верю, лисичка Мэй.       Мэй обнялась с Кими и Сатоши, на несколько мгновений ухватила Такао за рукав, и они с Кадзу ушли в сторону деревни, где ниндзя держали лошадей.

***

      Через несколько дней Кадзу вернулся.       — Говори, — потребовал Такао.       — Отвез. Как шифром пользоваться, объяснил. С рук на руки передал Кинуё. Хваткая, благородная. Говорит, Мэй уже взрослая, повезло, что красивая.       — Это Мэй-то взрослая? — усмехнулся Такао. Мэй было четырнадцать. — Это она не видела, как «взрослая» через изгородь перемахивает и камнями швыряется. А что Мэй?..       Конечно, Такао переживал. Кадзу мотнул головой:       — Молчит, привыкает пушистая. Умная, быстро сообразила. Плакала, грустила.       Сердце Такао болезненно сжалось. Мэй не плакала никогда. И в младенчестве, и когда росла. Она не плакала, получив боккэном по голове. Не плакала, неудачно упав с очередного дерева, после чего Чонган вправлял ей плечо. Не плакала, когда у неё на глазах Кадзу убил бандита. Не плакала, заработав очередное наказание и стоя в углу или получая удары палкой. В конце концов, Мэй не плакала, обнимая Такао в последнюю ночь перед отъездом.       — Маленькая, маленькая лисичка, — пробормотал Такао.       — Нежная очень. Делает другое совсем, а сама переживает. Боится, что бросят опять.       С Кадзу у Мэй была почти мистическая связь. Только с ним Мэй была до конца откровенной и не боялась делиться переживаниями. Кадзу же понимал её, как никто другой, и старался оберегать от всего, за что тоже регулярно получал наказания от отца, считавшего, что Мэй должна уметь сама справляться со всеми трудностями.       — Справится, — уверенно заключил Такао. Не могла не справиться, ей бы ещё принять правила игры и действовать по ним…       — Справится, — подтвердил Кадзу, — Хитрая, сообразительная. Я ей веер подарил, с лисой. Перестала плакать, сказала, что будет танцевать лучше всех.

***

      Без Мэй стало скучнее, но клан будто вздохнул с облегчением. Еда точно была едой, ножки у стульев перестали неожиданно ломаться, Азуми больше не оборачивалась нервно, приходя к Кадзу. Даже Сатоши стал немного серьёзнее. Жизнь стала… обычной.       Клан жил, синоби работали. Однажды, перед Такао, шедшего через пещеру, неожиданно возник зубастый ёкай и заговорил свистящим шёпотом.       — Сстравсствуй, колдун. А где лиссичка? Ссбежала?       Такао стоял спокойно — знал, что без прямой агрессии вреда не будет. Объяснил, что Мэй уехала продолжать обучение.       — Сстранные люди. Лиссичка долшшна шшить в лессу.       Такао ничего не ответил, лишь развёл руками, и ёкай исчез. Хмыкнув, он продолжил путь. Видимо, с местной нечистью Мэй была очень даже дружна, не прерывала общение после того, как её научили обращаться лисой.       Через пару месяцев весточку от Мэй принёс Сатоши. В красках рассказал, как она жаловалась на бесконечные правила и тесные комнаты окия.       — Но зато жаловалась негромко! Вы можете себе такое представить? А ещё она такая красавица в кимоно, прямо куколка! Это вам не куртка и штаны!       Такао улыбался и думал, что лисы — идеальные приспособленцы. Как и ниндзя. А уж лисица-ниндзя… Разговор с отцом Такао решил отложить, ведь Мэй явно делала успехи.       А ещё через пару месяцев отец погиб.

***

      Долго горевать у Такао не было ни сил, ни времени — все синоби согласились, что он должен стать следующим дзёнином. Отец хорошо его обучил, и теперь Такао должен был заботиться о клане. Кадзу следовал за ним тихой неотступной тенью и помогал во всём.       Такао думал, как сообщить Мэй новости. Несмотря на то, что та выросла в клане и знала, чем заканчивается путь большинства ниндзя, новость о гибели отца (Такао не сомневался, что для неё он тоже был отцом и так терпеливо относился к ней, потому что понимал это) могла стать слишком сильным ударом.       Кадзу, как чуял, во время обсуждения условий очередного контракта неожиданно сказал:       — Надо поговорить с ней. Совсем кисло, что не знает до сих пор.       Такао усилием воли заставил себя сидеть неподвижно и не вздрагивать.       — Как ты себе это представляешь? Она в самом начале пути, у неё всё получается, я не хочу так ранить её, — он сдавил пальцами виски, надеясь, что это поможет обуздать тревожные мысли.       — Она знает, как это бывает. Храбрая, не боится смерти. Не можешь говорить — напиши письмо, я отвезу.       Такао не спал всю ночь, подбирая правильные слова. Слова не шли, перед внутренним взором мелькала ошеломлённая Мэй, которая бесконтрольно обращается в лисицу и мечется в поисках безопасного места. Он не хотел быть тем человеком, который сообщит ей, что она стала сиротой второй раз.       Утром хмурый больше обычного Кадзу забрал письмо.       — Что-то еще передать?       — Что именно? — Такао слегка растерялся.       — Подарок. Чтобы не грустила. Ей приятно будет, — Кадзу неопределенно махнул рукой.       — Я… не знаю, — он плохо себе представлял, как письмо с плохими новостями будет соотноситься с сережками или спицами для волос. — Хотя... подожди здесь.       Такао быстро сходил в дом и вернулся с книгой. Кадзу хмыкнул, глянув на обложку.       — Легенды о кицунэ?       — Я и покупал для неё, думал при случае подарить… Вот и случай. И ещё, Кадзу. Если она захочет вернуться сразу же — пусть возвращается. Забирай её с собой.       Кадзу моргнул, наверняка понимая предложение больше самого Такао — Мэй была будто его частью, и отправился в путь.

***

      Такао не мог не вспоминать и не сравнивать: почти пятнадцать лет назад он так же ждал Чонгана с Мэй и боялся, что с ней что-то случится, что отец решит не оставлять ёкая в деревне.       Кадзу вернулся один. Сумрачный, закрытый, он словно потерял часть своего внутреннего стержня по пути домой. Молча протянул ответное письмо с аккуратной летящей подписью.       — Не обратилась. Стойкая, — они беспокоились об одном и том же. Кадзу ушёл, не сказав больше ни слова.       Такао осторожно развернул свиток, невольно опасаясь «сюрпризов». Но нет, это было просто письмо.       «Милый Такао! Или теперь нужно обращаться «господин» или «дзёнин»? Увы, на подобное я вряд ли буду когда-либо способна…»       Он фыркнул — и в момент горя лиса оставалась лисой и пушила хвост даже на бумаге.       «…Кадзу передал твоё предложение, и спасибо за то, что отправил именно его — один его вид удержал меня от необдуманных поступков, но ты, наверное, и так это знал, правда? Я благодарна тебе, но возвращаться не стану. Отец (зачеркнуто) дзёнин хотел, чтобы я прошла этот путь, и я пройду в память о нём. Когда-то он меня спас, этот долг мне уже не вернуть. Госпожа Сумико — это моя наставница, хвалит меня и говорит, что у меня большой потенциал, что меня надо лишь огранить. Прямо как ты, представляешь? Книга чудесная, спасибо за неё. Будет любопытно почитать, какими свойствами нас наделяют люди. Впрочем, я уже сейчас могу догадаться. Но вряд ли там написано, что кицунэ ночью обращается в лису и ложится под кровать, чтобы шерсть не попала на простыни. Я сделаю всё, чтобы отец гордился мной, я тебе обещаю. Возможно, мой дебютный танец даже войдет в историю! И не потому, что я опрокинула стол на гостей. Дальше я пойду сама. Пожалуйста, берегите себя. Ваша Мэй.»       Такао скатал свиток обратно и задумался. Мэй хотела перебороть саму себя, но не сломает ли свою суть? Он не сомневался в ней ни секунды, и если она решила не возвращаться в клан совсем — он был готов дать ей эту возможность. Равно как и ждать её возвращения. Все-таки Мэй была ёкаем, не человеком, и ограничивать свободу кицунэ Такао не собирался.       Кадзу аккуратно смазывал иглы ядом, когда Такао зашёл к нему.       — Проблем не будет, верная она, — уверенно сказал Кадзу. — Растёт, меняется.       — Думаешь, вернётся?       — Когда готова будет — вернётся. Ниндзя-кицунэ, — Кадзу будто подвёл черту, безоговорочно доверяя Мэй.       И они стали жить дальше.