Страшно, очень страшно

      С некоторых пор утро Уэнсдэй Аддамс начиналось не с кофе, черного как её сердце, а с болтовни соседки. И, казалось, нет и не может быть ничего отвратительнее этой бестолковой трескотни.       Но покуда ты жив, всё всегда может стать ещё хуже. Утро понедельника решило доказать это, подсунув вместо одной надоедливой блондинки двух.       Пока Синклер взахлёб пересказывала последние сплетни, возникая то за левым, то за правым плечом, директриса Уимс величаво плыла по коридору.       Плыла прямо к ним, надвигаясь медленно, с неотвратимостью атомного ледокола. Под её тонкими каблуками хрустели осколки надежд на сносный день.       Директриса Уимс на горизонте должна была значиться номером один в списке плохих примет. Страшнее тысячи черных кошек и сотни разбитых зеркал. Увидел и можешь смело ставить крест не на дне и даже не на ближайшей неделе. Ледокол Уимс обещал неудачу на полвека, не меньше.       Брызжущая во все стороны жизнерадостностью Синклер тут же рассыпалась в приветствиях.       Разулыбалась во весь рот.       Приторно и тошнотворно.       Уимс в долгу не осталась. Разулыбалась тоже. И тоже во весь рот. Во все свои тридцать два омерзительно белых зуба.       Вот только если от улыбки Синклер просто хотелось выблевать вчерашний ужин, то от улыбки Уимс сводило челюсти. Так, словно в горло насильно запихали сахарную бомбу, и она там взорвалась.       — Сегодня чудесное утро, правда, девочки? — формально Уимс обращалась к ним обеим, но её глаза, эти две мутно-серые лужицы дружелюбия, смотрели исключительно на Уэнсдэй. И улыбка, страшный сон диабетика, тоже, похоже, предназначалась одной лишь ей.       Боль с челюсти перекинулась на голову, с аппетитом вгрызлась в виски. Глаза нещадно зажгло, словно в них плеснули кислотой.       Весь организм надрывно вопил «Опасность! Опасность! Опасность! Эта женщина сплошь состоит из Радия».       — Ну, уже решили, кем нарядитесь на Ночь Страха? Если вам что-то нужно, я могу отвезти вас в город. Скажем, завтра, после уроков.       — Было бы здорово, правда, Уэнсдэй? — радостно, кто бы сомневался, взвизгнула Синклер.       Ночь Страха, по мнению Уэнсдэй, можно было вполне объявить и Ночью Абсолютной Ерунды. Насколько она поняла из бессвязных поскуливаний Синклер, в эту ночь, по правилам, необремененные мозгом подростки надевают маскарадные костюмы и пугают друг друга до седых волос.       Но это по правилам.       На самом деле всё гораздо примитивнее. Ночь Страха всего лишь предлог для того, чтобы школьницы могли одеться как дешевые шлюхи, с надеждой, что кто-нибудь да затащит их в темный угол и засунет... хоть что-нибудь хоть куда-нибудь.       Впрочем, поездка в город могла бы быть отличной возможностью для побега, но, стоит признать, школа, этот омут безнадеги, делал своё черное дело на десять с плюсом. Уэнсдэй жаждала только одного — тишины и покоя, пусть даже на несколько жалких часов.       — Знаете, что по-настоящему было бы здорово? Если бы вас обеих по дороге обратно переехал грузовик. Убиваться горем не обещаю, но на цветы, так и быть, потрачусь. Какие предпочитаете?       На мисс Уимс слова не произвели никакого эффекта. Она по-прежнему улыбалась, словно услышала что-то забавное.       — Я бы предпочла, чтобы на моей могиле вы что-нибудь сыграли на виолончели.       — Если обещаете завтра умереть — легко.       Уимс наклонилась, окутав шлейфом убийственно тяжелых и сладких духов, от которых тут же закружилась голова.       — Я подумаю, мисс Аддамс, я подумаю.       Медленно выпрямившись, она усмехнулась. И развернувшись на каблуках ушла, что-то напевая себе под нос. Как будто бы, о ужас, этот разговор доставил ей удовольствие!       А вот настроение Энид Синклер было не таким благодушным.       Хоть что-то.       — Уэнсдэй Аддамс, ты самый невыносимый человек, которого я когда-либо встречала в своей жизни! Официально!       Уэнсдэй ухмыльнулась:       — Не подлизывайся.       И, конечно же, Синклер была бы не Синклер, если бы на этом разговор закончился.       — Ты же пошутила, да? Ну, когда сказала, что хочешь, чтобы нас завтра переехал грузовик?       — Я бы хотела, чтобы он переехал вас сегодня, но так и быть согласна подождать.       Пару мгновений ничего не происходило, а потом случилось чудо. У Энид Синклер не нашлось слов. Она стояла, вытаращив глаза, и беззвучно открывала и закрывала рот.       Такой соседка ей даже нравилась. Самую малость.       — Я думала, мы подруги, а ты!.. Я... Я больше с тобой не разговариваю, ясно тебе? Я никогда с тобой не заговорю, Уэнсдэй Аддамс, — визгливый голос пронесся по коридору.       Сердито топнув напоследок, Синклер блондинисто-синим вихрем унеслась вниз по лестнице.       Уэнсдэй осталась растерянно стоять.       Неужели для того, чтобы избавиться от горе-волчицы нужно было только это?       Жаль, очень жаль, что она не знала этого раньше.       Впрочем, не страшно.       Теперь-то, наконец, после уроков, её ждёт благословенная тишина.       

***

      Четыре часа и двадцать две минуты.       Ровно столько Уэнсдэй вдохновенно печатала свой будущий шедевр.       Ровно столько жестокие боги отмерили ей тишины, покоя и одиночества.       Под вечер к ней заявилась директриса Уимс.       Плохая примета номер один повстречалась Уэнсдэй дважды за день, а это означало черную полосу длиной в целых сто лет. И всё же, несмотря на это, она испытала смутное, едва уловимое чувство облегчения. В конце концов, Уимс как пришла, так и уйдет, а Синклер и атомной бомбой не выгонишь, если нагрянет.       — Мисс Аддамс.       Улыбка Уимс по-прежнему была убийственно яркой, как свет фар в кромешной темноте.       И вновь заныли челюсти от избытка приторности.       Будь Уэнсдэй мэром Джерико, она бы запретила Уимс улыбаться. На веки вечные.       А будь она дантистом, то вырвала бы ей все зубы.       Без наркоза.       Последняя мысль была настолько приятной, что Уэнсдэй решила оставить её на потом. На сон грядущий. Говорят, если в красках, подробно что-то представлять, оно может присниться.       — Уэнсдэй, ты... улыбаешься?       — Вам показалось. Возможно, вам следует показаться окулисту.       — Эм... Ладно.       Уимс огляделась:       — В твоей комнате чего-то не хватает, не находишь?       — Напротив. В моей комнате явно присутствует что-то лишнее и не вписывающееся в интерьер, — Уэнсдэй бросила красноречивый взгляд из-под челки на директрису в белом брючном костюме.       — Нет, я не об этом. Присмотрись! В твоей комнате прежде было что-то, а теперь этого нет.       Уэнсдэй без особого интереса оглядела сначала свою половину комнаты, потом половину Синклер.       Пожала плечами.       — Ничего существенного не пропало.       — Соседка, Уэнсдэй! В комнате нет твоей соседки. Тебе не интересно, где она?       — Абсолютно не интересно, — Уэнсдэй скучающе посмотрела на свои черные ногти.       Уимс покружила по комнате задумчивой белой чайкой. Остановилась:       — Я сегодня застала мисс Синклер плачущей, — она выдержала паузу, словно ждала какого-то вопроса. Так и не дождавшись, продолжила: — Тебе не интересно, кто довёл её до слёз?       — Наверняка, очередной мальчишка, с которым она успела навоображать себе пряничный домик и пятеро детей, — Уэнсдэй скривилась.       — А вот и нет, Уэнсдэй. Это ты. Ты довела её до слёз. Бедная Энид проплакала у меня на плече всю перемену и даже умудрилась запачкать мою любимую блузку. Не думаю, что химчистки под стать справиться с нанесенным ущербом.       Вот так новости.       Оказывается, сегодняшнее утро было не таким уж плохим. Одной фразой Уэнсдэй не только избавила свою комнату от бесполезной соседки, но и гардероб Уимс от безвкусной тряпки.       Двух зайцев одним выстрелом.       Неплохо, мисс Аддамс, совсем неплохо.       — Уверена, ты ничего подобного не хотела и...       — Не хотела? — Уэнсдэй усмехнулась: — Верно. О том, что она заляпает вашу блузку своими слюнями и соплями, я и мечтать не могла.       Уимс вздохнула.       Опершись ладонью о стол, наклонилась:       — Уэнсдэй, ты ведь не такая. Я знаю. Ты можешь быть саркастичной, угрюмой, колючей, но ты не злая.       Уэнсдэй подняла голову и посмотрела в глаза мисс Уимс. Сейчас они казались тёмными, практически черными. Две всезнающие бездны.       — Я не знаю, какие отношения связывали вас с моей матерью и, если честно, знать не хочу, но мне ясно одно — вы отчего-то вообразили, что знаете меня. Но это не так. Вы меня не знаете.       Она привстала:       — Я не такая, да, вы правы. На самом деле я ещё хуже.       Уимс улыбнулась. Печальной улыбкой всеведущего сфинкса. Её пальцы с ярко-алым маникюром потянулись к упавшей на глаза чёлке Уэнсдэй.       Мозг отказывался верить происходящему.       Не посмеет!       Эта женщина не посмеет её коснуться.       Никто не смеет.       Но посмела.       Она — посмела.       Пальцы коснулись прядей челки. Легко, почти неощутимо.       — Ты похожа, бог мой, Уэнсдэй, ты так на неё похожа. Те же колючки и то же желание быть хуже, чем есть, а под ним, глубоко-глубоко, жгучая потребность, чтобы любили, любили в худшем из твоих воплощений.       — Если вы сейчас же не уберете руку, я отгрызу вам пальцы, — пообещала Уэнсдэй.       Уимс убрала руку. Сжала и разжала пальцы, словно сама не верила в то, что несколько мгновений назад сделала.       — Пойми, эта школа единственное место, где ты можешь найти друзей. Достаточно просто протянуть руку.       — Мне не нужны друзья. Всё, что мне нужно, так это билет в один конец, желательно как можно дальше отсюда.       — Что ж, хорошо, — Уимс отодвинулась. — Вот как мы поступим. Если в Ночь Страха ты сумеешь меня напугать, я исполню твоё желание. Лично отвезу на вокзал и помашу ручкой.       Перчатка брошена.       Перчатка поймана.       — Звучит приемлемо. Значит, я должна надеть что-то страшное?       — Страшное, пугающее, отвратительное. Всё в одном флаконе. Но учти меня сложно напугать. Завтра мы с Энид едем в город и если тебе что-нибудь нужно, можешь поехать с нами.       — Обойдусь. Счастливо не вернуться, — бросила Уэнсдэй директрисе в спину.       Уимс обернулась:       — Ты так уверена, что наша с Энид смерть сделает тебя счастливой?       — Не проверишь — не узнаешь, кажется, так говорят?       — Уэнсдэй Аддамс, ты такая...       — Какая?       Но Уимс решила не отвечать.       Когда за ней закрылась дверь, Уэнсдэй подперла щеку рукой:       — Какая? Невыносимая, несносная, отвратительная? Что она хотела сказать? Впрочем, любой эпитет, который ей пришел на ум, я уже наверняка слышала. У большинства людей не слишком богатое воображение.       Вещь выбравшийся из-под стола прервал её монолог.       Ты обидела Энид. Она мне нравилась.       — А мне—нет. Если хочешь, можешь отправиться вслед за ней, не держу.       Забудь.       Что за наряд?       Уэнсдэй усмехнулась:       — Я знаю только одно страшное и отвратительное существо, которым можно напугать кого угодно.       Уверена, что её это напугает?       — Абсолютно.       

***

      Перед сном Уэнсдэй, как и планировала, предалась мечтам о металлических щипцах и вырванных зубах мисс Уимс.       Но приснилось ей не это.       Ей приснился чудовищно розовый грузовик.       С пряниками.       Шел дождь, розовый грузовик мчался по извилистой дороге. Навстречу ему ехала синяя машина, в которой сидели две надоедливые блондинки.       Разговаривали о чем-то, смеялись.       А потом...       ... Запоздалый визг тормозов.       ... Оглушительный удар.       Розовые, в цвет грузовика, пряники на асфальте.       И два тела, изломанных, словно куклы.       Светлые волосы Синклер превратились в грязно-серую кровавую паклю, челюсть оказалась вывернута под неестественным углом.       Мисс Уимс досталось меньше. Её просто изогнуло как тонкую леску. Глаза, серые, как и всё вокруг, были широко распахнуты, а в волосах застрял сухой желтый лист — корона смерти.       Уэнсдэй проснулась.       Телу было плохо.       Тело задыхалось и, кажется, хотело куда-то бежать.       Темнота, прежде такая уютная, сейчас доставляла дискомфорт.       Пальцы не сразу нащупали провод от ночника на прикроватной тумбочке.       Вещь, поднявшись по одеялу, залез на кровать.       Что случилось? Видение?       — Нет, сон. Просто сон, — сказала Уэнсдэй и не узнала своего каркающего голоса.       Что тебе снилось?       — Неважно.       Уэнсдэй приложила руку к груди.       Тело, глупое тело, продолжало задыхаться.       Почему?       Разве только что ей не приснился приятнейший из снов?       Она взглянула на пустую кровать Синклер, вспомнила выжигающие глаза улыбки мисс Уимс. И от мысли, что завтра их обеих может не стать, не почувствовала ничего.       Никакого облегчения.       Никакой, даже призрачной радости.       Что будешь делать?       — Ничего. Я ничего не буду делать. Это просто сон. Только и всего.       И всё же нет, это был не просто сон.       Это был страшный сон.       Кошмар, почти доведший её до полноценной панической атаки.       Впервые смерть, дружелюбная и приветливая, предстала для Уэнсдэй Аддамс в ином свете.       Впервые смерть, долгожданная и прекрасная, её пугала.