Мой город на горе руин

      Был очередной скучный день, полный бесполезных уроков и криков учителей на выходки безалаберных школьников. Такой день грозился завершиться стандартно: скромный ужин под бубнящий старый телевизор, неловкие материнские вопросы о прошедшем дне, несколько выборочных номеров домашней работы и долго неприходящий сон под спокойную ритмичную музыку.       Но, к Славиному удивлению, день закончился разгромной новостью, которая буквально поменяла всю его дальнейшую жизнь уже с самого того момента, как мать аккуратно щёлкнула лапкой электрочайника и с поджатыми губами села напротив него, явно намереваясь завести какой-то волнующий её разговор.       — Только не говори, что ты выходишь замуж за Пашу, — отшутился неловко Слава, устав терпеть её изучающий взгляд голубых глаз, подготавливающий к дальнейшим новостям.       — Мы, правда, хотим расписаться, — вздохнула, облизав губы, мать и устало прикрыла глаза. — Я знаю, что ты очень плохо пережил смерть отца… Я тоже по нему в определённой степени скучаю, но нужно жить дальше. И мне, и тебе.       Слава злобно мотнул головой.       — Я нормально пережил смерть отца. Он истязал тебя своим… поведением и…       — Славик, я знаю, прекрасно знаю, как ты относишься к отцу. Он сделал в своей жизни много хорошего и плохого. Я ведь знаю, что и приятных воспоминаний у тебя о нём осталось достаточно, как и у меня. Мы с ним всё же были двадцать лет вместе. Просто пойми, Слав, по жизни ты будешь встречать разных людей. Зачастую, тебе они будут не нравиться, потому что не соответствуют каким-то твоим внутренним требованиям. И это абсолютно нормально. Люди разные, в этом они и интересны. Найти приятного человека, который вызывает в тебе много ярких эмоций — это дорогого стоит.       — И ты нашла Пашу? — скептично поинтересовался Слава.       Мать вздохнула и медленно качнула головой.       — И я встретила твоего отца. У нас была весёлая бурная молодость. Я не жалею, что мы с ним встречались, что решили завести тебя, но наступил момент, когда он перегорел, а я не смогла его вытащить, потому что устала. Такое тоже бывает. Но я помню и всё хорошее из наших с ним отношений и с радостью бы их повторила. А Паша — нет, он не такой. Он простой и ненапряжный. С ним спокойно. Я свой котёл с эмоциями уже осушила, сейчас мне нужен такой, как он. Не расстраивайся, Славик. Мы с ним говорили по этому поводу. Тебе уже семнадцать лет, скоро закончишь школу, поступишь куда-нибудь, потом работа, семья. Он не будет навязываться к тебе, строить из себя папашу. Я просто хочу быть с ним. Понимаешь, обычное желание близости, которое может дать тебе только любимый человек.       — Не понимаю, — негромко отозвался Слава, сложив на груди руки. Он выглядел подавленным и ушедшим в себя, каким был два с половиной года назад, когда сбежал к друзьям из дома на неделю, не взял трубку отца, а, вернувшись, узнал, что тот умер. Все те эмоции, но уже не столь сильные, вновь накрыли его, затуманив разум. Он обещал себе тогда больше не загоняться и пока что сдерживал это обещание, но этот разговор вновь наводил его на не самые приятные мысли. Что он проигнорировал любимого человека, не поговорил с ним в последний раз из-за глупой обиды и теперь больше никогда не сможет посмотреть в его глаза и переброситься парой фраз с ним. От этого было больно. Невыносимо больно. Слава сглотнул вязкую слюну и уверенно коротко мотнул головой. — Никого ещё не любил, так что не понимаю, о чём ты, но допускаю нечто подобное.       — Ты у меня вырос хорошим мальчиком. Я уверена, твоя любовь будет светлой и чистой, — улыбнулась мать и взъерошила ему волосы. — Но я вообще не об этом хотела поговорить. Да, мы с Пашей, действительно, планируем расписаться, а заодно и съехаться. Ты знаешь, он в разъездах постоянно, вечно в машине, в дороге. Его квартира пустует, а я снимаю и трачу ежемесячно тридцать пять тысяч. Очень сложно вывозить одной такие деньги. Подустала, если честно, я, Славик. Прости меня, что ставлю тебя, по сути, перед фактом. Я работу скоро сменю. Уже написала заявление на увольнение. Отрабатываю две недели и на новое место сразу устраиваюсь. Там зарплата немного пониже, но спокойнее намного и коллектив, как я слышала, хороший. А… тебе придётся поменять школу. Не будешь ведь ты ездить через весь город. Ты знаешь, Паша далеко живёт, на северной части… Скажи, ты очень расстроен? Я понимаю, что у тебя здесь друзья…       — Да нет. Нормально, — отрывисто сказал Слава, пресекая её дальнейшие слова, и потерянно уставился на неё. — Это неожиданно. Уже ведь сентябрь начался… Сейчас вообще переводят?       — Главное, чтобы место было. Я на днях буду обзванивать ближайшие школы, уточню наличие свободных мест. Прости, что так вышло…       — Не нужно извиняться. Ты… если тебе так будет лучше, я только за. Честно.       Душой Слава, конечно же, кривил немного. Но привирал он искусно, набив необходимые навыки в школе. Ему нужно ведь было как-то оправдываться за прогулы, курение в туалете и всякие нелестные высказывания. Поэтому убедить мать в том, что новость не была воспринята в штыки, было задачей не особо сложной.       Сложнее было с этой новостью самому смириться.       Его интриговали переезд в другое место и новая обстановка, ведь привычные будни начали порядком приедаться и вызывать отторопь. Запал кем-то становиться, хорошо учиться, гулять и веселиться, спал. Возвращаясь домой, Слава не хотел ничего делать, в том числе и играть, одному или со школьными приятелями. Раньше, ещё в другом городе, таком далёком от Питера, с облезлыми домами и небезопасными детскими площадками, с видами на свалки и парки с пустырями, а не на набережные и старинные здания, он жил и проживал свою жизнь, а теперь только волочился за ней следом.       И через неделю, узнав точный срок переезда, Слава был одновременно грустен и весел. Последний день в этой школе он провёл расслабленно, горячо попрощался с любимыми учителями, а таких было двое — биолог и математичка, послушал нотаций от школьного психолога, сделав вид полной заинтересованности в разговоре, но как-то не особо убедительно, потому что женщина на десятом вопросе сдалась и отпустила его, даже не дослушав ответ, и простился с друзьями. Они просили его писать и предлагали собираться по дискорду играть в разные стимовские игрушки вместе, и Слава неискренне с ними согласился.       В последнее время от компьютера его воротило. Он мечтал вернуться в свой родной город, в котором родился и жил до одиннадцати лет. Играть с соседскими ребятами в футбол на открытом поле с воротами без сетки, по-тихому сбегать от родителей гулять по пустырям, заглядывая в небольшие заброшки, забитые разным добром, только не всегда дружелюбно настроенным (наркоманы с безумными глазами и колотящимися руками, в которых дрожали шприцы были настроены не особо радушно, когда встречали в своём убежище чужих), и бродить по огромному городу, чувствуя его в своих жилах.       Наверное, да, он хотел вернуться домой. В свой самый первый дом. Ему вдруг наскучила современная и относительно обеспеченная жизнь, а старая, потёртая и грязная — заиграла новыми очаровывающими красками.       Это была полезная смена обстановки — так решил Слава и стал себя в этом убеждать. В день, когда он собирал в коробки свои вещи, а затем помогал матери с остальными, у него горели ярким огнём глаза от предчувствия скорых вещественных перемен.       — Ты на меня точно не сердишься? — спросила осторожно мать, присев на свой синий чемодан. Она закончила закидывать вещи в коробки с кухни и теперь, перестав оглядываться на получившийся беспорядок, остановила побитый взгляд на Славиной сгорбленой фигуре. Он листал записи в паблике, выглядя не особо воодушевлённо, но, стоило прозвучать словам матери, как его голова взметнулась вверх и уверенно кивнула спустя несколько мгновений.       — Да, мам. Думаю, для меня это тоже будет лучше. Я запутался. Не понимаю, чего хочу. И устал от этой школы и этих людей.       — Надеюсь, новая школа тебе понравится, — с сомнением отозвалась она. У неё хмурился лоб и медленно перемещались каштановые брови, губы поджимались до тонкой светлой полоски. Не успел Слава спросить, из-за чего конкретно она выглядела так и успокоить её, как мать продолжила: — Она не совсем хорошая… Наверное, я попробую её потом поменять. Во-первых, от дома ехать нужно на трамвае пятнадцать минут, а, во-вторых, район не очень хороший там, успеваемость у учеников не блистает…       — Да и моя не на красный диплом, — хмыкнул Слава. — Ма, ты чего? Не растаю. Я, мне кажется, смогу за себя постоять, м?       Мать сначала оторопела, назад телом дёрнулась и посмотрела очень виновато, затем замахала головой и выдавила из себя мягкую улыбку.       — Да, сынок, конечно. Ты у меня очень сильный и независимый.       Слава улыбнулся уголком губ, стараясь отогнать ласково прильнувшее наводнение от прошлых своих срывов, когда он чувствовал себя слишком слабым, слишком разбитым и слишком зависимым от тошнотворного состояния собственного организма. Поначитавшись чужой боли, он чуть не стал себя резать, но вместо этого только утонул в играх с друзьями, которые были лишь предлогом выпить и покурить. Но и тогда он старался держать себя в руках, и мать не знала настоящих эмоций, которые он тогда переживал. Не потому что ей он не доверял, а потому что не хотел и так страдающего от собственных мыслей человека погружать ещё и в свои. Мать знала отца намного дольше него, видела его совсем другими глазами, которыми Слава никогда на него не посмотрит. Не потому что отец — мужчина, а не женщина, а потому что он родитель, опора и маска взрослого человека, намного более умного и опытного. Две маски могли найти общий язык, а маска с детским личиком, к сожалению, нет.       Так они постояли молча и стали продолжать собираться. Через пятнадцать минут приехал грузовик, трое накаченных мужиков под два метра перетаскивали особо габаритные вещи. Слава им помогал и носил набитые тяжёлые коробки, пока мать в основном таскала сумки и чемоданы. Погрузились за полчаса, и ехали два.       Запихнув в уши музыку погромче да побольнее, сложным взглядом он провожал знакомые места, сводил судорожно то губы, то брови, то зубы, а глаза были трубкой, соединяющей внутренний чёрный ящичек, хранивший мысли, воспоминания и эмоции, с настоящим миром за стеклом. Мимо пробегали невысокие дома, безопасные площадки с резвящимися детьми, идущие из магазина с большими пакетами люди, спешащие в тёплую квартирку к любимым занятиям, собаки, верно плетущиеся рядом со своими хозяевами, и грязные дороги с мрачно-зелёной листвой. Только темнеющее небо не хотело бежать, но вместе с остальным видом потихонечку отдалялось и пряталась за серыми облаками.       Вот оно — его прошлое. Второй переезд. Начало третьей жизни и продолжение первых двух. Слава хмыкнул и прикрыл глаза, не желая больше видеть этот омерзительный вид. Настроение было ни к чёрту, а чёрненькие мыслишки натравливали на необдуманные грубые поступки. Слушать этот злобный внутренний голос не хотелось, но своё действие, постепенно разрущающее, он имел.       Скрипнули колёса. Слава интуитивно открыл глаза, почувствовал остановку. В грудине давило, воздух проходил в лёгкие неохотно. Скорее открыв дверь, Слава вывалился на вечернюю улицу и вдохнул пыльный городской воздух. Стало полегче. Он захлопнул дверь, попрощавшись с водителем, и сел возле подъезда на ярко-синий заборчик, очень глупо смотревшийся в местном недружелюбном антураже. Не хватало только садового гномика с ромашкой. Оглянувшись на полисадничек, Слава хмыкнул, обнаружив разбитую фигурку предположительно оленя.       — А здесь мило, — сказал он серым голосом и полез в карман-кенгуру толстовки. Извлёк сигареты, чиркнул зажигалкой и затянулся.       Мимо прошла пожилая бабка, недовольно скосив старческое лицо и зырнув в сторону подростка презрительным взглядом. Слава скривил в ответ своё лицо. Знал, что по-ребячески, но не мог в себе это побороть. Очень хотелось кривляться и огрызаться, защищая своё достоинство.       — Матронушка! Ты видела, старая, эти паршивцы опять гараж Васильича разрисовали! — прокудахтал слева голос.       Скривившаяся бабка моментально побежала к своей подруженции и начала причитать вместе с ней на ужасных подростков. И будто бы ей в назидание группа молодых людей вальяжно прошла мимо них, громко смеясь, обсуждая какой-то весёлый бред и журча пивными банками. Их было пятеро, кучка голубей, курлыкающая и раздражающая уличным шумом домочадцев.       Сигарета дотлела почти до фильтра. От матери пришло сообщение о пробке с обещанием приехать в течение пятнадцати минут. Слава не возражал — он закурил вторую.       — А спорим те тележки про новый рисунок Оксича говорили?       Компания приближалась. В ней были: единственная девушка, лёгкая, как ночная моль; высокий парень с крашеными волосами; парень полностью в чёрном с маской на лице; задавший последний вопрос худой среднего роста; и ещё один совсем щуплый, но отчего грузно выглядящий паренёк.       — У них пенсия закончится их закрашивать, — гоготнул грузно-щуплый.       — Ибо это стрит-арт, а стрит-арт бесценен, — важно ответил худой и выставил вверх указательный палец.       — Бля, у меня сиги кончились, — застонал красноволосый, похлопав по карман. Он закинул голову, рассерженно смотря на небо и ещё раз тягуче простонал.       — Здесь магаз рядом, Вань, — прощебетала девушка, приобняв его за плечи. — Пять минуточек и готово.       — А я сейчас-то хочу! — веско ответил ей тот.       Силуэт в чёрном хмыкнул, покачав головой, и плотнее запихнул руки в кожаных перчатках в карманы. Остальные похлопали по своим одёжкам и развели руками, не найдя, чем помочь другу.       — Парень! — воскликнула обрадованным голосом девушка и подскочила к Славе, словно стрекозка быстро и ловко. Она встала перед ним, склонила к плечу голову, стрекозьи лапки шкодливо спрятала за спинкой и обольстительной улыбкой посмотрела ровно в Славину душу, вымаливая сигаретку. Не успела она высказать свою просьбу вслух, Слава пожал плечом и лениво вытянул полупустую пачку вперёд — разговор-то он слышал. Обрадованная девушка взяла три штучки, поблагодарила горячо-горячо, обещала отдать потом, когда свидятся, и ускакала к своей компании.       Слава провожал её лопатки, торчащие под синей ветровкой, ласковым взглядом. Ребята удалились прочь, всё так же весело щебеча, а тем временем к дому пытался подъехать громоздкий грузовик. Пачка сигарет поскорее спряталась обратно в худи. Ни к чему было матери знать о его пристрастии к саморазрушению. Освежающая дыхание жвачка полетела в рот, на губах натянулось подобие улыбки.       — Наконец доехали! Не слишком скучал, Славик? — лепетала мать, вылезая из машины и не понимая, куда себя деть. Она хотела с грузчиками пойти и начать вынимать вещи, а ещё сына обнять и наверх подняться, открыть двери, чайник поставить, оказаться наконец-то в их новом доме. Несобранная была вся и до невозможности милая, не на свои года совсем выглядела. Слава ей улыбнулся, поднявшись, и подошёл поближе, успокаивающе мазнув ладонью по руке.       — Всё хорошо, не так уж долго я здесь сижу, — ответил он ей спокойно. Убедительный тон подействовал. Мать расслабилась и чуть подсобралась. Но в глаза бросалось, насколько она всё ещё волнуется из-за их переезда. — Иди пока двери открой. Четырнадцатая квартира, второй этаж, так ведь?       Мать согласно кивала головой и наконец ушла. Рядом с подъездом лежал увесистый камень, сверху украшенный бордовыми каплями краски. Явно ставили, когда окрашивали весной железные двери, чтобы вонючий запах краски поскорее выветрился. А Славе он отчего-то нравился. Камушек, кстати, отлично стал держать дверь, пока они перетаскивали вещи из машины в квартиру.       Разгружались отчего-то дольше. Когда Слава попрощался с мужиками и вернулся в квартиру с последней коробкой с небрежной надписью «Школьная дичь», бросил её без всякой деликатности на пол и устало осел на тесной рыжей кухне.       — Ну как? Тебе здесь нравится? — набросилась, как коршун на грызуна, мать и поставила ароматный зелёный чай с мелиссой перед ним. Слава оглядел незнакомую белую кружку с силуэтом ромашки золотистыми нитками, хмыкнул и бессильно ответил:       — Я же только вошёл и даже не осмотрелся ещё.       По правде говоря, пока коробки таскал туда-сюда, насмотрелся уже. И не нравилось ему здесь. Небольшая грязноватого оттенка кухня, одна спальная комната с большой кроватью для матери и Паши, голубая разбитая ванная и просторная проходная гостиная, где теперь придётся разместиться самому Славе. Спать на диванах ему, конечно, не привыкать, но жить в проходной комнате было, по его скромному мнению, ужасно.       Так что нет, ему здесь не понравилось с первого взгляда на скупую обстановку. Холодильник увешанный магнитами, как цыганка яркими вещичками, неприятно жужжал прямо в ухо. Слава скосил на него взгляд, поджав губы, и отпил обжигающий чай.       — Надеюсь, тебе здесь понравится, — с надеждой отозвалась мать и села рядом на табуретку. — Паша не часто дома бывает, так что квартира в нашем распоряжении. Школа… Я тебя провожу завтра до школы, мне как раз документы нужно будет донести недостающие. Ох, вот бы с одноклассниками у тебя всё сложилось. И с учителями. Ты не забрасывай учёбку, Славик. Понимаю, эмоций сейчас у тебя…       — Мам, всё в порядке, — раздражённо ответил тот, перебив, потому что устал уже слушать её поддержку извиняющимся голосом. — Давай вещи разбирать. Мне кажется, я после этого сразу отрублюсь.       — Давай тогда сразу тебе диван разберём, — идейно сказала женщина и встала, блестя глазами. Скоро она, не слушав ответ, пошла разбирать диван и стелить на него бельё.       Что с ней было делать? Волнующаяся мать — это отдельный вид боли, от которого никак не отделаться и который не приносит никакого облегчения. Слава хотел выпить пива или скурить ещё сигарету, но не при ней. Не сейчас. Поэтому только вздохнул, допил пустой чай и отправился разбирать вещи.