Одинокие

Асгард — поистине живописное место: зелёные холмы, величественные скалы, кристально чистая вода в водоёмах и прекрасное голубое небо. Всё то, что любимо; всё то, что дорого для Хеймдалля, находится здесь. И, как хранитель, он обязан защищать эти ценности. Обязан, но при виде Локи этот долг непростительно тает. Ас видел, как его родной дом горит в огне, а величественные стены рушатся, благодаря мальчишке с луком на спине, и всё же не мог его убить: сначала по воле Всеотца, а потом… а потом просто не мог. Эта потенциальная угроза продолжает мельтешить перед глазами, ребячиться и говорить глупые вещи, но отчего-то его голос не раздражает, как раньше, от вида не хочется морщиться, а от любознательного взгляда… отвернуться. И это отвратительно. Когда вообще с ним началась вся эта ерунда? Ах да, с того никчёмного разговора в разваливающейся лачуге, к которому — ох, как иронично — Хеймдалль мысленно возвращается каждый день.

***

— Спасибо за то, что спас. Вяло бормочет Атрей, уверенный в том, что острому слуху Хранителя Биврёста не составит больших усилий понять даже еле различимый шёпот; вспоминает, как при очередной их словесной перепалке Хейм рассказал ему о том, как мальчишка громко кряхтел, взбираясь на каждый выступ защитной стены. Да и по легендам Светлый бог мог слышать, как растёт трава, и всё такое. Хеймдалль же только морщится на слова йотуна, принимая их за издёвку. Если бы ситуацию целиком и полностью контролировал он, то сейчас их бы в этой халупе не было, а после очередного задания — которое, к слову, они уже провалили, не явившись вовремя, как полагалось хранителю — сторожил бы покой асов и дальше, а не валялся на кровати с неумело обмотанной бинтами головой. — Оставь всю свою «благодарность» Всеотцу, когда он в очередной раз закроет глаза на твой приговор неисправимого тупицы. Мальчик обречённо вздыхает: «Возможно, стоило выбросить его в какой-нибудь сугроб?» — думает он, однако эта мысль быстро растворяется во множестве других, более значимых сейчас. — Может, я и правда заслужил подобного отношения, — позади мальчика слышится смешок, трактующийся как: «Может?». — Ладно, точно заслужил. Я… Очередной вздох со стороны Локи только усугубляет хрупкое терпение златозубого, который не отрывает от него взгляда аметистовых глаз. Голова йотуна теперь не покоится на столешнице, и всё же Атрей не поворачивается к своему собеседнику. Вместо этого он мается, ёрзает на скамейке и почёсывает шею. Не нужно иметь каких-то способностей, чтобы сказать наверняка о неловкости, которую лучник ощущает сейчас. На удивление, Хеймдалль никак не комментирует это, выжидая дальнейших слов, на которые юнец так долго решается. — Я облажался, — наконец, заговаривает парень. — С тобой и… Одином. Кем бы он ни был, что бы ни делал для тебя — Один навсегда останется отцом, которого ты уважаешь, и я был не вправе говорить тогда о твоей обиде к нему. Он ведь всё равно… любит тебя. Не может не любить, ведь ты его сын. Мальчик не уверен в своих словах до конца, но считает их истиной. Один правда любит, по-своему. Хеймдалль знает это и любит так, как научил его Всеотец — за полезность. Будь то увлечение литературой или уход за животным в виде Гуллтоппр — всё должно иметь значимость. Любовь, как и преданность, нужно заслужить. Пускай Один часто безразличен к нему, однако, когда ас выполняет для него всё идеально, то в награду может получить теплоту и радость, ласкающие сердце. Светлейший считал подобные отношения нормальными, правильными. Пока не стал ловить на себе эти омерзительные, полные жалости взгляды глупого йотуна. Хеймдалль не нуждается в сочувствии и никогда не будет. — Ты хочешь защитить его, я знаю. Но у меня тоже есть те, кого я желаю защищать. Пускай смысл этих слов благороден, однако пляшут в них нотки эгоизма. Атрей тоже гонится за признанием своего отца, наивно полагая, что сможет справиться со всем сам, доказывая Кратосу свою правоту везде и всюду: что им не нужно было прятаться и выжидать, что он уже не тот слабенький и глупый мальчик, которым его называли до сих пор. — Настолько сильно желаю, что, если для этого понадобится стать тем хаосом, о котором ты говоришь, — я им стану. До ужаса странными кажутся эти слова как для юного йотуна, который всегда старается сглаживать острые углы, убеждая всех в своей добродетельной натуре, так и для Хранителя Биврёста, поражённого настолько глубокой истиной со стороны того, в чьих венах течёт сплошная ложь, вытесняя собой кровь. Слов больше не осталось, и Атрей, не выдержав молчания, наконец, оборачивается, вздрагивая всем телом от того, как смотрит на него ас. Умиротворённость. Вот, что отражали его глаза, будто Вестник Рагнарёка ждал этой правды с момента их первой встречи, хотя и так знал её. — Тогда мне придётся убить тебя раньше, Локи из йотунов. Отчего-то от угрозы улыбка на юношеских губах расцветает, голова снова укладывается на столешницу, только теперь перед глазами не унылая дверь, а Светлейший из асов. — Атрей. Из Мидгарда.

***

Это имя с корнями вросло в разум и сердце, отравляя Хранителя Биврёста распустившимися ядовитыми цветами привязанности к тому, в коем Хеймдалль больше не видит лжеца. Вместо этого перед ним каждодневно красуется шебутной мальчишка с желанием проявить себя во всём, за что бы он ни взялся. Жалкое зрелище. Думает про себя горделивый бог, но будет враньём не признать, что сам мужчина понимает это стремление. После их разговора в хижине Атрей мелькает перед аметистовыми глазами ещё чаще, переставая избегать златозубого, что последнего поначалу огорчает, но не так уж и сильно, а потом Хейм и вовсе привыкает, что этот неугомонный постоянно рядом. Да и Один словно подливает масло в огонь, всё чаще отправляя этих двоих — на зависть Труд — на разные задания. Кто знает, возможно, старый хитрец видит в этом свои перспективы, а может, он бережёт свой единственный глаз и нервы от вида громадной туши Тора. В любом случае, долгое нахождение рядом с совокупностью пары-тройки совместных приключений всегда невольно сближает даже самых заклятых врагов, что уж говорить о мальчике, который очень любит поболтать, и асе, который обладает достаточным красноречием, чтобы на эту болтовню, пускай и нелестно, но отвечать. Так проходит полмесяца, и враждебность Хеймдалля гаснет. Остаётся лёгкое недоверие и… та самая привязанность. Атрею сложнее: для него более нет враждебных «злых» асов, только друзья и простые люди со своими желаниями и чувствами — такие же, как он. Как отец или Фрейя. Его цель по предотвращению Рагнарёка из-за этого только крепнет, а мозг разрывается, когда он в очередной раз работает над расшифровкой надписей на маске, данной ему Одином. Если бы не Труд и Скьёльд, подобные каждодневные старания точно свели бы его в могилу. Вот и сейчас друзья решают отвести юношу к самому большому озеру в Асгарде. Идея эта, естественно, принадлежит мидгардскому мальчишке, а уже дочь громовержца решает, что там можно будет неплохо потренироваться вдали от всех этих громко шумящих воинов, которые заполонили все боевые площадки. Локи же просто рад побывать в компании этих двоих, разгружая свою голову. Только тренировки у них толком не выходит: скорее, лёгкое ребячество брызгами воды друг в друга и соревнование в духе «кто продержится под водой дольше».

***

— Здорово я вас, а? Задорно говорит рыжая, легонько пихая локтем мальчика в бок. Она довольна тем, что продержалась под водой дольше ребят; Атрей только улыбается ей и мотает головой, припоминая о том, что она вдобавок его за ногу на дно утянула, ой, а как Скьёльд тогда перепугался! Его лицо нужно было только видеть. Они пробыли на том озере практически полдня и возвратились только под вечер. Естественно, толком просушиться не получилось, поэтому сейчас, что одна, что второй чувствуют лёгкий озноб. Благо, они взяли с собой перекусить, поэтому хотя бы их животы в данный момент не урчат. И слава Одину, между прочим: за дверьми покоев Сиф и Тора раздаются голоса, судя по интонации собеседников, разговор приходится не из приятных. Да что уж интонации, когда там слышен голос Вестника Рагнарёка — гарантии заведомо не мирных бесед. Красноречиво переглянувшись, два рыжика на цыпочках бредут к своим комнатам. Юноша знает, насколько хорош слух Хеймдалля — тот мог услышать даже чьё-то дыхание за каменной стеной, что уж говорить о скрипящих под ногами половицах? Однако он всем сердцем надеется на увлечённость златозубого «жаркой» беседой с Сиф, чтобы не заметить появление кого-то в коридоре. До двери комнаты остаётся лишь рукой подать, от напряжения у парня появляется легкая испарина на лбу, а в ушах стоит гул, из-за которого он не слышит, как одна из массивных дверей комнат открывается, и всё внимание тех, кто из нее вышел, приковывается к нему. — Что за запах мокрой псины? Мальчишка вздрагивает, от досады жмурясь. Пускай йотун и не видит лица Хейма, но его воображение чётко рисует сморщенный нос, хмурые брови, а когда мальчик оборачивается — жалеет в сто крат — холодный взгляд богини плодородия заставляет вжать голову в плечи. Атрей и так каждый раз при виде неё испытывает груз вины за Магни и Моди, а когда она смотрит вот так, вообще хочется исчезнуть с лица земли. — Возможно, твой отец и не учил тебя нормам гигиены, но тут и дураку понятно, что расхаживать здесь в мокрой одежде и источать подобный… запах для гостя Всеотца недопустимо. Маленький лучник, оскорблённый косвенным упреком в сторону своего отца, хочет уже что-то ответить, однако останавливается, заметив, как Хранитель Биврёста закатывает глаза, думая о том, что вторая красавица Асгарда сама толком ничему не учила свой выводок, а запашок от ее муженька, когда тот напьётся, уж точно похлеще. — Мама! С упреком выкрикивает матери Труд, которая тоже не успевает юркнуть в свою комнату, однако остаётся незамеченной до этого момента. Сиф тут же переводит всё своё внимание на дочь, пребывающей в том же виде, что и её друг. Всё становится хуже, когда Хеймдалль разрывает тишину смешком, так и говорившим: и ты что-то говорила про воспитание. Златовласая чувствует легкое унижение вперемешку с раздражением, однако на второй словесный раунд со Стражем асов идти не решается. — Поговорим утром. Коротко говорит богиня дочке прежде, чем покинуть злосчастный коридор. Атрей с благодарностью, но больше с виной, смотрит на подругу, которая только отмахивается и исчезает за массивной дверью своей комнаты. — Ну и шумная же у них семейка… Честно констатирует факт златозубый, на что рыжик хмыкает, соглашаясь. — Да, есть такое. Аметистовые глаза придирчиво оглядывают маленькое недоразумение. — И всё же она права. Гость Всеотца не должен выглядеть, как мокрая шавка. — Угу, сказал тот, кто в первый же день этого гостя в грязи извалял. Раньше каждый их диалог был похож на целую битву без победителей — оба не добивались, чего хотели. Теперь же всё это больше походит на дружеские препирательства, не имеющие особой враждебности. Биврёст задорно плескается в глазах Стража асов, в то время как сам он медленной вальяжной походкой приближается к мальчишке, останавливаясь в шаге от него. Юноша не сдвигается с места, только голову чуть приподнимает, чтобы не терять с асом зрительного контакта, которого он, иронично, избегал с начала прибывания в Асгард. — Просто этот гость уже тогда выглядел, словно побитая дворняга, пришедшая украсть кусок мяса, а я как добропорядочный страж всего, что находится в Асгарде, указал ей её место. — Хочешь сказать, даже с твоим даром ты гостя от дворняги не отличаешь? Мужчина поджимает губы в полоску, смотрит на мальчишку так внимательно, испытующе, и Атрей искренне жалеет о своих словах, совсем не желая уже всерьёз препираться с Вестником Рагнарёка, однако последний удивляет: хмыкает, возвращая на своё лицо прежнюю ухмылку. — Ты сам знаешь ответ на этот вопрос, не так ли? Знает ли о том, что является гостем до поры до времени? Знает. Чувствует ли себя именно той самой дворнягой? Чувствует. Интриги Одина вездесущи для каждого, и Локи — уж точно не исключение. Он в принципе не является настоящим гостем, и все вокруг — или почти все — это понимают. Лёгкий вздох срывается с губ юноши. — Ты невыносим. Говорит он, уже потянувшись к ручке двери, чтобы зайти к себе и, наконец, переодеться, однако замирает в недоумении, смотря на протянутую к нему асом ладонь. — Ты намеревался мне что-то отдать, я жду. Терпеливо поясняет Хеймдалль. Понимание данных слов доходит до маленького йотуна не сразу, а потом его сердце замирает. Ну конечно! Он ведь всю дорогу обратно думал о том, как бы вручить найденную на озере диковинку Светлейшему из богов, в итоге решил, что эта идея дурацкая, и напрочь забыл об этом. Серьёзно! Он ведь больше не хочет её отдавать. Или старательно убеждает себя в этом? Что ж, делать нечего, лучше отдать её сейчас, иначе ас так просто не отстанет. Пошарив в своём подсумке, Атрей достаёт оттуда маленькую ракушку, которую аккуратно вкладывает в чужую ладонь. Биврёст в глазах Хейма бушует, стоит ему понять, что то, что он теперь держит — хрупкая ракушка. Неожиданное напоминание о матерях отдаётся в груди теплом и печалью. Скрупулезно рассматривая свой подарок со всех сторон, Светлейший переводит взгляд на голубоглазого, приподнимая одну бровь в немом вопросе. — Э-э, когда мы были на озере, я увидел её на берегу, ну, и она напомнила мне о тебе. В смысле… Юноше сложно подобрать слова просто потому, что он сам до конца не понимает, почему решил подобрать и отдать её… кому? Раньше они были недругами, а сейчас? Что, чёрт возьми, стало сейчас? Так сложно осознавать, что он теперь не одинок. Так сложно потому, что это Хеймдалль. Они оба знают, что привязанность принесет им уйму боли, но что один, считавший другого уже частью народа Асгарда, что другой, думающий о светловласом, как о ком-то близком для себя, не могут ничего с этим поделать. Их точка невозврата уже давно пройдена, оставлена где-то там, в хижине мальчишки. — Атрей. Неловкие попытки объясниться прерываются, стоит только Хейму позвать мальчика по имени. Голубые глаза, что до этого были неловко отведены в сторону, медленно переходят на лицо аса. Дыхание замирает, как, кажется, и всё вокруг. Губы мужчины касаются той самой ракушки, а аметистовые глаза не покидают юношеского лица, наблюдая с особым интересом за тем, как будут отражаться на нём чувства и эмоции, бушующие внутри, и которые Хранитель Биврёста отлично считывал ещё до этого момента. Маленький йотун путается в своём внутреннем мире, не понимает элементарных вещей, а Хеймдалль, на свою беду, обладает эмпатией, и если поначалу ему просто нравилось дразнить мальца подобными выходками, издеваясь над его чувствами, то потом это перестало быть шуткой для них обоих, хотя лицезреть подобное выражение лица… дорогого стоит. Жаль, что это не может продолжаться вечно.