И жили они долго и счастливо? Или...

POV Махмуд

Мы возвращались ко дворцу снова в полном молчании. Каждый из нас был погружён в свои мысли. О прошлом. Настоящем. И не менее туманном будущем. Разумом я понимал, что сейчас в Анне, вероятно, будут происходить кардинальные изменения. Изменения, к которым она, скорее всего, окажется не готова. Как, впрочем, и я. Ведь одно дело, когда ты меняешься сам, а совсем другое, когда тебе придётся видеть лишь часть этих изменений в другом человеке. Дорогом и любимом человеке. Да и зная характер Голубки, я был уверен, что она постарается всеми возможными способами до последнего скрыть от меня всю глубину своих истинных переживаний. Была ли эта скрытность национальной чертой всех подданных Российской империи или же передалась ей от родителей, да помилует Аллах их души, но даже сам султан не мог до конца понять эту миниатюрную и хрупкую хатун. И даже несмотря на ту радость, которая зародилась в моём сердце, оттого что я вновь смог получить возможность видеть и прижимать Анну к своему телу, я отчётливо понимал, что ей потребуется время. Время, чтобы осознать и принять пережитое. Но как именно она переживёт это время? Сможет ли выстоять, или же в одно мгновение все эмоции и чувства разом накроют Анну с головой, и это разрушит её окончательно? Даже сейчас, ощущая, что Голубка пребывает в относительном спокойствии, я понимал, что должен быть начеку. Я хотел уберечь её. Но разве простой смертный, пусть даже и султан, в состоянии обуздать душевные терзания другого человека? А главное уберечь Анну от самой себя? Я мысленно возносил молитвы и просьбы Всевышнему, чтобы он одарил Анну силой и она смогла пережить произошедшее. Для себе же я попросил мудрости, благодаря которой смогу в нужный момент, увидеть в бескрайних глазах цвета сапфира молчаливую просьбу о помощи, даже если в этот самый момент на губах любимой будет играть нежная улыбка. Я пообещал ей не давить на неё. И я выполню это обещание. Хотел бы, чтобы в моих объятиях, прикосновениях, поцелуях, разговорах Анна забывала о всех горестях и проблемах. Даже несмотря на буквально закипавшее внутри меня желание как можно скорее сделать её своей во всех смыслах, я принял решение не торопить её. Я бы не хотел, чтобы наши отношения с Анной омрачились первобытными инстинктами. Да, конечно, я мог настоять и потребовать, чтобы Анну подготовили к хальвету, а затем просто в любую из ночей просто взять её. По правилам гарема подобное решение воспринималось бы как нечто само собой разумеющееся. Любое слово султана и его желание — закон. Но когда дело касалось Анны, то здесь всё было иначе. Странно, но даже пережив такое горе, находясь в столь угнетённом состоянии, невооружённым взглядом было видно, что она никогда не посмеет никому из мужчин, даже самому султану, сделать что-то с ней против её воли. Это удивительное ощущение статности и уважения к самой себе, исходящее от её хрупкой фигуры, не уходило никогда, оно, словно незримый шлейф, следовало за Анной повсюду куда бы ни ступала её хрупкая ножка. С первого дня нашего знакомства я ощущал неимоверную силу в этой маленькой девушке. Силу, непонятно откуда взявшуюся, в ней, в столь нежном создании, по воле Аллаха попавшего на эту землю. Да, разумеется, в каких-то своих поступках она была наивна и, возможно, где-то даже вела себя несколько глупо, но в отсутствии стального стержня и несгибаемого характера её не мог упрекнуть никто. Свою силу она доказала уже не раз и делала это даже сейчас. И почти вплотную подъехав ко дворцу, я задался вопросом: насколько ей хватит сил выстоять и пройти все уготованные ей Аллахом испытания? Ведь она всего лишь человек, невинная девушка, ещё даже толком не успевшая познать жизнь. Да и ведь даже самые сильные из мужей в любой из эпох порой ниспадают на колени под гнётом жизненных перипетий, и кто-то остаётся поверженным, а кто-то встаёт и продолжает идти без оглядки на прошлое. Сможет ли она, эта хрупкая Голубка, не упасть в бездну отчаяния и не потерять себя, бредя по неизведанным тропам судьбы? Тропам, по которым ей придётся пройти в одиночку? Эти тропы проложены для каждого из нас Всевышним в момент появления на свет. Смогу ли я стать для неё хотя бы малейшим смыслом для продолжения пути? Хватит ли той самой любви, зародившейся в наших сердцах совсем недавно, хватит ли ей любви моих детей, чтобы она прошла весь свой жизненный путь с честью, и когда придёт её час, как я надеялся, через много десятилетий, она смогла встретить свою кончину со всепоглощающими спокойствием и уверенностью? Мне, как и большинству смертных, неведанно своё будущее, но я благодарен Аллаху хотя бы за то, что именно сейчас, в это самое мгновение, Анна находилась совсем рядом со мной, наши тела касались друга друга, и Голубка позволяла мне опоясывать её талию рукой. Сейчас этого было достаточно, чтобы я чувствовал себя по-настоящему счастливым. Чувствовала ли она себя хоть на крупицу счастливее, находясь рядом со мной сейчас? Не знаю. Но время от времени ощущая, как она нежно, несмело, словно спрашивая разрешения, проводит по моей ладони подушечками своих пальцев, я надеялся, что в эту секунду, наедине со мной, она ощущала себя если не абсолютно счастливой, то хотя бы в душе её наступал блаженный покой. Остановив коня почти у самого парадного входа во дворец, я слез с него, и мой взгляд почти мгновенно приковался к Анне в надежде увидеть хоть какую-то реакцию. По её лицу блуждала мягкая, хоть и несколько грустная улыбка. Один из стражников, стоявший недалеко от нас, сделал несколько шагов в нашу сторону, вероятно, чтобы помочь Анне спешиться, но был остановлен, увидев мой жест. Протянув к Анне руки, она хоть и несколько нехотя, но позволила мне снять себя с коня. На короткое мгновение наши тела оказались единым целым, отчего моё сердце вновь забилось с удвоенной силой. Так и происходило каждый раз, когда мне удавалось прикоснуться к ней. Какое-то время, уже находясь на земле, мы с Анной безмолвно смотрели друг другу в глаза, не размыкая объятий, но, кажется, спустя целую вечность Анна произнесла тихое: — Спасибо… — Пожалуйста, — ответил я, до конца не понимая, за что она меня поблагодарила, но, впрочем, не стал требовать уточнения. — Анна, я очень прошу тебя, — заговорил я как можно спокойнее, нежно проведя ладонями по её плечам. — Понимаю, что легче сказать, чем сделать, но попробуй просто поспать сегодня. Не рви себе сердце, ты не виновата в том, что произошло. — Действительно легче сказать, чем сделать… повелитель… — произнесла она с мало скрываемой болью в голосе, отведя от меня взгляд. Судя по маленькому хрусталику, за который зацепился мой взгляд благодаря неподалёку горевшему факелу, Анна вновь всеми силами пыталась скрыть от меня подступившие слёзы. — Пришло его время. Только Аллаху ведомо, когда каждый из нас придёт в этот мир и уйдёт из него. Ты не виновата в этом… никто не в силах изменить предначертанное, даже такая и сильная и смелая Голубка, — я убеждал её как можно нежнее, приподнимая Анну за подбородок пальцем, заставляя посмотреть мне в глаза. Сердце в очередной раз за вечер защемило от боли, когда бледное, холодное и исхудавшее от горя лицо любимой предстало глазам. Моя смелая, безрассудная и не гнущаяся под ударами судьбы Голубка в один миг стала просто смертной женщиной. Но стал ли я любить её меньше от этого? Нет. Ни на одно мгновение. Но теперь её боль, кажется, ещё сильнее эхом начала отзываться в моём сердце. — К сожалению, только от понимания этих истин или истин Христианства о бессмертии души не становится легче, по крайней мере, не сейчас, — произнесла она совершенно бесцветным голосом, голосом человека, который в одно мгновение повзрослел сразу на несколько лет, если не десятилетий. Вероятно, так происходило с каждым из нас, стоило нам потерять кажущуюся незыблемой, но в тоже время такую хрупкую стену, как родители. Что я мог ответить на эту истину, которую совсем ещё юная девушка познала намного раньше, чем должна была? Она прекрасно понимала смыслы мироздания совершенно разных, но одновременно единых религий, понимала и принимала. И сейчас, в эту секунду, правитель Османской империи и простая учительница были равны перед вековыми законами жизни и смерти, и никакие социальные статусы или богатства были не способны изменить это. Но смотря в её бездонные голубые глаза, я не мог отделаться от зарождающегося где-то в глубинах моего сердца, столь мерзкого и всепоглощающего чувства, как страх. Я боялся оставлять Анну одну, боялся, что могу потерять её… вновь, и на этот раз навсегда. Я боялся, что стоит мне упустить Анну из поля зрения, как она сделает что-нибудь с собой. Аллах, неужели мою голову могли занимать такие мысли? Разве моя Анна могла пойти на крайнюю меру? И её религия, насколько я помнил, считала самоубийство самым губительным из грехов. Но вспоминая её состояние, в котором она предстала передо мной в момент нашей первой встречи у её дома: отрешённость, пустота во взгляде... Даже сейчас, спустя время, наши признания в чувствах, разговор — всё это лишь на короткое мгновение заставляло Анну «ожить», а во взгляде лишь изредка зарождалась искорка заинтересованности, и это не являлось гарантией того, что Анна не посмеет перейти роковую черту и не покинет меня. Поэтому я хотел просто прижать Голубку к себе, унести в свои покои и позволить ей излить всю свою боль, неважно, каким образом: плача, крича или просто ударяя меня своими небольшими кулачками по спине или груди, и неважно, сколько часов, дней и лет эта агония горем продолжалась бы, я просто хотел, чтобы она оставила всю свою боль и вновь превратилась в ту бойкую Анну, почти всегда улыбавшуюся и находившую выходы из самых невообразимых ситуаций. Я был готов не спать, лишь бы быть уверенным, что она ничего не сделает с собой. И словно ощутив мой страх, она провела по моей руке шёлком своих пальцев и произнесла совершенно спокойно: — Не надо. Я обещаю, что со мной всё будет в порядке. — Голос любимой, полный уверенности, немного, но всё же успокоил. Её потрясающе красивые голубые глаза заглядывали в самое сердце. — Анна, я не прощу себе, если… — произнёс я, совершенно искренне признаваясь ей в своих страхах, ничуть не стыдясь этого. В ответ я вновь на мгновение увидел в родных глазах искорку радости, отчего тут же уютное тепло окутало всё моё существо. — Всё будет хорошо… — Пообещай мне… — Я обещаю вам, что со мной всё будет хорошо. — И что завтра ты не сбежишь от меня в Россию или ещё куда-нибудь на край света, как только ты покинешь дворец. Её чуть заметная улыбка стала чуть шире, стоило ей услышать мой приказ. — Честное слово, как только закончатся занятия, я вернусь во дворец. И никуда не уеду. Она не отрывала своей тонкой руки от моей на протяжении нашего диалога и время от времени нежно поглаживала её, и это было одно из самых замечательных прикосновений за много-много лет. Я так хотел бы, чтобы это мгновение уединения никогда не заканчивалось. Но я также прекрасно понимал, что Анне необходимо отдохнуть, поэтому пусть и нехотя, но пришлось выпустить Анну из объятий, и стоило мне сделать это, как Джеври Калфа практически сразу возникла напротив нас. — Повелитель, — произнесла Калфа почтительно и слегка поклонившись. — Учительница, — стоило моей давней соратнице обратиться к Анне, как я не мог не заметить перемену взгляда Калфы с уверенного на извиняющийся, когда она посмотрела в глаза Анне. Но несмотря на это, на её губах играла улыбка, которую Джеври не удавалось скрыть. — Здравствуйте, — произнесла Анна, немного опустив голову в знак приветствия. — Проводи Анну в её прежние покои и распорядись о карете, её необходимо будет подготовить к тому времени, что скажет Анна. Также ей будет необходимо помочь в перевозке багажа из её дома во дворец. Учительницу необходимо будет привезти на занятия, а после них — сюда. — Покои уже полностью готовы, Повелитель. О карете и доставке багажа я позабочусь. Можете не беспокоиться. Раздав все необходимые поручения, я вновь обратил всё внимание на Анну. — Прошу тебя, Анна, попробуй хоть немного поспать. — Обещаю попробовать. Спокойной ночи, Повелитель, — ответила она и, поклонившись на прощанье, через некоторое время в сопровождении Джеври скрылась за массивными дверями дворца. И единственное, что мне оставалось — это обратить свой взгляд к бескрайнему небосводу, простирающемуся над головой, и просить у Всевышнего, чтобы Он подарил Анне спокойный и безмятежный сон.