(Не)романтика на запястьях

      У каждого человека на запястье написана фраза – первые слова, которые тебе скажет соулмейт. Хороший способ найти свою родственную душу? Простой и понятный. Да?       Но у людей ничего не бывает просто.       У Тсуны на запястье написано:       Fottere, che cazzo       Размашистым чуть грубоватым, но приятным – каллиграфически правильным – почерком.       Одноклассницы со вздохами рассматривали её надпись, мечтательно болтая о том, как это красиво выглядит. Они говорят, что язык не английский, возможно, даже французский, и как это романтично.       Во-первых, это итальянский.       Во-вторых, они оценивали Францию по фильмам, что имели мало общего с реальностью, уж Тсуна-то знала. Отец, бывавший там, рассказал всё без прикрас.       В-третьих… на запястье Тсуны, как краской на заброшенном заборе в грязном переулке, было написано:       Блять какого хуя       Фраза оказалась далеко не такой романтичной, как хотелось бы ей.       После того, как юная взбудораженная Тсуна успокоилась от радости получения метки и сходила в местную библиотеку найти словарь, радости порядком поубавилось. Стала понятна причина, почему Нана так странно улыбнулась, завидев эти слова. И почему так растерялся отец по телефону, услышав её ломанное чтение.       Тсуна прячет метку уже через неделю после получения, чтобы одноклассники не записали, не запомнили и не попытались перевести.       На расспросы подруг она отвечает невпопад. Каждый раз придумывает что-то новое.       «Там просьба показать дорогу».       «Хах, это просто список продуктов».       «Это обычное приветствие на датском».       Тсуна знает, что бывает хуже.       Есть люди без родственных душ. Есть люди с банальными фразами, которые заставляют искать соулмейта в каждом встречном. Есть люди с чем-то похуже мата.       Поэтому она не расстраивается, только тушуется иногда, да прикидывает, что же такого произойдёт и чем она заслужит ругательства? Или она подслушает чужой разговор?       И, самое важное, что она ответит?       Тсуна не знала.

***

      В восемнадцать Тсуна понимает, что она действительно глупая, как и говорили ей учителя. Всю жизнь она думала, что соулмейта встретит в Японии. Может приедет иностранец, может кто-то учится на переводчика, а может это коллеги отца заедут в гости, как тогда в детстве.       Она точно не ждёт, что сама поедет в Италию.       Учиться.       Становиться мафиози.       О работе Емицу сложно не быть в курсе. Нана знала. Тсуна тоже. О мафии, Вонголе и пламени. Но Емицу обещал, что их это не затронет.       Затронуло.       Пламя Тсуны оказалось непредсказуемо сильным, и терять такой потенциал никто не хотел.       Тсуну трясёт. От неуверенности. Страха. И от вездесущего итальянского вокруг.       В самолёте она вздрагивает от каждого слова, на Сицилии прищуром окидывает всех, словно бросая вызов: подойти и заговори, давай, обругай. Однако этого не происходит. Занзас, который будет её боссом в будущем, ругается грязно и много, но не теми фразами и не в том порядке. Тсуна выдыхает с облегчением, такого наказания, как он, она точно не заслужила.       А потом становится не до этого. Слишком много всего наваливается, и лучше думать о тренировках и выживании, чем о соулмейте, который теперь мог появиться в любой момент.

***

      Её окликает отец, и Тсуна, откладывая книгу, встаёт.       – А это Реборн, лучший киллер и твой репетитор. Поверь, ты и твоё пламя теперь в хороших руках, – с улыбкой говорит Емицу, рядом с которым шёл незнакомый мужчина. Высокий и мрачный. Красивый, но пугающий.       Он окидывает её своими чёрными глазами.       Сканирует. Низкий рост. Узкие плечи. Раскосые глаза и неуверенный испуг в них.       Реборн перевёл взгляд на Емицу и мысленно вопросил, какого чёрта тот не спрятал свою хилую дочь, а притащил в мафию. Совсем с ума сошёл? Совсем не ценит, что имеет?       – Fottere, che cazzo, – не сдерживается, ругаясь на бестолкового папашу и его слепую верность Вонголе.       Емицу вздрагивает. Тсуна тоже.       За последние месяцы она не так и продвинулась в итальянском, но эти слова давно заучила. И миллион раз представляла, как и каким тоном – она точно не ожидала таких бархатистых и усталых перекатов в голосе – они будут произнесены.       Она теряется. Смущается. Потом хмурится. Злится. И успокаивается.       Уверенно выпрямляет спину, сжимает кулаки и выдаёт на японском:       – Да пошёл ты нахуй!       И Реборн, выучивший японский давным-давно, чтобы точно не остаться в долгу у соулмейта-грубиянки, узнаёт.       Узнаёт фразу, иероглифами вырисованную на его руках.       Им требуется два месяца, чтобы перестать грызться между собой.       Полгода, чтобы научиться доверять.       Год, чтобы пойти на свидание.       И два года, чтобы гордо не скрывать свои запястья и хитро усмехаться на удивлённые взгляды.

***

      – Да пошёл ты.       – И я тебя люблю.