Сквозь зеленое стекло

— И давно у нас запропастился Дионис, раз ты решила взвалить на себя его обязанности?   — Отвали, Гермес.   Персефона делает глоток вина — прямо из горла, даже не озаботившись бокалом — и покачивает опустевшей бутылкой в воздухе: жидкость плещется на самом донышке, облизывая зеленое стекло. Хоть что-то, Цербер его раздери, зеленое в этом мире.   Гермес вздыхает, садится рядом с единокровной сестрой, свесившей ноги с края балкона. Далеко внизу вспыхивают горны, набатом стучит металл о металл: Хейдестаун весь погружен в работу и не отвлекается ни на секунду.   Персефона это всё ненавидит. Персефоне каждый удар ввинчивается в ноющий затылок.   — Знаешь, что самое паршивое? — она прислоняется разгоряченным лбом к прутьям и закрывает глаза, чтобы не видеть опротивевший ей город. — Даже если я с этого балкона скинусь, я всё равно, блядь, окажусь здесь же.   Гонец неприязненно морщится: насколько с сестрой весело и просто летом, настолько она совершенно невыносима в роли Леди подземного мира. Хотя, надо сказать, у нее весьма своеобразное понимание титула леди.   — Сколько тебе еще осталось? — интересуется он скорее из вежливости.   — Девяносто два дня, — с убийственной точностью сообщает Персефона и, не размыкая век, прикладывается к бутылке опять: приходится высоко задрать голову, чтобы жалкие остатки алкоголя потекли вниз. — Девяносто два дня в заточении. Я, конечно, догадывалась, что ад — не самое веселое местечко, но к тому, что с каждым возвращением здесь будет паршивее и паршивее…   — Может быть, если ты станешь чуть меньше пить, будет не так уж и паршиво, — дружелюбно замечает гонец и уворачивается, чтобы избежать разъяренной оплеухи. — Да я просто предложил!   — Чего ты вообще здесь забыл? Тебя моя мать подослала? — взгляд Персефоны блестит теми же яркими огнями, что и горны Хейдестауна. Может быть, она и не совсем леди, но вот подземный мир за прошедшие столетия врос в нее предостаточно, замечает она это или нет.   —  Да, — немного виновато признаётся Гермес. — Но вообще-то о тебе пол-Олимпа беспокоится, не только она. Нет, у нас, конечно, хоть каждый день можно достать новую печень, папаня об этом позаботился… но посмотри, что ты делаешь: весны и осени уже не осталось, либо лютая зима, либо жаркое лето. Тебя бросает в крайности, Кора. Надо как-то… умереннее быть, что ли.   — Умереннее! — восклицает Персефона, и в голосе ее столько яда, что обзавидовалась бы сама лернейская гидра. — Ты вообще видел, где мне приходится жить? С кем мне приходится жить?   Она обвела пустой бутылкой пространство перед собой, охватывая весь чертов Аид, сгореть бы ему в огне — и желательно, не как сейчас, а раз и навсегда.     — Вино хотя бы немного помогает мне забыться, Гермес!   — Ну, а когда ты наверху, ни Хейдестауна, ни мужа рядом нет. Там тебя что не устраивает? Можно же, не знаю, устраивать себе раз в полгода рехаб, а не напиваться еще хлеще?   — А там я пытаюсь забыть, — огрызается богиня, — что мне придется возвращаться сюда.   — Ты сама согласилась на этот брак, — тут же напомнили ей.   — Я была обманутой влюбленной дурочкой! И вообще, кто мне читает нотации? Не тот ли бог, который сам не прочь к моему празднику жизни присоединиться?   — Ну, я приглядываю за тобой, — мямлит Гермес. — Ладно, справедливо.   Они сидят молча еще немного: потом гость подземного мира находит предлог уйти — Олимп вызывает, видите ли, — и шорох миниатюрных крыльев уносит его подальше от мрака и невыносимой жары. Персефона ему завидует — завидует всей душой, зло, по-черному.   Богиня поднимает к лицу пустую бутылку, проверяя, осталось ли там еще хотя бы полглоточка вина. Сквозь зеленое стекло черный Хейдестаун тоже становится зеленым, зеленеют языки пламени и едва различимые робы заточенных душ. На мгновение Персефона даже верит этой иллюзии, и на языке растекается не алкогольная горечь, а сладость буйной весны.   Но по наковальне затылка снова бьет оглушительным звоном, а издалека доносится унылая песня рабочих. Персефона выпрямляет локоть, просунув руку между прутьев балкона. Она придерживает бутылку двумя пальцами, позволяя ей опасливо раскачиваться над пропастью, а спустя десяток секунд — разжимает хватку.   Цветное стекло падает, падает, падает — и разбивается в мелкую пыль.   Все знают: зелени, даже такой фальшивой, не место в Хейдестауне.