Грызть, жечь, лгать

      — А тебе не кажется, что ты перебарщиваешь уже?       — Ну, официально мы ещё не расставались, — Джисон чуть вжимается в себя и, хлопая глазами, осторожно смотрит на Минхо.       — По закону, брак считается расторгнутым, если он из супругов умирает и признаётся таковым судом.       — Так ты ж не мёртв! Живой, живее всех живых, — парень напрягается. Только в разговоре с Минхо он не хотел сболтнуть лишнего. Напугать и прогнать было далеко не в его только что образовавшихся планах. Он хотел аккуратно ступать словами, прощупывая староновые границы дозволенного, но полыхающие синим пламенем чувства под рёбрами, моментально отправляли всё на язык, а не в мозг, без единого шанса обдумать свою речь. Он не хочет, чтобы Минхо снова уходил. — Подожди. Брак? Мы ж… ну того…       — Да я про то, что аналогию надо провести. Ты ж не будешь встречаться с мертвецом, — Минхо, улыбаясь, закатывает глаза. Джисон такой Джисон. Прямо как раньше.       — Но ты ж не мёртв.       — Но у меня есть могила и я признан судом мёртвым, — парню нравится так откровенно кошмарить Джисона.       — Понятно, — Минхо уверен, что нет. — А поцеловать-то можно?..       Парень заливается новой волной смеха.       — Я подумаю, — Джисон откровенно, бессовестно сияет.       Из всех людей, которых Минхо встречал в течение жизни, Джисон был единственным, с кем неловкие паузы были такой сказочно-нереалистичной редкостью; единственным, от кого он не уставал; единственным, кому он открылся, непобоявшись показаться слабым. Поэтому он и откладывал встречу до последнего — знал ведь, что, как только они встретятся, он снова к нему привяжется. Он только-только научился заталкивать щемящее чувство в груди в самый дальний угол, только свыкся с мыслью, что он готов отпустить Джисона, но Феликс и Чан — один второго краше, поочерёдно сломали выстраиваемую годами стену безразличия. И он повёлся. Повёлся чужому подначиванию, повёлся своим распирающим-разрывающим внутренности чувствам. А теперь что?       В груди, в горле, в мозгу… волнами накатывает гадкое чувство вины, которую даже сплюнуть не получается — только смаковать на кончике языка и корчить в отвращении к себе же лицо, понимая, что он делает только хуже. Не себе.       Неприятное осознание, точно кувалдой, бьёт по голове.       Как раньше уже не будет.       Как бы он не хотел.       Как бы Джисон не хотел.       Мозолистые пальцы в последний раз оглаживают взъерошенные волосы, и Минхо постукивает Джисона по плечу с тихим: «Вставай». Тот нехотя и, на удивление, без споров, встаёт, протягивает руку парню. Минхо смотрит на чужую ладонь недолго, поджимает губы и встаёт самостоятельно, отряхиваясь.       — Ты же не просто так ко мне пришёл? — Джисон, не зная, куда деть руки, прячет их в карманы.       — Увидеть тебя захотел.       — А если серьёзно?       — Я серьёзно. Меня только сегодня ввели в курс… некоторых вещей. Например, в то, что ты уже узнал, что я не умер. Думаю, нам надо переговорить. Предлагаю пройтись, — Минхо качает головой в сторону улицы.       — Схожу за кофтой. Только не уходи никуда, хорошо? Я быстро, — Джисон дожидается кивка и в секунду исчезает из поля зрение в густоте дома. В голову Минхо приходит мысль спрятаться за деревом или за сараем, но он тут же отгоняет ту — с Джисона хватит, он уже достаточно его напугал.       Вернувшись в той же изумрудно-фиолетовой кофте, в которой парень выходил к Чану, они уходят. Сначала говорят о мелочах, немного окунаются в омут воспоминаний, часто смеясь, а после переходят к настоящему. Минхо опускает, чем он с Феликсом занимается, опускает, что со дня на день они уедут и уже вряд ли вернутся в эту деревню, ловко увиливает от вопросов про чувства. Разговор выходит одновременно насыщенным и невероятно пустым. Джисон хватается за каждую соломинку, стараясь разговорить Минхо. Время летит слишком быстро. Парень предлагает остаться на ночь, но тот отказывается. Джисон берёт с него слово, что они ещё увидятся.       Они расходятся, даже не обнявшись на прощание.       Вымотанное тело ядром падает на диван. Руки безвольно раскиданы по сторонам; мерцание гирлянд впервые раздражает Джисона. Минхо изменился. А он нет. Ему тоже надо бросить всё это ребячество? Взяться за голову, продать дом и уехать в город? Поехать с парнем. А хочет ли того Минхо? Нужен ли он ему вообще после стольких лет? Нужен ли он кому-то вообще? У него ведь больше никого не осталось, только парни, да и те здесь не навсегда.       Вот поэтому он не любит оставаться один. Джисон отключает гирлянду, щёлкает кнопку настольной лампы и подходит к полке. Пальцы скользят по плотному ряду, останавливаясь на одной из кассет.       Магнитола разрушает нависшую в доме тишину.       Джисон разрушает нависшую в доме тишину.       Стук в дверь разрушает нависшую в доме тишину.       «Минхо?» — парень подскакивает с места, снова резко раскрывает дверь и замирает. — «Не Минхо».       Двое мужчин — и один позади, во дворе осматривает дом снаружи — средних лет в чёрных кожанках и зажатой меж зубов папиросой стоят напротив. Джисон всем телом напрягается — с детства научен чуять опасность от людей. Ни к чему хорошему это не ведёт.              — Ну как? — Чан ставит чайник. Феликс уже спит.       — Жопой об косяк, — парень садится за стол, подпирая голову рукой. — Я зря всё это затеял. Лучше бы сидел дома.       — Всё настолько плохо? Вы поругались?       — Лучше бы поругались, честное слово. Мне кажется, теперь он на что-то надеется.       — А ты чего? Разве сам не надеешься?       — Нет. Мы уезжаем в понедельник, а он остаётся здесь, — Минхо падает лбом в стол со стуком, от которого ложка в стакане гремит.       — Возьми его с собой.       — Нет.       — Почему? — Чан разливает кипяток по стаканам с заваркой. Вода быстро окрашивается в медный, отражая заглянувшее в кружку лицо.       — Я не хочу впутывать его во всё то дерьмо, которым мы занимаемся. Рано или поздно — это вскроется. Тогда нам всем либо пожизненное, либо расстрел. Ты же не думаешь, что нам постоянно всё будет сходить с рук? — Минхо, угрюмо усмехнувшись, отпивает чай и обжигает язык. — Я каждый документ перепроверяю раз по десять и не дай боже найду ошибку. Обязательно будет день, когда я, Ёнджун или Субин проебёмся. Или нас кто-нибудь сдаст. Или мы окажемся не в то время и не в том месте. Или нарвёмся на типов, похуже Псов. Или не успеем избавиться от трупа. А трупов было и будет много. Джисон хороший человек, понимаешь? Он не должен всем этим заниматься. Ему бы сено косить и газировку пить, а не перерезать глотки и рыть могилы.       Чан понимающе качает головой. Он и сам об этом задумывался. Феликсу и Минхо действительно нечего, кроме друг друга, терять, некуда возвращаться, никто их не ждёт и на будущее нет планов. Только одна цель: не скатиться снова в нищету. По крайней мере, так было до их встречи. И самое смешное, что у Чана было так же. Только теперь ему есть, кого терять, и, кажется, кто-то его да и ждёт.       — И что теперь? Просто оставишь его?       — Так будет лучше.              Два дня пролетают быстро. Минхо не навещал Джисона, хоть Чан того снова подначивал; они занимаются сбором вещей, которых и было-то не так много. Просто немного затянулось-разморилось довольно жаркими днями и ленивым настроением. Минхо уехал в город.       Солнечный диск плавно опускался к горизонту, но духота никуда не планировала уходить — ветра не было от слова совсем. На асфальтированной дороге виднелся мираж-водные лужи; редкие облака в небе застыли, не то, что не двигаясь, даже не меняя формы. Дышать было тяжело — воздух был слишком сухой. Казалось, в лёгкие уже успела залететь вся поднявшаяся пыль. Приходилось дважды поливать грядки на участке — хозяева просили за ними следить. Феликс был уверен — Минхо в машине был как в перетопленной бане. Может, поэтому он так долго не возвращался? Ждал, пока жара поуляжется?       Насос гудит. Вставленная вилка в розетку у колодца слишком далеко — если парень оставит шланг и пойдёт выключать воду, то грядки слишком сильно зальёт, чего допустить нельзя.       — Чан! — парень, утирая лоб от пота, тянет гласную. — Выключи воду, а.       Названный лениво встаёт с прохладной тени веранды, оттягивает край майки, чтобы была хоть какая-то вентиляция, и нерасторопно проходит мимо Феликса, который, переведя взгляд со шланга на Чана, ехидно ухмыляется. Испачканные в земле пальцы зажимают резиновый край, увеличивая давление, и струя ледяной колодезной воды резко бьёт в спину парня. Чан, с удивлённым и протяжным «ой», моментально дёргается и резко поворачивается к атакующему, вновь облитый с ног до головы. Феликс смеётся, закинув голову назад, не сразу замечая поменявшего направление парня. Чан, буквально в два прыжка, настигает того и, отобрав шланг, поливает закрывающегося руками Феликса в отместку, попутно попадая на Полкана, встрепенувшегося и игриво залаявшего от разыгравшихся парней.       — Нечестно! — парень, неудачно пытаясь скрыться от Чана, взвизгивает от холода. Когда он добегает до насоса, от него натурально не остаётся сухого места. Тяжело дыша, оба смотрят друг на друга, словно ковбои в фильмах перед дуэлью. Ледяная потяжелевшая одежда липнет к телу, с волос стекают капли воды, нижнюю челюсть чуть потряхивает. В воздухе стоит запах прохладной свежести, намокшей земли и мокрого пса.       — Заметь, не я первый начал, — Чан, смеясь, наматывает шланг на руку.       — Но мог бы хотя бы поддаться, — Феликс выдыхает раздосадовано и садится в тень на крыльцо — солнце всё же до сих пор кусалось. К ногам, аж до самых ляшек, прилипла грязь и травинки, которые, подсыхая, начинают чесаться. — Я тебя совсем чуть-чуть, а ты меня так, словно в душ отправил!       — Зато не жарко.       — Это пока одежда не нагрелась.       — Не ворчи, будто ты не знал, чем всё закончится.       — Ни валчи, будта ты ни знал, чим всьо закончица, — Феликс стягивает с себя футболку.       — Не ёрничай, — парень садится рядом и снимает майку следом, Феликс показывает язык.       Небо постепенно принимает оранжево-красные тона, но ветра всё нет. Сверчки, чувствуя приближение ночи, начинают трещать, набирая громкость с каждой минутой, словно хотят оглушить парней. И Чану начинает казаться, что скоро у них всё получится. В траве пробегает юркая зелёная ящерица, лягушек у пруда слышно всё отчётливее.       Взгляд парня скользит по спине Феликса, останавливаясь на шрамах. Он впервые может полноценно их рассмотреть — не выцеплять краем глаз, примерно прикидывая размеры, не щупать пальцами, а именно что рассмотреть. Где-то ещё розовые припухлые, где-то уже белые рубцы, много где наслойка кожи. Шрамы обрываются, переходят на рёбра, на шею, начинаются заново и снова обрываются. В груди закрадывается чувство вины, ведь, если говорить объективно — это всего лишь иное состояние кожи, а не что-то противоестественное и заслуживающее столь пристального взгляда. Феликс поворачивается корпусом, встречаясь со взглядом парня.       Только сейчас Чан смог заметить, что одна лопатка находится под неестественным углом из-за рубцов, перетянувших часть кожи.       — Не стесняйся, можешь спросить, — на лице растягивается полуулыбка. — Я же вижу, что хочешь.       — Они всё ещё болят? — Феликс удивлённо хлопает глазами. Он ждал другого вопроса.       — И да, и нет. Я не уверен, как это объяснить. Иногда действительно болят, иногда мне кажется, что кожа снова горит.       — А с плечом?..       — Это называется контрактура, — парень встаёт к Чану спиной и поднимает руки. Одна спокойно доходит до макушки и останавливается над ней, вторая, с рубцами на лопатке, не может, остановившись под довольно-таки большим углом. — Выше не могу. На турники не зови.       Парень смеётся и садится обратно.       — Это навсегда?       — Если не буду делать упражнения — да, но не то чтобы в нашем случае это было долго. А так, в том году я даже до груди едва ли мог поднять.       Смеркается. Духота спадает совсем немного и, хоть одежда высохла довольно быстро, надевать её особо желания не возникает. Минхо всё ещё не приехал.       — Мы завтра уезжаем, — Феликс хлопает себя по коленям и встаёт, натягивая футболку. — Надо наворовать кукурузы в дорогу.       — Я думал у вас достаточно денег, чтобы её, ну знаешь, просто купить?       — Ворованная вкуснее.       — Твоя правда, — Чан, одевшись, встаёт и отряхивает с ног налипшую грязь. Покопавшись на веранде, парень находит холщовый мешок с потёртой красной надписью, складывает того несколько раз пополам и отправляет в мешок в карман шорт, пока Феликс забирает с кухни нож поострее. Ему приходилось до этого воровать соседскую картошку, собирать горох, выковыривать морковь и, забегая на заброшенные участки, набирать вёдра сладкой ирги и кислой вишни, однако за кукурузой он шёл впервые.       Дорогу они решают срезать через чужие участки — до кукурузного поля, и кладбища соответственно, проще добираться напрямую, нежели петлять через улицы. К тому же, привлекать чужие взгляды им было ни к чему — хотя и не исключено, что они встретят кого-то, кто так же пошёл собирать кукурузу, которая, в идеале, отправилась бы на ближайший комбинат. Парни и Полкан должны добраться до места назначения как раз к сумеркам.       Внутри, как оно и бывает, просыпается лёгкий трепет и азарт. Чан, придерживая за края мешок, смотрит, как ловко срубленные парнем плоды летят на дно, добавляя веса. Нос щекочет запах молодой кукурузы и сока её стеблей. На пальцы наматываются липкие рыльца.       Полкан напрягается.       Со стороны кладбища начинают слышаться мужские голоса. Чан, без особого энтузиазма поворачивает голову в их сторону и резко толкает Феликса в поле, выбивая из него удивлённое «эй». Парень с шиканьем прикладывает к губам палец, прося того быть тише.       — Хей, парень, ты чего здесь забыл? — мужчина, держа в руке фонарик, освещает спину Чана. — Это государственная собственность, ты же в курсах? За это статья.       Мужчина смеётся.       — Да? Ох, мне так жаль, я не знал, — парень не оборачивается, лишь крепче сжимает края холщового, затягивая нити.       — Слышь, парень, когда с тобой разговаривают, спиной не сидят, — второй подходит ближе и, сжав, руку на плече Чана, разворачивает к себе. — Где уважение к старшим?       — Погодите, а ты не Чан, случаем?       Сердце колотится, рёбра сдавливают лёгкие, затрудняя дыхание.       — А ведь реально он.       Глаз замечает движение. Парень поворачивает голову и…       Феликс, точечным ударом в почку ближайшего к полю мужчины, вонзает нож со спины, прокручивая. Из-за отсутствия ограничителя руки парня проскальзывают по лезвию, травмируя себя же — он болезненно шипит.       — Какого хуя?! — раненный резко оборачивается, кулаком заезжая по едва успевшему прикрыться Феликсу, и падает на спину, оставляя нож в себе и вонзая его ещё глубже. На лице застывает агония, глаза в момент теряют блеск.       — Сукин сын пырнул Шакала! — рэкетир, державший Чана за плечо ослабляет хватку и тут же получает увесистым мешком по голове, дезориентируясь.       — В поле! — Чан кидает Феликсу и сам запрыгивает в высокую кукурузу, вслушиваясь в шуршание рядом и корректируя направление. Выйдя на парня, он хватает его за запястье и бежит вперёд, проламывая им путь.       Звериная пасть смыкается у основания шеи одного из рэкетиров — нечеловеческий вопль разлетается по округе. Второй мужчина подскакивает и отпинывает вгрызшегося Полкана, выигравшего парням время на побег. Пёс продолжает из раза в раз прыгать на мужчин, пока в один момент не замирает и, внюхавшись, не убегает в поле по протоптанному пути. Рэкетир, одной рукой зажимающий шею, а рукавом второй промакивающий погрызанное лицо, рычит, кидаясь следом.       Сердце, готовое выломать рёбра, колотится слишком быстро. Их здесь быть не должно. Они не должны были дойти до этой части деревни. Что они, блять, вообще забыли на кладбище?       Рука более никого не сжимает.       Где Феликс?              Чан, пригнувшись, медленно ступает по плотному кукурузному полу, стараясь создавать как можно меньше шума и движения растений; если он не поторопится, его заметят. Отвратительная тьма изредка прорезается светом ручных фонариков сквозь кукурузу. Слышны приглушённые и одновременно разъярённые мужские голоса, топот, скрежет гальки и ломающиеся под буйно летающими руками плоды.              Блядство.              Он даже не заметил, в какой момент они разделились. Поэтому было страшно. Не за себя. Если потребуется, он прямо сейчас выскочит и сдастся пришедшим по его душу, лишь бы Феликса оставили в покое.       Чан замирает. Впереди небольшая пробоина, дорога для людей метр в ширину. Дыхание спирает мгновенно — он делает резкий выпад вперёд, хватает парня и зажимает тому рот, утаскивая в поле напротив. Чан подталкивает того идти дальше, пока сам поправляет накренившуюся за ними кукурузу.       Холодный белый свет снова скользит совсем рядом — хвост даже не думает отставать. Дальше идти нельзя: будет слишком шумно. Чан, взяв парня за руку, медленно опускается на колени, призывая к тому же. Тот смотрит пару мгновений в недоумении, но повторяет за ним. В ушах звенит. Кажется, что любой шаг, любое движение издаёт оглушительный шум, а от каждого вороньего крика то со стороны кладбища, то где-то над головой, сердце сжимается всё сильнее, точно кто-то сковал его цепями, а теперь нарочно дёргает.       Кровь стынет в жилах. К ним подошли слишком близко — он отчётливо слышит их разговор. Самое отвратительное — ни Чан, ни Феликс с собой ничего не взяли: карманы пусты, на земле ни камня, ни спасительной арматуры. Только голые кулаки, желание жить и защитить.       Внутри всё вопит. Чан давит на спину парня, быстро укладывая того на холодную землю, сам же склоняется следом.       Всё замирает. Чан слышит своё приглушаемое дыхание. Чан слышит дыхание Феликса, крепко стиснувшего челюсти. Руки дрожат от напряжения; оба задержали дыхание. Все сверчки, псы, вороны, голоса в дали и вблизи умолкли в один момент. Оглушающая тишина ощущается всем телом: давит, душит, крошит череп, разрывает уши и прогрызает нервы.                                   Выстрел.                                   Скулёж.       Полкан, напрыгнувший на одного из рэкетиров, падает замертво.       Чан в ужасе встречается в феликсовым взглядом.                     Минхо устал. Цифры ребят перед глазами — парень вымотанно откладывает бумаги и запрокидывает голову на спинку кожаного дивана, щекой касаясь лепестка огромного фикуса, стоявшего в углу помещения. Неприятный бело-зелёный свет квадратных ламп на потолке бьёт в глаза. Никто не говорит, но в кабинете шумно: лампы гудят, периодически потрескивая, стрелка часов щёлкает на каждой секунде, вентилятор, прокатываясь из стороны в сторону, агрессивно фырчит. За окном темно и ничего, кроме фонарей главной дороги и собственного отражения не видно.       Ёнджун подаёт парню кружку с глупым узором снаружи и уже остывшим кофе внутри:       — Может лучше возьмёшь их домой? Или снова завтра приедешь.       — Я ближайшие дня три буду занят. Либо сейчас доделать, либо в конце недели, — Минхо отпивает кофе и морщит нос. Невкусно.       — Либо оставить. Я или Субин доделаем.       — Никто тебя за язык не тянул, — парень тут же воодушевляется и, выровняв стопку, складывает все листы в мультифору.       — Только печати проставь.       — Я уже, — Ёнджун фыркает в усмешке.       — Когда в Новотроицке будешь, позвони и опиши участок. Я, кажется, нашёл покупательницу, — парень закрепляет документы степлером и отправляет их в нижний ящик. — Если подойдёт под её критерии, быстро избавимся от него.       Минхо, выкуривает последнюю сигарету в пачке, тушит бычок и грузится в прогревшуюся машину — кожа неприятно липнет к обивке. Свет фар разрезает темноту парковки, после чего выезжает на дорогу. Щёлкает радио. Салон заполняется голосом девушки, любовно поющей о любви любовной. Парень хмыкает себе под нос, но не переключается.       До деревни он доезжает довольно быстро — то ли из-за времени и почти пустых дорог, то ли от собственного рвения лечь спать как можно скорее.       Совесть, жевавшая его органы последние дни, откусывает ощутимый кусок, и Минхо, вместо того чтобы проехать дом с гирляндами, останавливается. Парень, недолго простояв у машины, проскакивает через привычный ему забор и, более не кинув, как он делал всегда, яблока в дымоход, просто стучит в дверь. Джисон не открывает.              Голоса отдаляются. Чан судорожно выдыхает — всё это время воздух в лёгких не имел выхода. Феликс приподнимается на локтях к чанову уху и шепчет:       — Пусти меня, я дойду до трупа и достану нож.       — С ума сошёл?! — Чан дёргается и смотрит парню в глаза. — У них, блять, пистолет. Если они тебя увидят, они тебя тут же прикончат.       — А что предлагаешь? Сидеть здесь до утра, пока они не смогут нас разглядеть в свете? — Феликс выползает из-под Чана и смотрит по направлению, откуда они пришли. — Либо мы что-то делаем сейчас, либо нас прикончат чуть позже.       Чан поджимает губы и начинает быстро моргать, прикидывая в голове все варианты развития событий:       — Так, смотри. Я нужен им живой, меня они не убьют. Не сейчас…       План согласован. Облака расступаются, выпуская на волю луну, освещающую поле получше фонарей в руках рэкетиров. Наконец появился столь желанный ветер. Ветер, с которым в нос начал бить запах отрезвляющей крови — от духоты начинало перед глазами всё плыть. Органы несколько раз прыгают, меняются местами, скручиваются и леденеют. У них нет права на ошибку.       Чан идёт первым, тихо ступая между кукурузой и изредка поглядывая на Феликса, чуть сменившего направление в сторону до тех пор, пока насовсем не пропадает из его виду. Голоса становятся громче, и они явно не рады сложившейся ситуацией; кажется, их нервы натягиваются пропорционально нервам Чана.       Парень на позиции. Осталось убедиться, что Феликс успел достать нож и…       На всю местность раздаётся рингтон.       Чан в ужасе поворачивает голову на звук: Феликс, в каких-то пятнадцати метрах от него, точно сверкающий глазами зверь, склонившись над трупом, в одной руке держит нож, а второй сбрасывает звонок, попутно прыгая в поле. Рэкетиры, мгновенно среагировавшие на звук, открывают стрельбу. В ушах звенит, а каждый выстрел отдаётся в сердце гулким ударом.       На землю падает рука.       — Эй! — Чан выпрямляется, притягивая к себе внимание. Теперь дуло пистолетов направлены на него. Всё пошло не по плану по пизде. — Я здесь, я Чан, вы пришли за мной.       Сердце бешено стучит, парень жмурится, ожидая выстрелы.       — Сучёныш, выходи, — Чан, держа руки у лица, следует указаниям; ноги будто стали деревянными, каждый шаг даётся против воли тяжело, — а сразу, блять, нельзя было так?! Что за херню ты тут устроил? Мало того, что пса своего натравил, так твой дружок ещё и нашего пырнул! А Шархан где? Он первый к тебе приезжал, а сейчас от него ни слуху, ни духу, — голос до противного громкий — Чан морщит нос, в который моментально прилетает кулаком с увесистыми перстнями. Парень отшатывается, прикрывая разбитый рукой; взгляд на секунду опускается — ладонь быстро заполняется его же кровью. — Как же, уёбок, от тебя много проблем.       Рэкетир бьёт Чана под дых — дыхание спирает, а тело моментально складывается пополам. Мужчина замахивается, но второй его тормозит:       — Да тише ты. Не хватало, чтобы ты ему там что-нибудь отбил. Он целый нужен.              Минхо стучит ещё раз.       — Кто?       — Я, — парень удивляется — Джисон никогда не спрашивал, всегда сразу открывал.       — Пиздец, Минхо, — дверь распахивается, выпуская наружу холод дома. Парень выглядит одновременно вымотанным и невероятно счастливым. — Минхо, пиздец!       — Что случилось? — названный удивлённо выгибает бровь, смотря на бегающего глазами и незнающего, куда себя деть, Джисона.       — Ты ушёл и потом пришли эти, а я тебя искал, но нигде не нашёл, ждал, что придёшь, но тебя всё не было и я не знаю, что делать, мне кажется Чану пиздец, ему точно пиздец, я приходил в его дом, а там его уже не было, Минхо, его, наверное, забрали уже, — Джисон говорит на выдохе, не позволяя парню вставить и слова. Минхо с каждым словом напрягается всё сильнее. До боли знакомый звук эхом долетает до ушей — парень молится, что это не то, о чём он подумал.       — Так, давай по новой, — парень берёт джисоновы ладони в руки, успокаивая. — Кто пришёл и причём тут Чан? Джисон делает глубокий вдох.       — Когда ты ушёл домой, через время пришли три каких-то мужика, — Минхо кивает, чтобы Джисон продолжал. — Начали спрашивать за Чана, мол, где он живёт. Я сразу всё понял и хотел сделать вид, что с ним не знаком и вообще ничего не знаю, но они такие типа «мы знаем, что ты с ним общаешься, и высокий, низкий и два школьника тоже», а я типа «мы с ним посрались и уже неделю не виделись». Это неправда, но я не знал, что им можно говорить, а что нет. А потом они сказали, что он попал на крупные бабки и что ему пизда.       Минхо слушает с замиранием сердца, после чего резко достаёт телефон и звонит Феликсу. В трубке гудки.       Феликс сбрасывает.       Минхо звонит ещё раз и… абонент недоступен.       Парень резко срывается с места и идёт к машине, как вдруг Джисон хватает его за руку.       — Ты куда? Ты знаешь, где Чан?       — Догадываюсь, — Минхо пытается стряхнуть с себя парня. — Пусти, мне надо торопиться.       — Минхо, — Джисон говорит твёрдо; в глазах читается искреннее беспокойство, — в прошлый раз, когда мы разошлись на такой же ноте, я видел, как ты заживо горишь, а после я тебя похоронил. Я не хочу этого ещё раз.       Минхо смотрит на Джисона пару мгновений, не зная, что сказать. Он был прав, он бы, на его месте, тоже не хотел отпускать.       — В этот раз будет по-другому, я обещаю.       — Ты не можешь знать этого наверняка. Ты постоянно пытаешься кого-то спасти, может ты и о себе подумаешь хоть раз?       Минхо усмехается и всё же вырывает свою руку. Внутри неприятно жжёт.       — Сейчас не лучший момент, чтобы говорить мне, как поступать.       — Тогда я поеду с тобой. Просто убедиться, что всё хорошо.       Всё явно не хорошо. Скажет это напрямую — Джисон тем более поедет с ним, с кажет, что всё хорошо, поедет, чтобы увидеть это своими глазами.       — Тогда ты из машины не вылезешь, пока я не разрешу, — Джисон, просияв, запрыгивает на переднее сидение и Минхо отъезжает от дома с гирляндами к своему, попутно повторно набирая номер Феликса.       Абонент недоступен.       Минхо кидает телефон Джисону:       — Напиши Феликсу смс-ку, спроси, где он, — парень, кивнув, быстро давит на кнопки, выбирая буквы. Сообщение улетает, а машина останавливает у арендуемого участка. — Сидеть.       Минхо выходит из машины, обходит участок, дом и, не найдя ни пса, ни Феликса с Чаном, выходит к машине, запуская пальцы в волосы. Куда делись? В секретное феликсово место? А зачем? Гуляют? В это время? В это время Феликс обычно спит. А если и спит, то на звонки всё равно отвечает.       Чувства смешиваются: злость, из-за растерянности и беспомощности, страх из-за беспокойства и неизвестности — парень пинает забор и садится в машину, обхватывая руль.       — Минхо, — Джисон нервно, выгнув брови, переводит взгляд с телефона на парня, — он на кладбище.              Чан промаргивается, приходя в себя, и смотрит в сторону, где стреляли в Феликса. В него попали? Поэтому так тихо? Его ранили? Его же не убили, да? Ему же показалось? Там же не было его руки? Парня пробирает дрожь злости; он смотрит исподлобья на рэкетиров, один из которых идёт в сторону трупа Феликса трупа и Феликса. Чан выпрямляется и со звонким хлопком выбивает пистолет из рук мужчины, вступая с ним в о всё ещё неравный рукопашный бой.       — Зубки решил показать? — мужчина по-звериному скалится, замахиваясь. Взгляд чуть плывёт, нос болезненно жжёт, не позволяя отвлечься — Чан сбрасывает летящий кулак, бросается вперёд и, сомкнув руки за спиной противника, валит на землю. В бок прилетает хлёсткий удар; парень сдавленно рычит, выпрямляясь. Руки резко сжимаются на чужой шее — мужчина быстро заливается алым, на лице взбухают вены, губы поджимаются. Рэкетир пальцами давит на чаново лицо: на сломанный нос, на глаза, ногтями впивает в щёки, чтобы сделать больнее — лишь бы выпустил.       Со стороны слышен крик.       Выстрел.       В скулу прилетает кулак. Перед глазами всё темнеет и на секунду вспыхивают искры; Чан не успевает сориентироваться, как его уже вдавливают в землю. В щеку приземляется кулак с массивными кольцами, моментально её разбивая. Во рту собирается кровь, неприятно заливаясь в горло.       Рэкетир подхватывает его за края майки и подтягивает к себе:       — Не рыпайся, тебе же хуже, — встряхивает Чана и угрожающе склоняется над его ухом. — Ты — наш пёсик, наша собственность.

      Ранее

      Феликс, едва ли дыша, подходит к трупу. Рука скользит под ещё тёплое тело, липнет к рукоятке ножа, одежде, но сам нож вытащить не выходит — приходится полноценно вылезти из поля. Парень толкает тяжёлый труп, сдавленно хрипит, но, перевернув, всё же достаёт оружие. Руки заливает тёплой кровью; дыхание спирает от обилия противных запахов — кровь, вперемешку с отходами жизнедеятельности, бьют точечно в мозг, заставляя подавлять рвотный позыв.       Сердце от холода перекашивает.       В кармане звенит телефон.       Феликс, запрыгивая обратно в поле, сбрасывает звонок.       Выстрелы оглушают. И делают очень больно.       Парень от неожиданности и колючего жжения в икре падает, плотно стискивая зубы — лишь бы не закричать. В ушах звон, голова гудит, дышать нечем — рэкетир приближается. Феликс, крепко сжимая уже вросшийся-вклеившийся в руку нож, смотрит на приближающиеся ноги.       Чан начинает драку, привлекая на себя внимание второго мужчины — парень выпрыгивает из своего укрытия, молниеносно перерезая ахиллово сухожилие. Уши закладывает от гортанного мата и выстрела прямо под ухом — пуля пролетает рядом, болезненно разрывая мочку. Феликс, судорожно выдыхая, подлетает и с чавкающим звуком вонзает лезвие в живот мужчины. И ещё. И ещё. И ещё. Взвывший рэкетир постепенно затихает и застывает с гримасой боли, падая на Феликса и валя его с ног.       Тяжёлое тело, лоб в лоб, придавливает к земле — трудно дышать. Кровь со всем содержимым живота теплом разливается по одежде парня. Феликс открывает рот, жадно хватая воздух и скидывая с себя мужчину. На лицо капает что-то густое, мерзко затекая в уши, глаза и рот. Парень пару секунд мешкается и, приоткрыв один глаз, встречается с чужим ртом, из которого медленно тянется кровь.       Нервы лопаются.       Феликс, что есть силы, моментально отталкивает от себя труп, встаёт на колени и скручивается со спазмом желудка — только вот блевать нечем, остаётся только сплёвывать. Судорожно кашляя и утирая с лица чужую кровь, парень понимает, что он остался без сил. Нога и ухо продолжают болезненно саднить и кровоточить, но они держат его в сознании. Слабость наваливается на всё тело, как по щелчку; Феликс поворачивает голову и застывает в ужасе.       Чан, крепко держа мужчину за края кожанки, подобно зверю, вгрызается в его шею. Под короткий вопль боли, парень резко дёргает головой и сплёвывает в сторону кадык. В лицо брызжет кровь, весь подбородок заляпан. Чан толкает тело вперёд и мужчина, ещё хватающийся за жизнь, через мгновение падает замертво. Чан, глубоко дыша, смотрит на заполняющуюся густым, ало-чёрным дыру в горле и садится на землю, запрокидывая голову назад. К сожалению, Феликс оказался прав. Лишать кого-то жизни тяжело только в первый раз. Дальше… нет, ты не входишь во вкус. Ты принимаешь, насколько человек хрупок, насколько прост и ценен. Ты понимаешь, что лёгкость, с которой затухает чужая жизнь у тебя под руками, распространяется на всех. Сегодня лишил жизни ты, завтра — тебя. На рёбрах, лёгких, сердце отчётливее прожигается клеймо убийцы, противное Чану.       Феликс нервно усмехается.       Ураган эмоций и сил внутри затихает. Сверчки, на самом деле не прекращавшие трещать, продолжают свой рокот, вороны всё так же каркают, сидя на ветвях; даже уханье совы можно отчётливо расслышать. Кукурузное поле плавно покачивается от ветра, шелестя и заполняя ночную какофонию финальным аккордом. Ничто не может прервать жизнь природы. Начинает светать — всё вокруг принимает синевато-голубые оттенки.       Звёзды сияют слишком ярко или Чану так только кажется?       Так спокойно. Усталость плавно растекается по всему организму, предательски подначивая уснуть — адреналина более не чувствуется. Кажется, что ничего не было, что надо проморгаться хорошенько и вот! Чан всё это себе придумал. Придумал этот поход за кукурузой, придумал смерть Полкана, придумал убийство троих рэкетиров.       Только вот.       Чан скользит взглядом и все на своих местах: три трупа и хромающий Феликс, идущий к нему. В руке телефон, поймавший собой пулю и не пропустивший её в бедро. Парень плюхается рядом, осматривает Чана с растерянной улыбкой и лезет в карман к мужчине с прогрызенным горлом. Достав чужой телефон, Феликс быстро меняет симки и отправляет короткий ответ брату.       — Ты ранен? — Феликс кивает на свою ногу и судорожно выдыхает. Чан стягивает бандану со всё того же несчастного безкадыччного и, осмотрев отверстие, расслабленно выдыхает, перевязывая ту. — Пуля прошла насквозь, жить будешь.       — Вряд ли. Минхо увидит — точно прибьёт. От него ещё и пять пропущенных. Он обычно после первого бесится, — Феликс смеётся в кулак. — Он скоро будет. А ещё теперь я запрещаю тебе целовать меня в шею.       Чан смотрит пару мгновений недоуменно, а поле расслабленно смеётся, ладонью утирая с подбородка уже подсохшую кровь.       Машина с выключенными фарами скрипит тормозами и останавливается. С водительской стороны открывается дверь, и Минхо, задержавшись в салоне, выходит, ошарашенно осматривая двоих. Троих. Четверых?.. Господи, пятерых. Но больше его напрягают именно двое: Феликс, со смазанными алыми разводами на щеках и слипшимися волосами, с кровоточащим на белую футболку ухом, огромным, огроменным багровым пятном на брюхе, и такой же ногой, но уже перевязанной, и Чан, с разбитым носом и колотыми на щеках, скуле и лицом, словно он был на вечеринке каннибалов. Минхо тяжело выдыхает, смотрит то на одного, то на другого, то ли пристыжая, то ли беспокоясь.       — Это все или есть ещё?       — Вроде все, — Чан подаёт голос и скользит взглядом по капоту, по стеклу и… встречается с полным ужаса взглядом Джисона. — Ты нахрена его притащил?       — Он сам за мной увязался.       — А не ты ли мне говорил, что не хочешь его в это всё втягивать?       — Да откуда ж мне было знать, что вы тут резню устроили? К слову об этом, надо разобраться с телами как можно быстрее, выстрелы гремели по всей деревне. Скоро все прочухают, откуда звуки и кто-нибудь обязательно придёт. Если уже не вышел, — Минхо осторожно оборачивается, проходятся взглядом по ближайшим виднеющимся участкам.       — Одного выдадим за меня, — Чан кивает в сторону тел, а после на Джисона, — а ты ему всё объясни, а то, мне кажется, он сейчас сбежит или в обморок упадёт. — Ты же не упал, и он продержится. — Не сравнивай.       Минхо переводит взгляд на побелевшего парня и устало выдыхает, соглашаясь. Чан идёт осматривать тела, выбирая того, кто наиболее похож на него по комплекции, предварительно забрав у Минхо бутылку с водой и небольшую аптечку, чтобы на скорую руку обработать себя и Феликса, пока зараза не разбежалась слишком сильно. Чан умывает лицо, более менее приходя в приличный вид, заливает свои раны перекисью, от чего те, моментально вспенившись и зашипев, болезненно закололи, заставляя стискивать челюсть. Феликс от перекиси хотел отвертеться, из-за чего Чан, угрожая, что позовёт Минхо, и крепко удерживая лодыжку парня, прокапал внешне, хоть немного, но избавляясь от засохшей грязи и прилипшей пыли.       — Выходи, — Минхо открывает дверь со стороны Джисона.       — Я всё понял, Минхо. Я умею молчать, просто отпустите меня, хорошо? Вы же не убьёте и меня?       — Нет, не понял. Нет, не убьём. Но надо поговорить. Ты послушай меня, хорошо? — Минхо протягивает руку парню, но тот лишь косится на ту с недоверием и выходит самостоятельно. Они уходят к багажнику, подальше от трупов, чтобы Джисон на них не смотрел.       — Вот у этого рост как у тебя, — Феликс указывает на самого первого погибшего. — И плечи, вроде, примерно такие же.       — Уверен?       — Да, — Чан, оглядев труп, кивает словам Феликса и стягивает с мужчины его одежду, меняясь со своей. — Стрижка, правда, не твоя. Обстричь бы его немного.       — Что-то я не вижу ножниц под рукой, — парень хмыкает. — С одним разобрались, а этих двоих куда?       — В твоём доме есть погреб? — Феликс достаёт сим-карты с остальных телефонов и щёлкает их между пальцев, ломая.       — Да, был. Теперь, я так понимаю, это будет братская могила?       — Бинго, — Феликс щёлкает пальцами, уходит к машине за лопатой и приветственно улыбается Джисону. Минхо щёлкает ключом и багажник со скрипом открывается. — Сейчас надо будет сначала к дому Чана, потом на трассу.       — Понял, — Феликс уходит, снова оставляя двоих наедине. — Джисон, ты можешь это сделать?       — Я не уверен. Я не хочу в это ввязываться, — названный отрицательно качает головой, вжимаясь в машину. — А если я сделаю что-то не так?       — Мы без тебя не справимся. Пожалуйста, Джисон. Ради меня, — справились бы, но это был самый безболезненный способ заставить Джисона молчать и подсобить им. — Я не смогу этим заняться, меня здесь все в лицо знают и знают, как мёртвого. Я оставлю тебе деньги на похороны, скажу, что делать. У тебя одна задача: просто убедить всех вокруг, что это Чан.       Парень мешкается.       — А что потом? Вы просто уедете, спихнув на меня работу? И я снова останусь один со знанием, что вы трое убийцы?       — Нам действительно надо завтра уехать. Но я вернусь за тобой, обещаю, — Джисон хмыкает. Он не верит. Минхо себе тоже не верит.       Чан несколько раз замахивается лопатой, впечатывая железо в чужое лицо, превращая то в кашу: вылетает пара зубов, губу рассекает длинной полосой, глаз вываливается из глазницы, от носа остаётся только название. Теперь их едва ли можно отличить. На самом деле, можно, если ты плотно общался с уже повзрослевшим Чаном, однако в деревне таковых уже не было. Разве что Сана, с которой они виделись единожды, могла бы подтвердить, что это действительно Чан. А там Джисон подключит ничего не знающих парней и весть быстро разлетится по округе. Этого вполне достаточно.       Парни спешат: тела начинают коченеть. Погрузив двоих друг на друга на заднее сиденье, а одного в просторный багажник, Минхо заводит машину и Чан резко хлопает себя по лицу:       — Полкан.       Феликс, прикрыв глаза, шипит.       — Полкан? Что с ним? — Минхо косится на зеркало заднего вида, встречаясь взглядом с выходящим из машины Чаном.       — Они его застрелили. Он нас спасти пытался, — Феликс грустно усмехается.       — Хороший пёс.       — Был.       — Был, — Минхо согласно кивает. Чан, долго выискивая звериного друга, возвращается, держа тело огромного пса на руках. Он молча садится и они отъезжают. Рука по привычке продолжает гладить уже холодную, безвольно обмякшую голову Полкана.       Едут быстро — салон заполняется тошнотворным месивом, а от осознания, что соотношение живых и мёртвых сейчас один к одному, краски не добавляет. Даже попытки отвлечься на утренне-ночные виды не помогает — запах сильнее. Добравшись до чанова участка, Минхо помогает дотащить два тела до погреба — с погребением парни справятся сами. Забрав у Чана паспорт и затолкав его в карман поддельного Чана, парень останавливается:       — Тело скину на трассе, потом поеду к Джисону. Сегодня останусь у него, проконтролирую. Мало ли что. Кошек сам заберу, дверь на ночь не закрывайте, — парень садится за руль. Необычайно тихий Джисон смотрит на него, поджимая губы и перебирая пальцы. Да, не о такой встрече с Минхо он всё это время мечтал.       Машина отъезжает.       Чан усаживает Феликса на крыльцо, не позволяя тому работать, и уходит в гараж за лопатой и тачкой. Погреб с двумя телами быстро наполняется землёй с огорода, навсегда хороня под собой двух мужчин. Залить всё цементом было бы в разы надежнее, однако ни цемента, ни времени на это не было. Руки сводит от усталости, в ушах уже звенит. Чан, прикрыв вход в погреб и убедившись, что его уже не видно, обессиленно садится на крыльцо. Феликс холщевыми нитями перевязывает крест, незаметно от Чана вбитый в новообразовавшуюся могилу у будки. На доске немного неаккуратно, но старательно вырезано «Полкан». Обидно. И больно.       — Я думал, его можно было оставить на Джисона, — Чан подходит к собачьей могиле. — Они бы точно сдружились.              У Чана сна ни в одном глазу — Феликс не мог уснуть из-за боли в ноге и, кажется, у него поднялась температура. Ближе к утру, они оба бросают попытки и просто дожидаются сначала Минхо, затем приезда хозяйки для передачи ключей. Джисон без проблем выполняет свою часть уговора — загорается свет в доме старосты и ближайших к нему людей; все, кто надо, оповещён. По деревне моментально разлетается слух, что трое мужчин на машине ночью сбили Чана и тут же скрылись, а Джисон, который в этот момент гулял с ним, был свидетелем. Чановы похороны должны пройти до обеда. Феликс предлагает заскочить на могилу перед приездом покупателя.       Нежно-голубое небо с солнечно-жёлтым отливом сияет над головой. Пушистые облака медленно проплывают, изредка пряча за собой начинающее кусаться солнце; трава немного влажная после ночи, свежо. Дышать в разы проще, нежели последние пару дней. Резвые воробьи, перепрыгивая с ветки за забор и с забора на траву, несутся к песку, купаясь в нём и звонко чирикая. Ароматная свербига на пару с укропом, подгоняемая ветром, отчётливо слышится, заставляя бегать глазами в поисках себя. Жители деревни уже вышли в поля и огороды на работу, пастух уже забрал скот, собаки всё так же бегают по участку, лают и звенят цепями, резвые курицы, отложив яйца, истерят, а под ногами всё так же скребётся галька. Ничего не меняется, сколько бы людей не умерло. Жизнь в округе продолжится, с тобой или же без тебя.       Феликс, одной рукой упираясь о Чана, второй придерживая съезжающую шляпу, стоит у свежей могилы. Плиту пока не установили — деревянный крест, с неровно вырезанным «Бан Кристофер Чан 03.10.197х-26.07.199х», сияет рядом с могилой бабушки. У Полкана выглядит лучше.       Через крест перекинут венок из одуванчиков, на земле альбом Хёнджина, который он хотел показать Чану, но не успел, пачка из самокруток от Чонина, букет садовых цветов от Чанбина, сборник Тургенева от Сынмина и банка самогона от Джисона. Никто, кроме последнего, правды не знает. Жестоко, но так надо, так будет лучше.       — Это странно, — парень усмехается, глядя на свою могилу. — Я сначала не понял о чём говорил Минхо, когда мы здесь встретились. Наверное, было бы лучше, если бы и дальше не понимал.       — Тогда бы там действительно лежал ты, — Феликс хмыкает и тянет парня к воротам. — Если бы твоё тело вообще кто-то нашёл и позаботился о том, чтобы у тебя была могила. Чан натянуто улыбается.       — Только на этом кладбище, как минимум, трое не в своих могилах. Как думаешь, много ли так же на других?       — Достаточно. Но разве кого-то это волнует? Мёртвым всё равно где лежать и что над ними написано, живым и подавно.       Сделка проходит успешно. Феликс получает свой конверт с деньгами, покупатель свои документы, и парни грузятся в машину. Кошки сидят в переносках на переднем сиденье, Чан и Феликс — на заднем.       Минхо щёлкает радио, машину потряхивает.

      Lay a whisper on my pillow

      Феликс прикрывает глаза и ложится на чаново плечо.

      Leave the winter on the ground

      Чан смотрит на смазывающиеся в одно сплошное пятно дома.

      I wake up lonely, there's air of silence

      Усталость, скопившаяся за сутки, берёт верх.

      In the bedroom and all around

      Они выезжают на трассу, оставляя за спиной деревню.

      Touch me now, I close my eyes and dream away