Танцевать на руинах мира

В пять-пятнадцать утра стёкла задребезжали.   Невидимая волна бьет под диафрагму и отступает, оставляя за собой пену разбуженных сирен. Лия подскакивает, сонно мотает головой, пытаясь понять, что произошло: почему в квартире погасли все приглушенные дисплеи, почему сердце колотится так испугано-бешено. В ладони весьма кстати покоится смартфон: кажется, Лия так и уснула, свернувшись клубочком на диване небольшой гостиной — а на экране до сих пор первым делом высвечивается злосчастное сообщение: «абонент временно недоступен».   Пальцы сами привычно тянутся перенабрать номер: с улицы начинают доноситься крики, а Икар так и не добрался до дома. Если жених вообще собирался домой. Если с ним не случилось что-нибудь по пути. Если…   Она прижимает смартфон плечом к уху — вызов, впервые за последние пару суток, отдается протяжными гудками, а не равнодушным роботизированным уведомлением. Лия идет к панорамным окнам.   И — ошарашенно замирает.   Девушка медленно сбрасывает вызов — разом потеряло смысл, где там продолжает шататься Икар — и не может оторвать взгляд от ярких мерцающих точек, рассыпанных в ночной темноте. Единственный заметный источник света. Купола, бережно окутывавшего пространство над Полисом, больше нет.   Не отрывая взгляда от звезд — звезды! звезды, черт возьми! — она нащупывает ручку двери и выходит на балкон. Ночной воздух забирается под мятую блузку, облизывает голые ступни, а Лия только поджимает обожженные холодом пальцы и прикрывает ладонью рот — с губ срывается нервный смех.   Лия смеется то ли счастливо, то ли испуганно. Ставший ненужным смартфон перебирается в карман брюк, а его владелица опирается животом о тонкие прозрачные перила и смеется, смеется, смеется так отчаянно, что кажется, смех вот-вот перейдет в судорожные всхлипы. Защитный Купол, самая суть Полиса, его хитиновый каркас, рухнул, погребая под собой весь привычный и знакомый мир. Мир, осколки которого Лия так старательно сгребала голыми руками и убеждала себя, что еще обязательно склеит его в целую вазу — не хуже прежней.   Снизу доносится новый вскрик и звон разбитого стекла. Фигурки людей, маленькие с высоты десятого этажа, поначалу только высыпали на улицы и тоже смотрели вверх — но теперь Лия видит, как в витрину банка прямо напротив летят первые камни. Где-то вдалеке, в просвете между улицами, разгорается рыжее зарево.   Она их, как ни странно, понимает — этих людей, сбитых в разрастающуюся толпу, готовую расколотить не только витрины магазина, но и весь чертов Полис. На секунду Лия даже хочет оказаться среди них — если бы ей осталось, что разбивать. Ее жизнь и так разрушена, и была разрушена задолго до Купола: ее идеальный мир, который она старательно воздвигла в воображении, никогда не выстоял бы в реальности.   Вот витрина ее карьеры: пустая, безликая, лишенная любого творчества и смелости — выхолощенные манекены песен, интервью с натянутой улыбкой, подогнанные по миллиметрам деловые костюмы, отретушированные до единой поры фотографии.   Вот витрина родительских ожиданий: уже давно разбитая, зияющая пустой дырой, которую Лия так старалась заткнуть чем попало, включая куски собственной жизни — а дыра становилась только больше, больше, как ненасытное животное, желудок которого никогда не заполнится.   Вот витрина ее отношений: свадебное платье, подписанные ее рукой приглашения, завистливые взгляды. И опустевшее место там, где должен стоять Икар — Икар, которого и рядом никогда-то не было, только его бледное отражение; сам «гордость Полиса» вечно убегал прочь, куда Лии доступа нет: за облака своих гениальных идей, на диванчик в лаборатории, а последние месяцы и вовсе — куда-то за пределы города. Икар, который, кажется, уже и вовсе забыл о том, что Лия существует, а она продолжала плакаться в дружеское плечо Брута и оправдывать:   У него крылья, у него мечты, у него проект. Она же всё понимает. Она обо всем позаботится.   А вот витрина…   Додумать Лия не успевает: в кармане издает мелодичную трель смартфон, и девушка выуживает его единственно затем, чтобы сбросить вызов. Пусть всё горит огнем. Пусть горит огнем Икар в своих Пустошах, вспомнивший о ней, только когда небо буквально рухнуло ей на голову.   Но на экране высвечивается не Икар. Лия растерянно моргает и не может нажать «отбой»: на нее смотрит человек, стоявший за следующей витриной: и по-хорошему, расколотить бы ее тоже, заодно со всем остальным, да только рука не поднимается.   — Лия! Лия, с тобой всё хорошо? Ты цела? Где ты?   — Я… в порядке. Дома. Что случилось? Почему у тебя там так шумно? — Лия отворачивается от пылающего, сходящего с ума города, и опирается поясницей о край балкона. Голос из динамика, искренне встревоженный, непривычно высокий и скачущий, лезет под ребра и скребет их когтями изнутри.   — Купол упал, — торопливо поясняет Брут, их-хороший-самый-замечательный-друг. — Браслеты отключились, контроля над эмоциями больше нет, на улицах творится черт знает что. Люди посходили с ума. Оставайся дома, не делай ничего, ладно? Икар с тобой?   Лия морщится. Хорошо, что они говорят по аудиосвязи.   — Нет, не со мной. Понятия не имею, где он, да и плевать уже, если честно.   Повисает неловкая пауза: Лия куда отчетливее слышит грохот, шум, чертыхания незнакомых голосов по ту сторону канала связи: Брут, наверное, куда-то едет. Разбираться с Куполом, восстанавливать работу системы, в общем, заниматься той рутиной, на которую прославленный Икар всегда закрывал глаза. Не его высоты полет.   …За последней, четвертой витриной стоит, прижавшись ладонями, он — Брут, и вокруг к стеклу прилеплены кадры давней, не первый год длящейся дружбы. Идеальное трио, в котором, кажется, именно Брут и был клейким веществом: добровольно вставший на полшага позади прославленного «платинового мальчика», чтобы звучать голосом разума, который и грант выбьет, и ошибки в проектах закроет, и с невестой на прием отправится, и от ее же гнева защитит, пока сам Икар пропадает невесть где. Даже этой ночью Брут наверняка еще не ложился — провел в поисках, куда лучший друг запропастился, не иначе.   И единственный, кто подумал справиться о том, а что происходит, собственно, с Лией.   Смартфон в руке ощущается тяжелым камнем. Лия искусывает губы и крепко жмурится: разбивать эту витрину — страшно. Даже зная, что их идеальное трио и так трещит по швам.   — Давай я приеду? — доносится издалека голос Брута и торопливо добавляет: — Ты какая-то сама не своя.   — Не нужно. Я в порядке, правда. Тебе там еще с браслетами разбираться, я же знаю, что сейчас не до этого и…   — …И будет больше толка, если я помогу унять мятеж. Но я приеду, — настаивает Брут с непривычной, злой напористостью. Следующая фраза и вовсе лишает Лию дара речи. — Браслеты подождут.     Это было так на него непохоже: Брут разрывался бы между дружбой и долгом, но в конце концов выбрал бы долг. Сотню раз извинился бы, что не может приехать прямо сейчас — и подруге ничего не осталось бы, кроме как согласиться, ведь у Брута причины серьезные, приземленные, даже не чертовы никому не нужные гениальные фантазии.   Но вот он готов всё бросить, и свою непоколебимую рациональность тоже. У Лии от мысли о том, что она сейчас кому-то важнее, чем принципы, чем целый рушащийся мир, губы дрожат.   Однако Лия берет себя в руки: настала ее очередь быть голосом разума.   — Не дури. Это не крылья, это дело городской важности, — напоминает она. Ей становится нервно, кончики пальцев исходят давно позабытым зудом. Лия ныряет обратно в комнату, начинает открывать ящики, один за одним: где-то было, она же так и не выбросила последнюю пачку, где-то должно… — Иди занимайся делами, я посижу дома. Мне не привыкать.   Она едва не кричит излюбленным икаровским «эврика!», когда в нижнем ящике стола находятся коробок спичек и измятая, покрытая пылью пачка сигарет. Лия бросила еще несколько лет назад и даже об этой пагубной привычке не вспоминала, однако ночью, когда и так уже всё обратилось в пепел: какая разница?   Брут мешкается: по-видимому, отключение браслетов даже для его «золотого» статуса бесследно не прошло, раз он с таким трудом отступает от откровенно глупых затей. Лия собирается с силами и вкладывает всю строгость, на какую способна:   — Я не из благородства — я хочу побыть в одиночестве, понимаешь? Остаться одной не потому, что пришлось, а потому, что это мой собственный выбор.   — Ладно, — Лия даже без видеосвязи видит, как друг беззвучно-разочарованно вздохнул и взлохматил себе волосы. Как он морщится, и самообладание постепенно, неохотно к нему возвращается. — Я тогда попозже позвоню, если спадет массовая истерика и что-то  станет известно?   — Звони, — соглашается девушка и снова выходит на холодный балкон. — Только, умоляю, если станет что-то известно об Икаре — звонить не надо. Я устала быть ему верной собачкой.   Она отключается с непонятным, злым удовлетворением и опускается на пол, подтянув колени к груди. Брут, всегда понимавший ее с полуслова, на этот раз едва ли понял, что их идеальная дружба тоже горит в огне.   Люди внизу продолжают бить витрины, переворачивают автомобили, а Лия прихватывает губами тонкую сигарету и чиркает спичкой. Пламя танцует на обмазанном серой кончике, завораживает, не дает оторвать от себя взгляд — и она всматривается, всматривается не моргая, до влажной рези в глазах.   За последним целым стеклом стоит она сама. Безупречная. Без единого изъяна. Такая, которой не пристало закатывать истерики, не пристало думать исключительно о себе, не пристало плакать от злой обиды, и тем более — не пристало курить.   Первая спичка догорает, опалив пальцы — Лия с шипением роняет ее, однако тут же чиркает по коробке второй и подносит к кончику сигареты. Горький дым наполняет легкие, и идеальная золотая девочка Полиса растворяется в нем, как в концентрированной муравьиной кислоте.   Город горит, город тонет под звоном стекла и под светом звезд, а Лия наблюдает за этим с высоты — и испытывает небывалое облегчение. Кто бы ни бросил первую спичку, она ему благодарна. Она надеется, что Купол уничтожен окончательно, что браслеты навечно превратились в бесполезную безделушку, и тогда утром она закончит то, что должна была еще давно:   Она разорвет контракт с музыкальным лейблом. Она влепит Икару пощечину и расстроит свадьбу. Заблокирует номера родителей еще до того, как они увидят выпуск новостей. А потом придет к Бруту — и расскажет о том, что с ней происходит, и с их дружбой тоже, абсолютно всё, без полунамеков, без деления на «правильно» и «неправильно». Расскажет — и пусть он делает с этим, что хочет, потому что больше она не будет ни за кого и ни за что цепляться.   Лия утирает мокрые щеки и улыбается. Когда весь твой мир рухнул, остается одно: самозабвенно станцевать на его руинах.