Алые слёзы

      Дело показали Эдогаве Рампо. Честно сказать, ему бы идти в специальную школу для особо одаренных, ведь он жуть какой умный. Мог сразу распознать правду, лишь посмотрев на место преступления или какой-либо перепалки. Иногда, бывало, его забирали с уроков полиция, дабы помог с запутанным делом. Естественно не за даром.       Но сейчас повезло, Рампо посчитал это дело довольно интересным.       — Чтобы Акутагаву наказали? Хе-хе, это так же невозможно, как то, что я бы перестал есть шоколад на литературе. — смеялся Эдогава крутясь в кресле Юкичи. Хозяин кресла стоял рядом, хмуро поглядывая на ребенка. — Я знаю кто виновен и это…

***

      — Если ты хочешь борщ, Федор, то улетай обратно в Россию, здесь такой заказ не принимают. — пробурчал недовольно Чуя, уже устав слушать нытье Доста о том, что из-за их японской непонятной пищи у него скоро появится гастрит.       — Я. Хочу. Борщ.       — Достал.       — Бо-орщ!       — Господи, я атеист, но я взываю тебя о помощи. Спаси меня от этого… — после такого Накахара получил хороший подзатыльник от Федора.       — Хочу-у… — он наклонился к его уху, и резко закричал. — БОРЩ!       — ААА!       — Кто сказал борщ? — из неоткуда появился Гоголь. У Накахары уже дёргался глаз.       — Иди нахй! — прокричал Федор показывая Гоголю довольно неприличный жест.       — Перестал играть.? — спросил Чуя, глядя как Коля молча уходит. Честно, узнав Доста поближе, понимаешь, что он, несмотря на своё хрупкое телосложение, может задать такую трепку, что пока будешь думать над тем, почему же Федор такое устроил имя своё забудешь. Так что, Накахара сначала не понимал почему Дост с таким характером вообще жертва. Он хищник. И при том при сём не простой хищник, а тот, который остаётся в тени, выжидая свою жертву часами, а может и неделями…       — Надоело… — зевая проговорил русский. — БОРЩ!       — Господи, спаси и сохрани, меня грешного.

***

      — С чего ты взял? — спросил уже Мори. Догадки этого мальчика не были подкреплены фактами, так что он как Юкичи, слепо ему не верил.       — Пф, здесь всё элементарно… — скучающе произнёс Эдогава. — Я допросил Френсиса, он мне рассказал с кем у него были перепалки последнее время… — оказалось детектив уже с самого начала начал своё расследование. — Последние три человека это: Маргаретт, Акутагава и… Федор.       — И что с того? — ради интереса спросил Мори, хотя сам уже знал к чему ведёт этот мальчишка.       — Понимаете, Маргаретт из тех, кому ровно всё равно на всех и вся, а с Френсисом она в контакт вообще не вступала, ровно до того инцидента… — говорил Рампо, — того самого, когда Френсис подрался, ну точнее избил, Готорна. — счастье появилось на его лице, когда он обнаружил шоколадку в тумбочке. — М… Маргаретт, естественно, не осталась в стороне, дала пощёчину, ну дальше и так понятно. — он начал кушать шоколадку. — В обфем, следуфий Акутагафа.       — …       — Так вот. Мне стало интересно, почему же он, тень нашего класса, вдруг так взбесился. Стало ясно сразу, дело в его сестре — Гин.       — Да, но при чём тут Федор?       — Тц! Как можно не заметить связь… — снисходительно сказал Рампо. — Френсис вообще не переносит такой типаж девушек. Его типаж — это тихие, спокойные, шатенки. Ну или яркие, громкие блондинки. Гин никак не вписывалась в этот круг. Она — скромная, но может легко дать сдачи, спортсменка и брюнетка. Что Френсису нужно от той, кто никак не влезает в его «вкусовые рамки»? Да и к тому же за ней Акутагава стоит… Уф… Здесь точно было «на слабо».       — «На слабо»?       — И при этом не просто подойти и сказать: «Эй, Френсис, а слабо тебе пойти и поцеловать Гин Акутагаву?». — словно не услыша вопроса сказал он, чуть ли не падая с кресла. — А сделать всё так, чтобы Фицджеральд сам подумал: «А что если забраться на неприступную стену в виде Гин?». Тогда меньше вероятность того, что манипуляции Федора заметят. К счастью, вам повезло — я гений, легко разгадал план этого демона.       — Ты же в курсе, что ему 14, правда?       — Хе-хе, а он полон сюрпризов… — весело сказал Рампо подперев подбородок. — Ну-с, только вот мотивы его я не пойму: месть? власть? шантаж? Что же он хочет от Френсиса…       — Ты преувеличиваешь, Рампо, — подал голос Фукадзава. — Федор-кун, даже в топ 10 не входит по школе, он практически на последнем месте по успеваемости.       — Если он плохо учиться, это не означает то, что он тупой.       — Всё равно, Рампо-кун, — тихо сказал Мори, — если Федор-кун и виноват, то существенных улик он не оставил. Сам знаешь, обвинять кого-то лишь основываясь на пустые факты — это неправильно. Нужны улики, чтобы доказать это.       — Улика номер один: он за вами.       Взрослые синхронно обернулись. Там и правда стоял Федор мягко улыбаясь. Мори, эта улыбка, напомнила улыбку Дадзая…       Это ему жуть как не понравилось.       — Я решил сознаться в совершенном мной преступлении. — поднимая руки произнёс Федор тихо ступая к Рампо.       — С чего бы это?       — Преступление есть мышление, преступление есть дыхание, — произнёс Федор вздыхая, говоря на родном языке. — Лишь наказание остановит дыхание…       — Мы не понимаем, Федор-кун.       — Ох, да. — улыбаясь произнёс Достоевский. — Я забыл. Ну что ж, я скажу вот что…       Эдогава слегка наклонился вперёд смотря на невинное личико Федора. На его большие фиолетовые глаза и мягкую улыбку. Хотел увидеть хоть какой-нибудь знак на то, что он лжёт. Хоть в глазах, как в старых книгах.       — Я разбил окно, случайно. — Федор скрестил руки сзади склоняя голову. — Я решил сам сознаться… — Рампо тихо захихикал. — Всем известно, что информация передаваясь из уст в уста, постоянно меняется, рассказчик вносит не самые хорошие изменения, дабы сделать историю интересней… Я разбил окно, когда кидал камни в Дадзая… А вы могли услышать совсем иное, может даже, что я кинул Дадзая в окно и не только стекло разбилось, но и сам Дадзай-сан.       — Ты правильно поступил, Федор-кун. — похлопав его по плечу сказал Юкичи, при это поглядывая на задумчивого Рампо.       — Позволишь, устроить допрос?       Он. Спросил. Это и напрягло Юкичи, в любом другом случае, Эдогава просто бы начал допрос без всяких формальностей…       — Конечно. — кивнул Достоевский.       — Почему ты кидал камни в Дадзая?       — М-м… Я хотел борщ. Ну хочу. — ответил Федор при этом задумчиво глядя в потолок. — А Дадзай говорил, что от борща тоже проку мало и нефиг преклоняться какому-то супу. Ну, я и разозлился.       — А идею подкинул Чуя.       — Хе-хе, ага.       — Хорошо. Когда примерно это произошло?       — Да пять минут назад.       — Где сейчас Дадзай?       — В туалете. — честно ответил Федор.       — Так-с. И последний вопрос, Фёдор-кун: зачем ты напустил Акутагаву на Френсиса?       В ответ он получил лишь прищуренные глаза и загадочную ухмылку. Этого было достаточно.       — Ох, с чего вы взяли, что это я..? — это было настолько наигранно, что ложь мог почувствовать даже Атсуши. — Мне всего лишь 14, да и что мне нужно от Френсиса.?       — Я узнал, что вы в не самых лучших отношениях.       — Оу, он просто забирает постоянно ушанку…       — Мне сказали, что ты крадёшь у Френсиса деньги.       — Клевета. — серьёзно сказал Федор, ведь это было чистейшей правдой. — Мне его деньги даром не нужны.       — Хм, почему же.?       — Рампо, это затягивается. — предупредил Юкичи.       — Каким же образом он получает эти деньги? — ответил вопросом на вопрос Достоевский. — Ох, не так сформулировал… Как же его родители зарабатывают такую кучу денег, если мать его — калека, а отец давно помер?       Он просто молча ушёл, лишь весело помахав на прощание Эдогаве.       — Крыса…       — Эм?       — Вы забыли, что Дадзай в больнице лежит?       Достоевский направился в библиотеку.       Рампо вышел, но направился в противоположную сторону.

***

      — Я никогда не видел Рампо таким задумчивым. — произнёс Атсуши.       Рядом сидел хмурый Акутагава, вновь читая очередную книжку. От такого заявления, Рюноске поднял голову и посмотрел на Рампо. А Тигр то прав.       — Наверно над моим делом мучается. — скучающе произнёс Акутагава вновь возвращаясь в книжный мир.       — Твоё дело. Хах…       Здесь явно что-то не то. Явно что-то не договаривают. И Накадзиме жуть как хотелось узнать, что же кроется под всем этим…       — Будешь много думать, отупеешь. Хотя куда тебе… — вновь язвительные замечания от Рюноске. Ацу уже так привык к ним, что это стало неотъемлемой частью его жизни. Все эти оскорбления, постоянные напоминания о том, насколько же Атсуши тупой… Эх, через лет 40, это будет для него самыми яркими воспоминаниями, которые он не забудет до конца жизни.       «Акутагава Рюноске, мой друг (наверное), постоянно оскорблял меня, язвил, и вообще для него я почему-то Тигр…»       — Эй, Ацу, проснись и пой. — щёлкая пальцами перед его носом говорил только что подошедший Чуя. — Влюбился что ли?       — В-влюбился, ты о ч-чём? — нервно спрашивал Атсуши ища глазами того, кто ему об этом сказал.       — Рю, не в курсе, в кого твой Тигр влюбился? — копируя манеру речи Дадзая чуть ли не пропел Чуя.       — Пф… В кусочек бекона на свалке. — бросил Акутагава не отводя взгляда от книги.       — Э-эй! Акутагава, это не смешно! — прокричал возмущённо Ацу, щёки его запылали розоватым цветом. Было слышно как откровенно ржёт Чуя и как Рю закрылся книжкой, тихо хихикал.       — Я… Для чего… Ха-ха… Сюда пришёл, — смог наконец Чуя составить нормально предложение. Приступ смеха слабел, а вскоре и вовсе ушёл. — Кхм, Дадзай в больнице.       — Он же ногу сломал, что-то случилось ещё? — обеспокоенно спросил Ацу.       — Нет. Просто кроме ноги, этот придурок себе ещё оказывается мышцы шеи растянул. Голову резко повернул, и всё — так и сидит. — Чуя повернул голову налево, показывая, наглядно, как выглядит Дадзай. — Ещё сломал себе несколько ребер, ну и позвоночник слегка прогнулся. Врачи боятся, что если не лечить, будет до конца жизни в инвалидной коляске.       — Дадзай же только с дерева упал…       — Этот растратчик бинтов конечно живучий, — вздохнул Накахара поправляя свою шляпу. — Но его тело довольно хрупкое…       Последнее он сказал намного тише. Атсуши кивнул, а Акутагава всё сидел со своей книжкой не отрывая от неё взгляда.       — Рю…       — Мне нужно поговорить с Федором. — вспомнил Акутагава закрывая книжку. Он встал и уже хотел уйти, но рука Атсуши его остановила. — Не трожь, пальцы отрежу.       — Акутагава, ты пойдешь с нами? — отпуская его, спросил Накадзима.       — Я подумаю. — ответил тот не поворачивая головы и ушёл.       — Его можно понять, — подал голос Чуя, передавая портфель Ацу, — представь себя на его месте.       — Я понимаю его, — вздохнул Атсуши, — даже слишком хорошо.

***

      Библиотека.       Этот прекрасный запах книг. Мертвая тишина, нарушаемая лишь тихим шелестом страниц. Здесь всё как в трансе. Словно тихий лес, который Аку знает как все свои пять пальцев.       — Рю…       Он сел за столик где сидел его знакомый в ушанке. Это был конечно Федор собственной персоной.       — А, Федор…       Акутагава в отличие от других совсем не опасался Достоевского, даже наоборот симпатизировал и больше всех с ним общался. У них было много общего, оба любили поговорить о том, как же люди всё же глупы по своей натуре, о книгах иногда о фильмах советского времени. И у них было одно общее…       — Я то же, как и ты, смертельно болен. — сжимая сердце произнёс Достоевский. Громкий звук упавшей книги разрушил постоянную тишину, все обернулись на Акутагаву, который и уронил довольно тяжёлую книгу.       Рюноске не мог нормально дышать. Нужен был воздух. Очень много воздуха. Вот поэтому он схватил Федора за руку и поспешным шагом побежал на улицу. Они остановились у ближайшего дерева.       Там он вздохнул очень глубоко, пытаясь прийти в себя. Руки дрожали, а дышать становилось всё сложнее и сложнее. Вот поэтому он хрипло дышал, смотря на Фёдора.       Его друг… Наверное, друг… Болен. Болен, как и он, смертельной болезнью. Они оба могут умереть в любой момент. Оба могут потерять друг друга в любой момент.       Русский не сказал и слова. Он понимал его чувства и думал тоже самое.       Постепенно ты привыкаешь к тому, что можешь в любую секунду помереть. Но вот когда так же болен близкий человек… К этому не привыкнешь, это не выкинешь с головы. Ты постоянно переживаешь, постоянно рядом с ним, если вдруг что, помочь, а может и… Так и произошло с его матерью. Она умерла, когда он находится в школе. В 12:47, на математике.       Достоевский как никто его понимал. Он сам сейчас находится на грани срыва. Когда он только узнал у врачей, что Рю смертельно болен… Он боялся, что вот-вот у него будет нервный срыв и потом не то что хрен успокоишь, потом он и может с жизнью попрощаться — для Доста это было самым оптимальным вариантом. Да, его иногда, даже часто, посещали мысли о суициде, но при этом он не спешил совершать это. Он держался ради Веры. А теперь…       Ради Акутагавы.       Дост хотел рассказать об этом, но не смог и слова вымолвить — боялся, сейчас вырвутся предательские слёзы, ведь мысли о матери уже расшатали его внутреннее спокойствие. Он просто неуклюже поднял руки и притянул к себе.       Объятия.       Рю так и хрипел. Еле подняв дрожащие руки, он как-то смог повторить этот дружеский жест.       — Мы не умрём напрасно, — прошептал хрипло Достоевский не спеша вырваться из объятий. Как же… Как же этот момент напоминает ему каждый божий день с матерью… — Мы не умрём как собаки на свалке, Рю. Мы не умрём от этой чертовой болезни.       — Федор…       — Тише… — остороняясь прошептал он. Федор приложил палец к его губам. — Верь мне, мы не умрём так и не сделав ничего для этого мира.       — Я… Верю… — прохрипел Акутагава, закрывая глаза. — Я верю.       — Верь, мой друг. — мягко улыбнулся Достоевский. Акутагава был первым кто увидел эту его улыбку. Это означало для Федора… Что теперь Рю на одном уровне с Верой.       — Федор, — тихо сказал Акутагава, прочищая горло. Он явно собирался сказать нечто важное. — Пообещай мне, что когда я умру… Ты положишь на моё надгробие не букет цветов, а ветку инжира…       — Не говори так, Рю…       — Пообещай.       — Я… Обещаю.       Его мать просила то же самое.       Это было последней каплей.       Одинокая слеза упала на руку Акутагавы. Он приподнял подбородок Достоевского и увидел как глаза того наполнились слезами.       — Ма-ма…       Акутагава не понял его. Но всё равно обнял, тихо шепча, что всё хорошо, всё нормально и он живой. Все живы и здоровы. Аку тихо опускался на корточки. Федор слабел, ноги его подкосились и он упал прямо на него. Рубашка Рю намокла под чужими слезами.       Но он молчал. Молча успокаивал его, гладя его волосы.       Федор вспоминал мать. Он находил слишком много параллелей с Акутагавой.       Это было невозможно. Рю слишком походил на его маму: такой же начитанный как и его мать, такой же мрачный и нелюдимый на первый взгляд… Но если познакомиться поближе, понимаешь насколько чуток и раним Рю… Такие же чёрные, как две бездонные ямы глаза… Такие, что даже зрачков не видать.       Не верите в переселение душ? А вот Федор поверил.       — Я… Боже, как я слаб… — прохрипел он поспешно вытирая предательские слёзы. Но Акутагава лишь сильнее прижал его к своей груди.       — Эй, тише, — шептал Рю ему на ухо, — ты не бесчувственное существо, Федор. Ты не слаб, ты просто слишком много терпел. — всё шептал он, чувствуя как трясется Достоевский. Рюноске тоже когда-то плакал. — Поплачь. Утопи меня своими слезами. Пусть я буду первым и последним кто видел твои слёзы. — его так же успокаивала Гин. Он не забудет это.       Федор так и сделал.       Он в первый и последний раз заплакал. Первый раз после смерти матери. Его слёзы увидел ещё кто-то кроме матери и Веры. Невозможно.