Все, что я хочу о тебе знать

      Кажется, все вокруг теперь знают что-то связанное с Уиллом, чего не знает Майк.       Все, даже Нэнси. О том, что сестра включена в список людей, из которых сам Майк исключен, он догадывается не сразу и совершенно случайно.       Нэнси собирает вещи в старый дом Хоппера, хотя тот не отремонтирован и при всем желании не сможет вместить всю семью целиком. Они решают остаться там, хотя бы на первое время. Их можно понять: после долгой разлуки, после возвращения из мертвых, после всего случившегося ада, им нужно побыть всем вместе. Семьей.       Сестра кладет в коробку самое теплое одеяло из имеющихся, Майк отмечает это, но ничего не говорит. А потом видит, как одеяло она отдает Уиллу и тот расцветает благодарной улыбкой. Майк наблюдает за ними краем глаза, потому что занят разговором с Эл — теперь неловким и будто вымученным; никто из них не смотрит друг другу в глаза, и каждому хочется оказаться где угодно, только не здесь.       Майк предлагает ей остаться ночевать у них дома; ну, в месте, где цел потолок и при желании можно разместить всю семью Хоппер-Байерсов. Эл качает головой; ее отец вернулся из мертвых, и ее желание побыть с ним подольше легко объяснить. Но и Уилл отказывается тоже, хотя Майк уверен, что у них уже все хорошо.       Самое тяжелое для Майка — жутко нервничащего, не находящего себе места без причины Майка, — Уилл не отказывается напрямую, только затравленно смотрит на Джонатана. И старший брат понимает без лишних слов:       — Думаю, нам лучше будет побыть сейчас вместе.       Майка мучает одновременно две вещи — непрозвучавший отказ и теплое одеяло, — поэтому он, не сдержавшись, спрашивает у Нэнси по пути домой:       — Под тем одеялом даже зимой жарко как в аду. Зачем ты привезла его Уиллу?       Нэнси погружена в собственные мысли — и вряд ли веселые, — поэтому долго молчит, перед тем, как ответить:       — Уилл всегда мерзнет. Ну, после того, что случилось… тогда. Он спал под этим одеялом, когда оставался у тебя на ночевки даже летом. Ты… не помнишь?       Ночевки до отъезда Байлеров в Ленору покрыты туманом. Майк вспоминает — с ностальгией и страхом одновременно, — как они проводили шумные и отчаянные вечера в подвале, пытаясь насытиться общением перед предстоящей разлукой. Майк помнит соленые от слез губы Эл, которые он целовал в темноте, и фильмы, которые никто из них, кажется, ни разу не досмотрел, потому что всегда находилось что-то более интересное.       Кажется, Уилл спал на полу, дальше от всех, и кутался в это самое одеяло. Кажется, уже тогда он больше был не с ними, ускользал незамеченным наверх, к Холли, помогал матери с приготовлением ужина, злил Майка этими исчезновениями, хотя мало кто из них замечал его отсутствие сразу и по-настоящему.       Как Майк мог забыть об этом? И, главное, как Нэнси смогла запомнить?..       — Ты в порядке? — спрашивает Нэнси, и, судя по ее прикосновению к плечу, не в первый раз.       — Да, прости. Задумался.       — Об Эл? У вас все в порядке? Столько всего случилось. Наверняка это очень… тяжело.       Майк смотрит с явным недоумением — в конце концов, они с сестрой не так близки, чтобы разговаривать на подобные темы. Или за время его отсутствия в Хоукинсе что-то изменилось?       — Ты можешь рассказать мне, если захочешь, — идет на попятную Нэнси, наверняка тоже думая об их утраченной — или никогда не существовавшей — близости. — Просто знай, что можешь.       — Знаю, — ложь дается легко. — Как ты вспомнила про это одеяло?       — Одеяло?.. Господи, Майк. Оно такое теплое, что под ним мог спать только Уилл. Мама предлагала навсегда его отдать, но вышло вот так. И к лучшему.       — А то, что он до сих пор мерзнет?       — Не думала, что мы будем разговаривать об этом!.. Джонатан рассказывал. Хотя Уиллу реже снились кошмары в Леноре. Жаль, что им пришлось уехать оттуда, Уиллу нравилось там.       — Н-нравилось?..       — Ну да. Там ведь известный преподаватель рисования и подработка в выставочном зале. И там тепло, теплее, чем здесь. Уилл не рассказывал? Не о тепле, конечно, о занятиях…       Майк слушает внимательно и сжимает кулаки до онемения пальцев. Кажется, Уилл говорит, но не разговаривает с ним. Разговоры, которые вспоминаются на пути через однообразную пустыню, вмиг оборачиваются пустыми, лишенными искренности. Майк напрягается, и в голове всплывают куски диалогов — все, как один, об Эл, о том, что она достойна кого-то другого, лучше, чем Майк. Уилл горячо убеждает его, что это не так. Но что, если Уилл тоже достоин кого-то другого, лучше, чем Майк?       Эта мысль кажется такой же болезненной; нет, даже болезненнее. Он мог быть не лучшим парнем в своих первых отношениях, но быть худшим другом в дружбе, длившейся всю его сознательную жизнь?..       — Все образуется, — говорит Нэнси, аккуратно заворачивая к дому. — Такое случается. Вы расстаетесь на долгое время и… ваша связь как бы становится… прозрачной?.. Нужно время, чтобы ее восстановить. Видимо, для тех разговоров просто не было времени.       Майк неуверенно мычит; это должно сойти за согласие. Он вылезает из машины, как обычно неловко, ударяется локтем о дверцу и почти не обращает внимания. Внутри другая боль распространяется по телу толчками с кровью и кислородом.       Нэнси замирает у машины; что ей подсказывает, что нужно продолжать говорить? Безучастное выражение лица младшего брата? Если так, то она читает его эмоции лучше многих, лучше версии себя несколько лет назад.       — Если тебе так важно, ты можешь расспросить его, узнать все. Уверена, Уилл ответит.       Майк смотрит на нее со смесью настороженности и недоверия. Он не ожидает, что старшая сестра, ставшая такой жесткой за время короткой разлуки, вдруг резко сократит расстояние и сожмет его: тощего, нескладного, на голову выше и будто не созданного для ласки в объятиях. Майк растерян, но благодарен, хотя и не сразу сообразит ответить и сжать ее, такую хрупкую и приятно пахнущую, в ответ.       Нэнси усмехается в его плечо, с едва различимой горечью:       — Всегда забываю, что мы — не Байерсы. Только в их семье объятия ожидаемы и идут на пользу.       Майк чувствует ту же самую горечь, усиливающуюся, давящую неотвратимостью, и гладит ее по спине: еще неуверенно, будто в первый раз.       — Мы можем это исправить.       В конце концов, они — не их родители.