И вино, и сталь

      – Она черна, дитя, – говорит паучиха, – черна, и ничего не поделать с этим.       Ронёжек чувствует боком холодный камень пещеры, и хочет встать и бежать, но не может. Паучий голос скрипит и скрежещет в его голове.       – Твоя кровь, дитя, – говорит она, – от крови не убежишь. А твой род все бежит и бежит – к свирфнеблинам, к феям, наверх, где солнце жжет вам глаза... Какие вы глупые.       Ронёжек хочет вдохнуть, чтоб ответить, но что-то сжимает его поперек груди – и он закашливается и чувствует, как на пол с уголка губ течет теплое. Ладони его кто-то содрал до мяса. Ног он не чувствует вовсе.       Королеву его молчание злит.       – Ты предатель, – шепчет она, – все вы, все – предатели.       И перебирает перед собой страшными тонкими лапами – будто плетет. Всегда плетет.       На то и паучиха.       Только тогда Ронёжек находит свой голос.       – Ты, – хрипит он, – это ты предала...       А она смеется над ним, и Ронёжек чувствует вдруг, как поднимается, и что поднимает его что-то другое, а не он сам – что-то качается и растет под ним. Еще до того, как взглянуть вниз, он чувствует, что щеки его горячи от слез.       – Твой Кореллон не был мне ни богом, ни мужем, – говорит паучиха, – Илистри не была дочерью. Разве тебя не учили, как они были жестоки с твоим народом?.. Ну ничего. Я тебя научу...       Голова у Ронёжека падает, и он смотрит – под ним вырастает паучье тело, и передние лапы его слепо шарят по полу пещеры, как будто плетут, плетут паутину... Ворсинки на них блестят от черной влаги. Черное жирное брюхо дрожит от собственной тяжести.       Ронёжек не успевает даже согнуться – его рвет желчью и кровью себе на грудь.       Паучиха смеется над ним.       – Выкупайся в их крови, – шепчет она, вдруг ласковая, – те, кто танцует вокруг костров – их кровь хороша и тепла. И тебе, паучок, станет хорошо, станет тепло...       Ронёжек утирает ладонью рот. К языку его липнет кислая желчь.       – Я стану сам танцевать с ними, – говорит он.       – Посмотри на себя, – с тихой жалостью говорит она.       Но Ронёжек упрямо жмурится, упрямо глотает тошноту.       – Я стану, – говорит он, – стану сам с ними танцевать.       Паучиха молчит, и Ронёжеку слышно только сухой шелест лап – может быть, его собственных. От этой мысли у него кружится голова.       Ронёжек понимает, что остался один, когда слышит смешливое эхо – далеко в темноте радуется богиня Ллос.