И вино, и сталь

      В окно таверны, улегшись на груду грузов, заглядывала большая луна. Ронёжек взошел на сцену и улыбнулся. За его полным бедром, на трехногом табурете, накрытом обрезком шелка, блестели от свечей два расшитых веера и короткий меч.       – Я вижу сегодня, – сказал он, – благородных вестпортцев! Надеюсь, они также будут и благосклонны к артисту...       В углу, у камина, красноносый старик икнул – и плеснул из кружки.       – А ты, э... Откудова такой взялся?       Верхняя широкая губа у Ронёжека все так же улыбалась. Он развел руками в больших рукавах.       – Я и вправду еще не представился вам. Ронёжек из Подземья – вот мое имя. Мать и отец мои отказались от родовых имен, и теперь я ношу с собой только имя моей земли.       Кто-то оглядывался на забулдыгу. Люди шептались. Гномка Тана, усевшаяся с лирой на коленях на край сцены, вытянула шею чтоб рассмотреть получше. Вестпортцам было, правда, все равно, какое представление сегодня смотреть – как дроу танцует или как вытаскивает пьянчугу во двор, чтобы там понаддать ему волшебных пинков.       – Так и вали, откуда пришел, – старик икнул, – мля... Пшел вон!       Трактирщица, до того смотревшая, скрестив руки под грудью, теперь вышла вперед. Большой кулак ее схватил рубаху у старика над горбом.       – Ты, Брен, дошутишься у меня...       – И ты пшла...       Ронёжек так же смотрел, улыбаясь. Руки его были сцеплены за спиной, белая прядка скатилась с круглого плеча, когда он склонил голову.       Трактирщица дернула старика ко двери:       – Что с тобой таким делать-то...       – Ничего с ним не делай, – громко сказал Ронёжек, – брось на лавку его, Марна, пускай проспится.       – Да разве ж он успокоится!       Старик и правда мычал, качался и упирался, пытался дать Марне сухим кулаком в живот, пока та держала его как котенка. Гномка Тана нервно щипала струны. Кто-то в маленькой зале смеялся.       Ронёжек вздохнул. Он посмотрел на старика прямо, красно-розовыми глазами, и тот – вдруг – замер весь, как замирают от человечьего взгляда зайцы или олени.       – Спи, – сказал Ронёжек.       И пьяница уснул, повиснув у трактирщицы на руках. Вестпортцы зашептались, кто-то захлопал в ладоши, опять засмеялся. В шапку у ног Таны кинули серебряный.       Марна положила старика набок на лавку и обтерла о передник руки. Ронёжек два раза топнул о сцену носком мягкого сапога.       – Я станцую для вас, по обычаю моего народа, – снова заговорил он, – танец с веерами, а после – танец с мечом.       Когда Ронёжек вышел к причалам, было темно и пусто. Кто-то, кажется, странно взглянул на него на портовой улице, но увидел синий отлив кожи и белые кольца волос под капюшоном – и отстал. Ну их, к Бездне...       По дороге большая луна путалась во флюгерах и печных трубах, и, ниже, уже у воды, в снастях. Только когда Ронёжек вышел совсем к причалу, она встала высоко и ясно, кинув на воду серебряную дорогу к острову вдалеке. Винифер, вроде. Говорили, там хороша сталь и хорош виноград.       Ронёжек посмотрел на воду и на тропу. Его качнуло к ней, вперед. Он отступил.       – Что такое? – он поднял глаза наверх, – Зачем ты снова зовешь меня? Я столько шел, через весь край, и вышел к концу земли. Там, дальше, Дева, одна вода.       Ронёжек помолчал. Тихо плескался прибой.       – Я не ропщу, – он нахмурился и махнул рукой, – так, просто...