Трое несчастных в стенах одного кабинета

- И-е-е-е-х. - с облегчением выдохнул младший лейтенант и пробормотал. - Дурдом. Малахольный на малахольном, чёрт возьми! - Это да. Идиотов тут, как говна за баней. - подал сочувствующий голос Скударь, до этого сидевший тихой сапой. Он уже тоже покончил со своими отчётами и теперь с некоторым пренебрежением отодвинул от себя папки, укладывая нагуталиненные ботинки прямо на стол. Геннадий в ответ на его сравнение вопросительно вздёрнул одну из бровей — среди его друзей и знакомых никто акт дефекации за баней не устраивал. По крайней мере, он о таких инцидентах осведомлён не был. Пропуская тему с баней, Скоба небрежно добавил: - И главное каждый нам в рубашку плачется, о судьбине горемычной поведать хочет. Дико это всё. Не так я себе эту работу представлял. - Привыкни уже, Генка. - отзывчиво, по-отцовски так, приговаривал Лука. - Мы тут не столько допрашиваем, сколько исповедуем бедных и несчастных прокажённых. Старший лейтенант, кряхтя, скинул ноги со стола, нашарил среди разлетевшихся страничек пачку сигарет и щеголеватой походкой направился к гораздо более чистому столу коллеги. Добравшись, он присел свой откормленной задницей на его край. Деревянное изделие от такой наглости аж затрещало, отчего Скударь тут же виновато слез с плоскости, оставшись стоять, прощупывая узкие тёмные брюки на предмет зажигалки. Лука имел статный, уверенный, мужественный вид. Лет ему было где-то под сорок: тридцать восемь, если память не врёт. Был он высок, крупен, фигуру его украшал «возрастной» живот, крепкие руки, длинные ноги. Даже в рабочей форме он прямо-таки источал энергию рубахи-парня, своего в доску в любой компании: дружелюбного, юморного и энергичного. На пользу этому образу так же играли крупные черты откормленного лица с твёрдым, но немного развязным выражением, какое бывает либо у оптимистов, либо у хозяев положения. В целом у старшего лейтенанта было приметное, даже броское лицо «загадочного незнакомца из толпы», образ которого надолго задерживается в твоей памяти, кружа в ней, подобно осеннему листу в ураган. Внимание любого глядящего на него притягивал тяжёлый квадратный подбородок, выдающийся нос-картошка и рыбьи, на выкате, зенки блестяще-голубого цвета, точно два колодца, на водную гладь которых падал полуденный солнечный свет. Он активно лысел в последние два года. На макушке уже почти не осталось светло-русых волос, а около лба их кривой строй с каждым днём становился всё реже, всё мельче. Впрочем, кажется, мужчину совсем не волновала алопеция — бич многих представителей сильного пола. - Гена, а айда сегодня к нам, в гости, а? - старший прикурил прямо в помещении, никого не стесняясь. Он знал — его друг не против. - Моя Алёнка борщ должна сварить. Причём настоящий! И Милка, егоза такая, все нет-нет да спросит: «А когда дядя Геша придёт?», хах. Любят тебя мои домашние. И я тебя люблю. А тебе… Тебе полезно к людям, на свет человечий выбираться. А то сидишь сычом, разве это дело? - тон у товарища был мягкий, обволакивающий, как топлёное масло. Он будто не говорил, а то ли мурчал, как довольный кот, разлёгшийся на печке, то ли руладой распевал верлибр. Да и без того предложение было заманчивое. Скударь не врал — его дом оставался единственным местом, где к Геннадию относились с теплотой и заботой, где он чувствовал себя не просто хорошо, но даже превосходно. И всё же каждый раз младший понимал, что подсознательно хочет вытолкнуть друга из этой маленькой ячейки общества и занять его место. Осознание это тут же вызывало тошнотворное отвращение, стыд, ненависть к себе. Нет, Скоба ни в коем не был безответно влюблён в Алёну, однако её образ прекрасно вписывался в его представление об идеальной супруге: умная, общительная, кроткая, горячо и нежно любящая мужа и ребёнка, к тому же замечательная хозяйка. Было в ней что-то, что перекликалось с прошлой, давно ушедшей жизнью. Утешением служило только то, что сегодня выбора между «идти, борясь с самим собой» или «не идти, лишая себя радости и вновь представая перед всеми затворником» не было — у Геннадия было стопроцентное алиби. - Не могу сегодня, Лука. У мамы день рождения. Договорились с отцом на могилку съездить. - скупо, без лишнего накала страстей, даже с какой-то детской непосредственностью дал знать младший лейтенант. - А, ой. Извини, забыл про эту дату. Тогда конечно-конечно. Поезжай. Ну а борщ я тебе завтра на работу принесу. Подумать только, ты ведь за все свои годы так настоящего борща и не отведал. Это упущение нужно мигом исправлять! - сперва старший явно смутился, оробел, боясь задеть коллегу за живое и по этой же причине тут же перевёл тему в иное, далёкое русло. - Да ел я твой борщ, Боже мой, вот пристал-то! - с улыбкой ответил в конец отошедший от рабочего ритма Скоба. - Матушка, между прочим, очень даже хорошо его готовила. - Балда ты необучаемая! - абсолютно беззлобно цыкнул старший лейтенант, прикусывая фильтр у края толстых губ. Из-за торчащей во рту папиросы звучал он косноязычно. - Свекольник это был, све-коль-ник, ещё раз повторяю. Я же тебе про борщ, а это, как говорят на моей малой родине: «две большие разницы». - Как скажешь! - махнул на этот извечный спор рукой Геннадий, добро посмеиваясь. - Значит, буду завтра борщ уплетать за обе щеки и твою Алёну Сергеевну расхваливать. - Подхалим. - в шутку обозвал старший, повторяя жест собеседника. Вот только отчего-то от этой шутки внутри всё съежилось, покрылось россыпью игл. - Ладно, тогда давай собираться что ли… - как-то неуверенно промямлил Скударь, метким броском выдворяя окурок в открытую форточку, всё ещё пропускающую свистящий ветер. Он дошёл до своего стола, вынул из под него свой кожаный портфель, потянул было толстые коротки пальцы к замочкам на его карманах, но при первом лёгком прикосновении словно обжёгся о них. - Слушай, Гена, а ты сильно торопишься? - он зашёл издалека, тем не менее тембр его голоса переменился, остыл, загрубел. - Вроде нет. Отец должен мне звякнуть, когда готов будет. Пока, как видишь, труба молчит. А что такое? - с любопытством вопрошал так и не начавший сборы Геннадий, выглядывающий из-за прямоугольника монитора. - Да разговор есть один. Важный. Думаю, откладывать его нет смысла. Так что давай сейчас, что ли. У Скобы была отличная черта характера: он никогда не паниковал во время создания этой интриги, ибо знал, что самые худшие предположения обычно в тоже время и самые нереалистичные. - Ты не подумай, я к тебе не с отеческой опекой лезу, но с дружеским советом… - Лука очень осторожно собирал из слов предложения, пытаясь создать нужную атмосферу. Запнувшись, он пару раз клацнул зубами, как бы раскусывая тяжелую мысль, при этом уставившись на собеседника. Перед ним сидел дюжий, сравнительно молодой человек среднего роста. Его уставная рубашка красиво облегала мышцы, явно не забывающие, что такое физическая нагрузка. Его блондинистые волосы были как всегда добросовестно выстрижены в строгий полубокс. Массивный морщинистый лоб был широк, крутым склоном он выпирал над утопленными вглубь черепа глазами янтарного цвета. Брови у него тоже были светлые, густые, аккуратные, а вот ресниц, на удивление, почти не было видно. Маленький курносый нос больше походил на странноватый клюв, на круглых щеках виднелись крохотные оспинки, губы были неровные, часто усечённые полосами, узкий подбородок горбинкой выступал вперёд, острые, почти как у эльфов, уши были плотно прижаты к черепной коробке. В целом, вид Геннадий имел ладный, импозантный. Имел, пока любующийся им не начинал подмечать удручающие детали: взгляд у мужчины был неизменно стылый, кусачий, взрослый, даже неоправданно старый и дико затравленный. В каждом движении читалась праздность, какая-то умученность бытом. Именно эти две детали превращали младшего лейтенанта из молодого мальчика, с которым все хотят потанцевать, в разбитого, подавленного, надломленного, грустного, до боли усталого, мрачного типа, который вечно притворяется, будто у него все хорошо. Поддерживает иллюзию как для окружающих, так и для самого себя. Перед Скударём сидел его друг, которому он желал лишь добра. Правда, от такого добра обычные люди пустились бы наутёк. Вот только Скоба обычным не был, как минимум в силу специфики его рода деятельности. - Короче, не могу я слова подобрать, скажу так: увольняйся, Гена. - наконец выпалил, как из пушки, старший, тут же покачивая головой от смятения. Теперь опешил уже сам Геннадий, выпучив очи. Мышцы его измождённого лица едва дёрнулись, сконструировали выражение искреннего недоумения: - Оба-на! Это что, я тебе так опостылеть успел? Да ты погоди, потерпи ещё немного уж. Скоро в моем кабинете ремонт закончат и выселят меня отсюда. Не будешь ты больше немым свидетелем моих допросов. - мужчина произносил это всё в шутливой манере, потому как больше ему ничего не оставалось — слова старшего выбивали почву из под ног, при этом не давая никакого понимания. - Вернее не увольняйся, переводись, вот. Да и не в кабинете дело, не ёрничай. Ты, наоборот, лучший мужик из всего здешнего офицерского состава. Ты — настоящий друг и патриот. Ломать копья ради блага других — твоё обычное жизненное состояние. Потому и говорю — вали отсюда. Не место тебе здесь. - бархатный голос Луки вкрадывался прямо в уши, заговаривая те внимать его словам. - Слушай, я тебя совсем не понимаю… Ты имеешь ввиду, что меня, типа, здешняя бюрократическо-карьеристская система схарчит? - в смятении буркнул Скоба, обескураженный этим потоком слабосвязанных предложений. - Да нет. Хотя да. Подполковник Предько нас всех здесь сожрёт и высрет когда-нибудь, но ты у него будешь первым в очереди — есть у него к тебе какая-то личная неприязнь. Ну да не о том я толкую. Ты не перебивай, ты послушай. - голубоглазый мужчина пару раз притопнул ногой, сложил руки на груди и с деловитым видом начал ходить по комнате туда-сюда — так ему легче думалось. - Тебе здесь не место. И не потому, что ты слишком плохой или хороший работник. Ты, скажем так, золотая серединка. Однако я за тобой не первый год наблюдаю, дружим мы тоже не первый год. И я же вижу, что эта работа тебя убивает. Медленно, едва приметно, с сардонической точностью. Ты увядаешь у меня на глазах. Замыкаешься, теряешься, болтаешься, прости меня, как говно в проруби. Видно же, что тебе в комендатуре не по себе, инородный ты тут, как донорский орган, не проверенный на совместимость. Нехер тебе среди нас — крыс штабных делать. Тебе нужно обратно — в Зону. Особенно с твоим-то к ней отношением. - старший лейтенант вдруг замер, как по команде «смирно». Бросил вопрошающий взгляд на друга. Тот сидел сам не свой. У него дергалась жилка на скуле, проступили желваки. Отношение к Зоне у него и вправду было нестандартным для военного. Тут Геннадий был ближе всего к обормотам из сталкерской группировки «Свобода». Он тоже считал, что Зону не нужно уничтожать. Она - равноценный обмен для человечества, точка переосмысления многих воззрений. Плата за них парой-другой тысячей жизней — пустяк в всеобщем масштабе. Люди ведь не боятся ГРИППа, хотя он за год убивает гораздо больше людей, чем Зона успела упокоить от самого своего зарождения. Но человечество не боится ГРИППа, ведь он не персонифицирован, скрытен. А Зона имеет наглость заявлять об изнанке человечества открыто, во всеуслышание, оттого и провоцирует у обывателя страх и ненависть. А то, что в Зоне якобы одни убийства, - брехня. В корень зрить никто не желает. Сама Зона ни коем образом не заставляла людей убивать друг друга, даже наоборот, придумала им общего врага, дабы те могли сплотиться на его фоне. Но нет. Жажда грызть глотку ближнему своему заложена где-то в человеческой природе и Зона тут ни при чём. Она лишь даёт плацдарм, который человечество извращает по своему образу и подобию. А так, будь то Зона, война, бандитские разборки где-нибудь на окраине провинциального города - всегда найдутся люди, жадные до крови и страданий, готовые разменять десятки человеческих жизней на пачку вечнозеленых или даже просто на эйфорические ощущения от насилия, от власти над чей-либо судьбой. Вот таких Зона и концентрирует внутри себя. И хорошо. Пусть всякие маньяки и садисты туда стекаются, за Периметр. Там же пусть предают, сходят с ума, избавляют друг друга от тягот бренного существования. Зона - эдакий фильтр, ибо нормальный человек в неё ни за какие коврижки не полезет. А коли добровольно полез в эту бочку с фекалиями, то пускай пузыри спокойно и не рыпайся - знал ведь, на что подписывался. И было Скобе радостно и в тоже время грустно от того, что ЧЗО выросла на теле его родины. Такой вот парадокс. Мужчина думал и о том, чтобы вернуться. Но эта мысль каждый раз била его в десятки раз сильнее, нежели намедни лупивший заключённого Фурцев. Со времён его службы в рядах военных сталкеров утекло много воды, но вот раны — они не затянулись, продолжая кровоточить в воспалённом разуме. Блондин резко вынырнул из океана раздумий, чуя, что тонет в них. Теперь он барахтался на волнах штормящего сознания, отплёвывая воду, затёкшую в его лёгкие. - Думаешь, стоит? - бесстрастно спросил он у советчика. - Да. - сухо, безапеляционно выдал тот. - Я ведь знаю твой послужной список. Знаю, чего ты стоишь. Тот случай в Рыжем Лесу… Он плотно въелся в тебя, лишив сил и банального желания жить. Но чёрт, когда ты начинаешь говорить о Зоне, о своей предыдущей работе… Я чувствую живые обертоны в твоём голосе. Я чувствую искренность. Хороший друг, пожалуй, должен советовать тебе уехать куда-нибудь в деревню, найти там себе умеющую просто и искренне любить девчушку и жить с ней душа в душу, ухаживая за огородом и стругая карапузов. Но я, видать, плохой друг. Однако я вижу, что ты — сталкер. Такой же как они. Псих, если позволишь. Тебе не нужна девчушка, тебе нужна роковая стерва — Зона, в которую ты втрескался по уши. А без неё тебе жизнь не мила. - Скударь хотел было на выдохе обмолвиться о чём-то ещё, однако в последний миг решил придержать коней, проглотив слова. Видать, думал, что взболтнул лишнего и обидного. Геннадий вовсе не думал обижаться. Он, пусть и сердито сопя, навострил уши, слушал, вникал и, к своему удивлению, не мог не согласиться с товарищем. Какие бы оправдания и отговорки он не подыскивал, все они были хрупки и несущественны, тут же испаряясь прямиком из его «бестолковки». - А ты вернуться не хочешь? - с издёвкой спросил младший, дабы выгадать себе время для того, чтобы окончательно собраться с мыслями. - Нет уж. - угрюмо покачал головой Лука. - Я — сбитый лётчик. Меня Зона до угольков выжгла, всё живое из меня вытравила. От пси у меня колпак так вскипел, что я по сей день на таблетках. Да и… Я ведь… Боюсь я её, Генка. До холодного пота боюсь. А ты, - уголки его губ слегка дрогнули, физиономию исказило выражение какого-то блаженного сострадания. - Несмотря на всё, восхищаешься ей. Это в тональностях видно, в блеске глаз, в придыханиях. К тому же, я уже человек семейный, у меня дом, жена, дочка. Не могу я ими рисковать. У тебя же никого нет. И не ищешь ты никого, не нужно тебе это. Даже отца ты за ту роковую аварию так и не простил, я же знаю… - Не лезь. - грубо отрезал Скоба, закусывая нижнюю губу. Его друг был полностью прав. А ведь и не скажешь сразу, что этот добрячок так хорошо разбирается в никчёмных людях. - Я пытаюсь. - откровенным, виноватым тоном прошептал плешивый военный. - Но если не лезть тебе в душу, то хрен чего добьёшься от твоей измученной «кумекалки». Я понимаю, как звучит мой совет: «Дорогой друг, а не хочешь ли ты как можно скорее сдохнуть?». Это если вкратце. Просто… Есть пословица: «сколько волка не корми — он всё равно в лес смотрит». Вот это про тебя. Типаж у тебя такой. Ты же после смерти матери в Зону сунулся и она для тебя как терапия, как отдушина, как болеутоляющее. Есть люди, живущие войной. А ты из тех, кто живёт Зоной. Ну, скажи, что я не прав? - старший лейтенант уже перешёл на некоторый надрыв в голосе. Разговор действительно был тяжёлым, причём для него тоже. Приходилось плевать другу в душу ради его же блага. Впрочем, блага сомнительного. - Прав. - с тоской вздохнул Геннадий, потирая переносицу и смежая веки. - Как твои тесты у «психов»? - уточнил Скударь, немного отстраняясь от неудобной темы. - Всё хорошо. - не меняя позы, промямлил собеседник. - Для них, кажется, я выгляжу гораздо здоровее, чем для тебя. - Так-с. - удовлетворённо щелкнул пальцами Лука, подбираясь к его столу, становясь напротив и упираясь в деревянную плоскость руками. - Я этот разговор не просто так начал. Про Окраину слышал что-нибудь? - Слышал. - равнодушно, вяло шлёпая губами, ответствовал тот. - Унылое было место, пока там из ниоткуда здания не повылезали, как грибы после дождя. - Ага. Вот после этого все и закопошились. Сталкерство там вовсю оживилось, а третий корпус НИИ уже намеревается разместить там мобильный лабораторный комплекс — бункер, то бишь. Все вопросы находятся на финальной стадии согласования. Сечёшь, к чему веду? - при помощи длинной шеи голубоглазый выдвинул свою голову вперёд, нависая над унылым силуэтом коллеги. - Бункеру нужна будет охрана и специалисты по забору материалов и проведению замеров. - всё так же хладнокровно, как во время рапорта, выдавал Геннадий. - В яблочко! Информация пока неофициальная, тем не менее, я голову готов дать на отсечение, что заведовать охраной там поставят моего хорошего боевого товарища - Майора Тараса Николаевича Гринько. Мужик — скала, у вас с ним характеры очень похожи, только он из более крепкого текста слеплен, тебе будет чему у него поучиться. Он же, понимаешь ли, как раз нынче подыскивает себе кандидатуру на место его заместителя. Могу тебя порекомендовать, если решишься. - теперь Скударь отпрянул от стола и непринуждённой, неторопливой походкой выхаживал к своему столу. Из-за спины он бросил небрежно: - Кстати, я краем уха слышал, что твоя бывшая сослуживица, некто Вероника Сергиенко, тоже решила вернуться на службу и нести её под началом майора Гринько. Так что тебе точно не будет скучно. - старший жантильно хохотнул, как ни в чём не бывало возвращаясь к своей сумке. «- Ну что за сволочь…» - благодушно хмыкнул Скоба, наблюдая за тем, как его товарищ активно собирается. Забавным фактом было то, что сотрудники комендатуры обычно делились на два противоположных типа. Одни отродясь были штабистами, всю свою карьеру не вылезали из официоза и бумажных небоскрёбов, пороха не нюхали и от ЧЗО держались дальше, чем от огня. Другие же были выходцами из СОПа или Военных Сталкеров и к Зоне имели непосредственное отношение, однако это же самое отношение и низводило их в кабинеты — некоторые травмы несопоставимы со службой в столь экстремальных условиях. Оба лейтенанта были из «опалённых» Чернобылем, на этом они и спелись, нашли общий язык. Скударь ещё в звании старшего сержанта участвовал в операции по захвату Радара, на котором вдруг резко отключился «Выжигатель Мозгов». Когда антенны были захвачены, его отправили контролировать подступы к Радару, дабы не допустить на него проникновения нелегалов и боевиков различных группировок. Всё протекало относительно мирно, пока антенны вдруг не врубились вновь — говорят, «Монолит» по системе подземных коммуникаций добрался из Припяти до самого Радара. Головы затуманило, весь отряд накрыло, началась беспорядочная стрельба друг в друга, кто-то стрелялся сам, кто-то лежал, свернувшись в клубок, пуская слёзы и слюни. Лука был как раз из последних. Очнулся он только на Армейских Складах, обнаружив себя на спине у высокого, крепкого, кряжистого капитана Онищенко. То ли защитный шлем у командира был лучше, то ли организм легче переносил излучение — этих деталей спасённый не знал. Со стороны Радара выбрался только их дуэт, они потом долго ждали ещё хоть кого-нибудь из своих, тем не менее, никто так и не вернулся. Вдвоём, дождавшись эвакуации, они покинули Зону. Капитан вроде бы продолжил службу среди Военсталов, через год сгинув где-то под Лиманском, а вот Лука в тот злосчастный день с Зоной распрощался навечно, попав в армейский реабилитационный центр. Там его изучали, пичкали таблетками, ставили на ноги. Мозг и нервная система после контакта с пси-излучением конечно восстановились, да не полностью. У мужчины в первые годы то и дело случались приступы паники, неконтролируемой агрессии, какого-то странного оцепенения. Со временем боец приноровился, научился держать себя в руках, вымещать агрессию, страх и боль там, где это дозволено. В итоге он вернулся на службу, однако отныне в комендатуру, где сходу начал делать себе вполне успешную карьеру. Боялся он лишь одного — что в один день вся его размеренная жизнь рухнет и ему внезапно сорвёт крышу: такое то и дело случалось с теми, кто принимал на себя слишком большие дозы пси. И желание у него было одно: лишь бы его семьи не было рядом, если этот ужас всё же станет явью. Врачи сразу порекомендовали болезному воздержаться от стрессовых ситуаций, дабы не доводить до «криза». Он и воздерживался, даже носом не ведя в сторону изувечившей его разум Зоны. Со Скобой была иная ситуация. Он, будучи сержантом, руководил отрядом, направленным в Рыжий Лес в качестве сопровождения научно-исследовательской группы: приспичило научникам снять в лесу какие-то свои замеры сразу после выброса. Сержанту эта идея сразу не понравилась, но тут включился принцип, в народе известный как: «Партия сказала: надо! Комсомол ответил: есть!». Локация после зачистки военными считалась относительно спокойной, в штабе уверяли, что лишь на окраинах замечены малочисленные силы противника. Оставалось только верить и уповать на удачу. Группа, ряженная под обычных «зажиточных» сталкеров, вошла в Рыжий Лес, почти без происшествий добралась до «Чёртовой Стоянки» и распределилась по периметру, оставив профессуру заниматься архианомалией — «Симбионтом». Вряд ли кто-то из присутствовавших там смог бы точно сказать, откуда они появились: враг вырос из под земли, как грибы после дождя, как наваждение. Это были «Лешие» — особый отряд «Монолита», о котором ходило множество легенд и поверий. Геннадий и сам был готов поверить в то, что эти фанатики заключили с лесом контракт, по которому их сторона обещала орошать его земли кровью, взамен чего Рыжий Лес раскрывал перед своими «земледельцами» все его тайные тропки, специально скрывая «далматинцев» в сенях лап могучих, пышущих огненными цветами деревьев. Конечно, это всё были сказки. Впрочем, сказка ложь - да в ней, как водится, намёк. Командир и опомниться не успел, как их начали вырезать одного за другим, началась паника, суматоха, люди не слышали друг друга, обузданные ужасом. Скобу тогда контузило взрывом гранаты. Его и ещё двух бойцов взяли в плен, задумав на этом же месте учинить дикий религиозный ритуал — показательно казнить, принеся их в жертву то ли садизму, то ли своему суровому и требовательному божку — они оба на одно лицо. Геннадия заставили смотреть, как один из сектантов заживо потрошил рядового Володина, руками вытягивая из того всю требуху, как поочередно простреливали конечности рядовому Демидову, делая издевательские паузы между выстрелами. Сержант тогда уже сдался, затих внутри и готов был сам положить голову на плаху. Но тут садистов и подставила их нерасторопность — за командиром пришла группа подстраховки, под руководством старшего рядового Каримова. В горячке боя, пленник умудрился отползти за валун, сбросить путы ему помогла уже подоспевшая Сергиенко. Впрочем, адепты и не думали отступать, немедленно перегруппировавшись, они начали давить остатки военсталов, заставляя тех отступить. В итоге спасение сержанта стоило остаткам их группы ещё двух убитых, в числе которых был тот самый Каримов, с которым, кажется, у Вероники что-то наклёвывалось. Скоба ни дня в жизни не прекращал винить себя за этот провал, методично поедая себя самого, шмат за шматом. Он так и не смог уложить в голове, на кой чёрт судьба чудесным образом вытащила его-пропащего из горнила неминуемой гибели — разве что ради злобной насмешки. Зачем ради него отдавали жизни его ребята. Особенно стыдно ему было перед Вероникой, для которой его спасение стало болезненным ударом судьбы. Она, конечно, всегда отвечала, что не жалела о содеянном, но вот сам Геннадий в честности её ответов уверен не был. И теперь, спустя года, его друг предлагал взглянуть бывшей подчинённой в глаза, в самую сердцевину, в душу. Жестокая ирония. Младший лейтенант не знал, что он увидит в тех очах и оттого ему было страшнее всего. Да, ему было боязно смотреть в глаза обычной девушке, которой он, возможно, поломал жизнь своей неосмотрительностью и неумелым командованием. Мог ли он заметить «Леших» — он не знал, но твёрдо уверился в том, что должен был. Больше всего он опасался не ненависти в её глазах, нет. Ненависть — отличная подпитка, жизненный стимул. Страшила его корка безразличного ко всему миру векового льда, сковавшая глазные яблоки. Такая, какую он ежедневно видел у себя, в зеркале своей ванной комнаты. - Так вот, - щёлкнул собранным портфелем старший лейтенант, оборачиваясь к другу. Тот погряз в раздумьях — его выдавали шевелящиеся губы и раздутые крылья курносого носа. - Если надумаешь — сделаю так, что у тебя будет лучшая характеристика и впечатляющие рекомендации. Не торопись, взвесь всё. На раздумья у тебя неделя. И вообще… Не слушай меня, слушай своё сердце — как оно тебе велит, так и делай. - Угу. - как-то невпопад, с прохладцей шамкнул Геннадий, поджимая «гуляющие» губы. - Гена, голубчик, советую тебе перед принятием решения отвести душу, погужбанить. А-а-а… Толку-то тебе об этом долдонить! Всё, давай, до завтра! - Лука лёгонько пригнулся, горячечно хлопнул в ладоши, после чего стал неторопливо разводить руки, слегка потряхивая кистями. Лицо его выражало абсолютное добродушие. Хлопнула дверь, старший ушёл. Скоба вышел на середину комнаты. Кулаки его сжались, он агрессивно засопел, от напряжения задёргалась щека. Сердце билось, как зажатая в кулаке птица, на лбу и на спине проступил разгорячённый липкий пот. До одури захотелось курить, пусть мужчина никогда и не имел этой вредной привычки. Младший лейтенант метнулся к рабочему месту «соседа», открыл его тумбочку, в который всегда лежал блок «Парламента». Он смело, без колебаний, вырвал из упаковки одну пачку, откупорил ту и вдруг понял, что зажигалки нигде нет. Свою любимую бензиновую Скударь утащил с собой. С яростью Геннадий задвинул ящик, который в ответ на неаккуратное обращение разразился грохотом. Подойдя к окну, он жадно хапнул морозного воздуха, точно и вправду хотел им затянуться. В лёгких будто закружились снежинки, точно в рождественском шаре. Перед его взором раскинулись шатавшиеся на ветру кроны облезлых берёз, выглядящие как прокуренные, увядающие бронхи. Накрытые плафонами фонари освещали всю угрюмую территорию части безжизненным ярким цветом, что отражался на свежевыпавших кристалликах льда. Неуёмный ветрище игрался с хлопьями снега, шпыняя их в разные стороны. Видимость была откровенно паршивой. Было тихо, спокойно, хорошо. «- Может и вправду, лучше всего мне мыкаться по Зоне, покуда коньки не отброшу…» Мысли раскурочил тревожно трещащий в кармане телефон. Военный вынул его из брюк, ядовитый дисплей поблёскивал иконкой звонка и одной большой надписью над ней: «Отец».