Трое несчастных в стенах одного кабинета

Яркое вечернее солнце скоропостижно клонилось к западу. Его острые ослепительные лучи, словно сотканные из золота, разлетались россыпью стрел во все стороны, настырно бились во всё, до чего могли дотянуться. Вот — они добрались до перекрытого прутьями металлической решётки окна, высеченного на высоте второго этажа, и плотным потоком просочились сквозь прозрачную поверхность стекла и редкие ряды жалюзи. Пробравшись внутрь, золотистые лини разгулялись, прыгая то на стены, то на часы, то на лица и одежду всех внутри находящихся. Лучикам будто было весело от того факта, что они — маленькие, зависимые и недолговечные — заставляют морщиться и отворачиваться такую сложную субстанцию как «человек разумный». Свету вторил и ветер, нахальными рывками влетающий в кабинет через отверстую настежь форточку. Порывы его были стылыми, морозными. Такими, от которых кололо ворсинки в носу. Такими, от которых лёгкие наполнялись тяжёлой свежестью, будто бы в них через носоглотку обрушилась целая лавина. Такими, от которых просто по-человечески хотелось жить. И радоваться. Радоваться дню этому и грядущему, солнцу и ветру, своим ожившим чувствам. Особо бурные и рьяные воздушные потоки вихрем закружились в помещении, дотянулись до человека, гадюкой скользнули ему за шиворот рубашки и начали скрести своими ледяными ногтями где-то между лопаток, на манер стервозной любовницы, опьянённой страстными чувствами. Мужчина поёжился, скинул со спины наваждение, прогнал рой застывших на его коже мурашек. У него никогда не было любовниц. И женат он никогда не был. Через всё ту же форточку доносились зычные гарканья сержанта Кулешова — тот вовсю муштровал дюжину новобранцев, прибывших в расположение их части всего пару недель назад. Кулешов, можно сказать, был человеком выдающимся. Ему было чуть больше сорока и всю жизнь он прослужил в украинской армии, вот только с карьерным ростом у «вечного сержанта» не сложилось — характер был слишком волевой и своенравный. В народе ходил слух, что тот ещё во времена свей лихой молодости знатно отделал какого-то капитана. Вроде как из-за домогательств. Дело в итоге замяли, Кулешов отправился "на губу" — постигать все прелести солдатской жизни, однако из армии его не выпроводили. Но вот капитан тот быстро в гору пошёл, заделался какой-то важной шишкой и вспомнил про своего обидчика, навсегда перекрыв ему пути в офицерский состав. Впрочем, «вечный» не то чтобы сильно унывал, служил себе и служил. А уж потом, как тряхнуло на ЧАЭС во второй раз, сам вызвался добровольцем для участия в операции «Приход» — глобальном марше ВСУ в новообразовавшуюся Зону. Итог, конечно, всем известен — теперь то достояние широкой общественности: всесторонний провал, практически полная гибель личного состава экспедиции. Только вот в этом «практически» и оказался товарищ сержант, чудом выживший во всей той бессмысленной мясорубке. Неделю спустя, израненный, облучённый и истощенный, он буквально выполз к одному из ближайших кордонов. Дальше можно было бы ждать если не общемировой, то хотя бы народной славы «последнего героя», сотен интервью, нескольких наград. Тем не менее, вместо этого Кулешов получил пару допросов со стороны высших государственных структур, указ никому не разглашать государственную тайну, частью которой он стал помимо своей воли, и продолжительный курс терапии, по итогу которого его дороги с армией разошлись — обследовавшие его врачи-мозгоправы все как один твердили о том, что с такими нарушениями в психике служба в армейских структурах невозможна. Потому Кулешов остался у разбитого корыта — его привычная жизнь была выкорчевана с мясом, взамен неё ему предложили лишь довольно скромную пенсию и безграничное внутреннее одиночество, пожирающее изнутри. Сперва «вечный», ожидаемо, сдался, полез на дно бутылки и гудел изо дня в день, живя в ритме перманентного запоя и делирия. А в один день его как подменили. Бросил мужик калдырить, взялся за голову и стал ту активно пролечивать при помощи врачей, таблеток, духовных практик, йоги, религии и невесть чего ещё. В итоге, что удивительно, болячки его дали ремиссию, а сам он стал чуть ли не лучшей версией самого себя из прошлого. И как только его сержантская голова это осознала, подался он назад, и не куда-нибудь, а именно что в Службу Охраны Периметра, у которой в те времена была острая нехватка кадров. Тут уж никто из его нынешних сослуживцев не знал, как всё на самом деле было. Одни судачили о том, что Кулешов всё же какие-то связи имел и их задействовал, другие уверяли что тот самый «капитан» поспособствовал — то ли в качестве извинений, искупая грехи, то ли наоборот, тут уж не разобрать. Третьи же всё на СБУ валили, мол, они специально мужика восстановили, чтобы его поближе к себе держать и в случае чего легко от него избавиться. Все версии относились к категории «бабка надвое сказала». К пустопорожнему трёпу, проще говоря. Однако факт от этого никуда не девался — «вечного» таки приняли на службу. Снова. Теперь сержант был всем доволен. Он снова чувствовал себя нужным, а дело своё считал правильным. В Зону Кулешов ходил редко, недалеко и ненадолго — всё же старые шрамы давали о себе знать — вместо этого он сосредоточился на строевой подготовке личного состава. «Вечный» был строг, требователен, напорист. В общем, такой по головке не погладит, впрочем, для будущих охранников Периметра именно такая «учебка» и была нужна — тест на стрессоустойчивость, вкупе с изнуряющей физической подготовкой. Может на сержанта и жаловались порой за излишнюю жесткость и смурной характер, вот только именно из под его менторской руки вышли десятки не только опытных, отличных бойцов СОПа, но и немало будущих Военных Сталкеров, а это уже о чём-то да говорило. Оттого рядовые Кулешова боялись и уважали. А офицерский состав видел в нём незаменимого инструктора и хорошего человека, трепетно любящего своих, как он их называл, «щеглов». Рядовой со своей колокольни этого увидеть вряд ли сможет, а вот стороннему наблюдателю с военной закалкой всё быстро становилось ясно: печется за «щеглов» сержант, вот и науськивает их по самое не балуй, что бы, если вдруг что, те были всегда готовы: с холодной головой, горячим сердцем и крепкими руками. В кабинете их было пятеро. В дальнем углу, за размашистым деревянным столом, не замечая и не слыша никого и ничего, ворочался в кресле старший лейтенант — Скударь Лука Васильевич, мечущийся от кипы бумаг до клавиатуры и обратно: месяц подходил к концу, а на нём висели отчёты, заботливо скинутые на него капитаном. Параллельно ему за таким же типовым — только гораздо более чистым, свободным от макулатуры — столом сидел младший лейтенант — Геннадий Анатольевич Скоба, а напротив него сидел его «клиент» — Профессор Рудольф Сирге, руки которого были закованы в наручники. За его спиной, как бы сторожа нарушителя закона, стоял рядовой Фурцев: вытянувшийся во весь рост, гуляющий взглядом по куску потрескавшейся настенной штукатурки, расположившемуся ровнёхонько над младшим лейтенантом. Отдельно от всех держался рядовой Каденюк, стоящий по стойке смирно у самой входной двери. Младший лейтенант отвлёкся от мыслей о Кулешове, потёр не перестающий зудеть высокий лоб, уложил локти на стол, подвинулся ближе и снова попытался вслушаться в частушки, заворачиваемые профессором: - …Но как же вы не понимаете? Мои изыскания… Они способны облегчить страдания сотен, нет, тысяч людей по всему свету! Я ведь делаю это ради человечества, неужели в ответ на своё благое стремление я заслуживаю этого?.. Ревнитель прогресса явно нервничал, его выдавало всё его естество: мужчина неустанно дёргал правым коленном, то складывал пальцы в замок, то начинал ими агрессивно перебирать, рамена его нет-нет да вздрагивали, а потом обваливались вниз оползнями, придавая и без того тщедушной фигурке ещё более жалкий вид. Рудольф вечно прятал свои большие выпуклые зеленые глаза, виновато клоня их к полу, прикусывал свою тоненькую, почти бесцветную нижнюю губу и безустанно поправлял длинную жидкую коричневую шевелюру костлявой рукой. Это слегка подбешивало. Геннадий перед «аудиенцией» ответственно подошёл к изучению досье господина Сирге и знал о нём почти всю базовую информацию: сорок три года, профессор биологии, родился в Эстонии, городе Реквере, имеет несколько престижных научных премий, бывший сотрудник главного корпуса НИИ ЧАЗ, уволен в связи с «непредумышленными действиями, повлекшими за собой инцидент, итогом которого стала смерть четырёх сотрудников НИИ ЧАЗ, находившихся в исследовательской экспедиции внутри Чернобыльской Аномальной Зоны». Скоба, читая досье, уже тогда смутился: «- Т-а-а-к. Непредумышленные, значит, действия, из-за которых четверо яйцеголовых почили смертью храбрых или не очень. Интересно, как это мой задохлик умудрился так «нанепредумышленничать». Впрочем, это Зона, чтоб ей неладно было». - младший лейтенант по привычке наклонил голову на правый бок, с любопытством разглядывая своего допрашиваемого. У Рудольфа было исполосованное рвами морщин лицо, низкий и широкий лоб, который украшала свежая «шишка», на месте носа имелся самый настоящий шнобель, в конце загибающийся крючком. У биолога были гигантские торчащие уши, слегка обвисшие щёки, квадратный подбородок и едва приметные брови. Шея мужчины была непропорционально длинной, отчего его то и дело хотелось сравнить с жирафом или страусом. По всему его лицу пятнами расцвели свежие кровоподтёки, синяки и ссадины, правое око отвратительно отекло, видимо, от крепкого удара, а под глазницами повисли огромные мешки, в которые, кажется, можно было спокойно упаковать очи светила науки. Лицо окаймляла трёхдневная колючая щетина. В целом, вид у несчастного был вполне себе приятный, располагающий к заумной беседе. Его бы отмыть, побрить, приодеть — и вот вам светский денди, за бокалом вина повествующий о своих великих открытиях, прошлых и будущих. Впрочем, Геннадия такие разговоры совсем не интересовали, его интересовало поскорее разобраться с этим доходягой и передать его в руки вышестоящих инстанций. - Господин Сирге, я всё прекрасно понимаю. - на самом деле Скоба ничего не понимал и понимать не хотел. - Но и вы поймите — я не выношу вам приговор. В мои задачи входит лишь первичный допрос, составление вашей характеристики и передача рапорта тем людям, которые дадут дальнейший ход вашему делу. Это простая формальность. К тому же, я искренне хочу помочь вам получить самую щадящую меру пресечения из возможных. Потому вы должным быть искренни со мной. Давайте начнём сначала: с какой целью вы нарушили особый режим, пытаясь нелегально проникнуть на территорию Чернобыльской Охраняемой Зоны в обществе гражданина Ольшевского? - Ради блага всего человечества… - пафосно и в тоже время с трагизмом протянул учёный, сотрясая воздух цепью наручников. «- Как же, ради блага всего человечества». - мысленной фыркнул младший лейтенант, слегка покачав головой. - «Желал бы бескорыстного блага — передал бы свои исследовательские наработки коллегам, у которых имеется пропуск в Зону. Нет же, ты, жаба болотная, ради своей личной выгоды пашешь. Тебе подавай славу, гранты, патенты. Что тебе без них человечество — плюнуть да растереть. Тебе, сволочь поганая, важно только такое человечество, которое тебя-родимого почитает и обожает. Козёл». - стало легче, как только Геннадий заявил о своих претензиях к этому типу, пусть и не всеуслышание. Внутри себя разобрался — уже хорошо. Теперь диалог вновь можно было продолжать в выдержанной дружелюбной манере. Всё же, ему было необходимо выбить из нарушителя чистосердечное. - Господин Сирге, вы хоть понимаете, во что влипли? Вы пытались проникнуть на закрытую охраняемую территорию в компании человека, у которого в последствии было изъято огнестрельное оружие, добытое нелегальным путём. И это всё притом, что вы гражданин другой страны. Они — Скоба сделал акцент на этом пугающем «они», тем самым как бы отделяя себя от страшной правовой системы, - легко смогут повесить на вас шпионаж или чего похуже. Тогда, боюсь, наш бренный мир уже никогда не увидит плодов ваших взысканий, лишь тюремные мемуары, в которых вы упомяните меня как фигуру, способствующую заточению вашего гения в строгие рамки четырёх бетонных стен. А я такой славы не ищу. Так что будьте добры, изложите мне всё конкретно, без лишних сантиментов. И тогда я уже посмотрю, что можно сделать для облегчения вашей участи. - Хорошо! Хорошо… - Рудольф вздрогнул, слегка подскочил на стуле. Ему на плечо тут же легла увесистая ладонь рядового Фурцева, буквально вжавшая локти мужчины в подлокотники. Подействовало неплохо — профессор замер, перевёл дух парой вдохов и выдохов, после чего наконец соизволил говорить. - Я постараюсь объяснить вам всё на… На доступном для вас языке… «- За тупого держит, сука. Ну и хорошо». - прикидывал Геннадий, в тоже время одобрительно покачивая головой и дружелюбно щурясь. Его радовал тот факт, что Сирге вполне свободно владел языком: только некоторые согласные он не произносил, а будто выплёвывал, грубо и бесцеремонно. В паре мест спутал ударение, где-то искажал произношение, тем не менее в общем держался молодцом. Объясняться на пальцах было бы совсем глупо, а говорящий профессор позарез был нужен Скобе, ибо именно через него удастся поддеть и вскрыть Ольшевского, как консервную банку. - Понимаете, сейчас я в основном разрабатываю две основополагающие теории. В рамках первой меня интересуют стволовые клетки плотей. Вы… Вы знаете об особенностях их эмбрионов? О, там множество интересного, уверяю… Впрочем, мою лекцию об этом вы можете и сами отыскать на просторах интернета. Так… В рамках второй теории я изучаю завалящий артефакт, известный для вас как «Кровь Камня». По моим расчётам, посредством его плавления, мы можем получить субстанцию, которую можно будет применять почти что как мазь от любых химических ожогов. Так же из него можно будет создавать самые стойкие к кислотным средам приборы и элементы защиты. Всё это требует детально изучения, скрупулёзного анализа, предельной осторожности и деликатности… Но если я прав, о, если всё подтвердится — это революция! Во многих сферах жизни! Всё свершится по «принципу домино» - за одним открытием последует другое, а за ним другое, а за ним… - учёный зашёлся кашлем, окончательно сбив себе и без того хрипящее дыхание. О своих теориях он рассказывал с таким трепетом и такой отдачей, словно читал лекцию в НИИ ЧАЗ, а не пытался спастись от внушительного тюремного срока. Вот что значит человек, имеющий цель в жизни. - Это всё замечательно. - благосклонно пробубнил младший лейтенант, совсем не заинтересованный артефактами и стволовыми клетками чернобыльских поросят. - Но неужели во всевозможных лабораториях не найдётся образцов, отвечающих вашим запросам? Насколько мне известно, легально и нелегально, из ЧАЗ то и дело поставляют образцы флоры, фауны и… Скажем так, образований неизвестной природы. - Да, так и есть, но вы, быть может, слышали о том, что вне Зоны почти все образцы слегка меняют свои первородные свойства? В моём случае это критично. Мне нужны чистые, кристальные, не тронутые никем и ничем представители. Они станут моей отправной точкой, с них я смогу перейти от теорий и расчётов к практике. Вот почему мне необходимо было попасть за Периметр. - Хорошо, допустим. - вскинул свои жирные кустистые брови Геннадий, выразив тем самым удивление и озабоченность. - Тогда назревает иной вопрос: почему бы вам элементарно не передать свои наработки кому-то, у кого есть действующий пропуск на территорию ЧАЗ? - на слове «действующий» Рудольф отчётливо поморщился, кажется, выразив своё «фи» всей системе функционирования НИИ. - Хах, ну это… Это же абсурдно! - рассказчик попытался развести руками в недоумении, однако ему помешала неумолимая цепь. - Понимаете, даже будь тот гипотетический учёный гением. - себя господин Сирге, видимо, отнёс в касту гениев заочно. - Мы были бы с ним как… Как Томас Эдисон и Никола Тесла! Одна и та же мысль, пропущенная через два гениальных разума, на выходе скорее всего оставит после себя разные выводы и умозаключения. То есть, понимаете, есть люди, которых можно заменить. Не обижайтесь, но вашу работу мог бы выполнять почти любой человек прошедший краткий курс обучения. А в моём случае… Это как звать какого-то другого мужчину в ваше супружеское ложе, чтобы он помог вам с зачатием. Нелепость. Идиотизм чистой воды ведь. Я должен сделать всё сам, только так я смогу быть уверенным в том, что ничто не ускользнуло из внимания, не выпало из уравнения, что все сделано так, как должно быть сделано. Понимаете? «- Зарываешься, гад». - гремучей змеёй прошипел Скоба в глубине души. Слишком уж большого мнения о себе был этот светоч прогресса. В его теперешнем положении это было недопустимо. - Однако вы же знали, что ваш пропуск аннулирован. Знали, что за попытку проникновения в Чернобыльскую Аномальную Зону установлена уголовная ответственность… - Пффф, пропуск! - вспылил биолог. Эта тема явно была для него больной, колючей. - Это всё бред! Я ни в чём не виноват! Как можно строить хоть какие-то выводы, когда у произошедшего не было ни одного свидетеля? Только поднок-Блейле, подоспевший, когда всё уже свершилось. Это ведь из-за его инсинуаций меня выставили на мороз! Этот грязный немецкий пёс всё ещё злится на меня за то, что я в пух и прах разгромил целую пачку его бездарных гипотез. И из-за уязвлённого эго он готов втыкать палки в колёса не мне, а самому прогрессу, стремлению научной мысли! Этот человек — подонок, наплевавший на всё, кроме самого себя. Пусть он удавится от скуки в своём третьем корпусе! - Рудольф выпалил всё накипевшее одной длинной автоматической очередью. Складывалось впечатление, что он чуть ли не выпалил заученный заранее текст, произнесённый теперь с чувством, с толком, с расстановкой и выражением, как учат в школе на уроках литературы. - Извините. - добавил учёный, отдышавшись. - Нервы. - он виновато улыбнулся, вид у него был скверненький, немощный. - Так-с. И всё же, зная обо всех последствиях, вы рискнули нарушить закон чужой, приютившей вас страны? - не отлипал Скоба, пропуская мимо ушей все эти эксцентричные россказни о "немецких собаках", пропусках и прочей всячине, лишь засоряющей эфир. Он только с иронией подметил, что писание некого «подонка-Блейле» можно было полностью экстраполировать на самого господина Сирге. Вывод из этого рождался лишь один: подонки плохо переносят друг друга и предпочитают держаться на расстоянии. - Д-да… - профессору ничего не оставалось, кроме как согласится с действительностью. Он снова затих, его внутренний пожар затух, а тело вжалось в стул. Виновато озираясь, как нашкодивший котёнок, он искал вокруг спасения или защиты. Однако вокруг были только бойцы Службы Охраны Периметра. - Признаёте сей факт? Очень хорошо. Теперь скажите, с чьей помощью вы вышли на гражданина Ольшевского? - младший лейтенант деловито потёр ладони друг об дружку, откидываясь на неудобную спинку его офисного кресла. - Ни с чьей… Я пришёл в бар… Как же он назывался?.. - учёный было начал мямлить, пряча глаза и вновь прикусывая нижнюю губу. - Честность, господин Сирге. - строгим, серьёзным, холодным, как гуляющий по комнате зимний ветер тоном Геннадий напомнил собеседнику о их договорённости. - Разве я многого прошу? Всё же потом выяснится и без вас, да только тогда к вам возникнут вопросы касательно того, что, как и почему вы утаили от следствия и государства. Вы этого хотите? - Нет! Нет… - запуганный мужчина думал было снова инстинктивно дёрнутся, но вспомнил о Фурцеве и тут же затих, сжимаясь в комок. - Понимаете, во времена, когда этот "ваш" пропуск был ещё активен, я работал внутри Периметра, в полевой лаборатории господина Грушницкого. Там с нами сотрудничали некоторые нелегалы — сталкеры. Среди них было полно болванов, гонящих самих себя на убой, впрочем, изредка попадались и достойные люди. С одним из них наша лаборатория тесно сотрудничала, он был крайне полезен в работе, потому впоследствии мы помогли ему устроиться в Институт. Я пришёл к нему после своего увольнения, попросил задействовать старые связи, найти кого-то, кто сможет провести меня за Периметр… Он ни в чём не виноват! Он ведь не мог отказать старому приятелю! - Имя, фамилия, позывной, корпус? - безэмоционально, металлическим, поскрипывающим голосом продолжил выпытывать информацию военный. - Егожин. Анатолий Егожин. Позывной — Шов. Второй корпус. - каждое предложение Рудольф вытягивал из себя силой, будто раскалёнными шпицами откусывал от языка жирные кусочки. Он, видать, расставался с чем-то очень важным — с совестью. - Угу. - задумчиво протянул гласные младший лейтенант, стуча пальцами по клавиатуре. - Как в дальнейшем развивались события? - Стремительно… - невпопад ляпнул биолог, руками унимая беснующуюся коленку. - Я встретился с Трутнем. - Рудольф запнулся, качнулся на стуле и продолжил. - Понимаете, я, в общем-то, даже не знал его фамилии, имени тоже. Он изначально представился так и именно так велел себя называть при любых обстоятельствах. Встретились мы в парке, что рядом с баром «Осколок». Он говорил сухо, по делу. Сказал, куда и к каким часам подходить. Следующим утром мы выдвинулись в путь. Он вёл меня какими-то густыми лесами и мерзкими болотами, чертовыми куличиками! Мы миновали первый ряд колючей проволоки, а вот на втором… На втором нас и поймали. Геннадий крякнул. Всё же весело получалось. Этим двум недоумкам неописуемо повезло с тем, что их банально не порубили в капусту из какого-нибудь крупнокалиберного пулемёта. Обычно так и делают: ни один военный не хочет ради каких-то там задрипанных бродяг-неудачников рисковать своей шкурой, подставляясь под потенциальные пули. Куда проще сразу стрелять на поражение, после указывая в бесконечных рапортах и отчётах, что преступные элементы пытались оказать вооружённое сопротивление. Свидетелей нет, разбираться в судьбах убиенных обычно никто не хочет, оттого солдат получает не ворох проблем, а наоборот — надбавку к жалованию. Периметр так-то состоит из трёх линий. Третья — самая дальняя, самая спокойная, на ней и располагаются все комендатуры, учебные части, штабы и прочие административные постройки. До неё прорывы кордонов почти никогда не доходят, аномалии тут не разбухают на пустом месте, Выбросы почти не ощущаются и служится тут в целом вполне спокойно, а деньги платят солидные, потому многие сюда и стремятся. Вроде как и постоянно рискуешь жизнью, сидя под боком у коварной и страшной Зоны, но в тоже время располагаешься в тепле, в уюте, в комфорте. В двух шагах от цивилизации, можно сказать. Давно ходят разговоры о том, чтобы заместо колючки возвести по границе этой кромки бетонный забор метра в три высотой. Бывает даже, что эти разговоры приближаются к стадии финального согласования. Тогда Зона, будто нарочно, выкидывает номер: где-то «гон» прорывает третью межу, вырезая добрую половину желторотиков из учебки. Тут-то и возникает суматоха: все грызутся, спорят, обмениваются мнениями в агрессивной форме, а по итогу ни к чему не приходят. В конечном счёте вроде недавно порешали, что «бетонку» всё же возводить нужно. Где-то даже начали её установку, однако до их краёв — довольно мирных и тихих, рядом с которыми редко крутятся прощелыги-журналисты — такая роскошь как бюджетные средства добиралась редко: ощутимо мельчая, кочуя в руках посредников по пути от отправителя к получателю. Потому, в части Скобы пока довольствовались колючкой, бруствером и минными полями. Вторая линия была чуть ли не оплотом Большой Земли, самого человечества. Во время глобальных прорывов именно на её плечи ложились обязательства по локализации, противодействию и уничтожению любых нарушителей. На этой контрольно-следовой полосе служили люди у которых отвага граничила с безумием, впрочем, там без таких отклонений и делать нечего — не выживешь. Первая линия же была сущим кошмаром для любого недавно поступившего на службу — там уже начиналась Зона. Самая настоящая. И жила первая в ежедневном режиме чрезвычайной ситуации, ибо как тут ещё обозначишь своё положение. Среди СОПовцев даже ходили шутки, что на блок-постах первой — «контура», как её называли за глаза — служат уже не военные, а переодетые в них сталкеры. Отчасти это было правдой, ЧАЗ вносит свои корректировки даже в самое крепкое и ясное сознание, хочешь ты того или нет. На крайней линии уже не работали какие-либо законы, там царило чуть ли не тотальное самоуправство, при котором царём и богом становился какой-нибудь заурядный командир блок-поста. Высшее руководство наведывалось туда с неохотой, а от перестановки спивающихся командиров там редко менялась сумма. Ну и вишенкой на торте было то, что первую линию часто могли прорвать мутанты. Тогда там начиналась сущая кровавая жатва, в которой выжить удавалось далеко не всем. Но там выживали, выживали как могли. Там сходили с ума. И всё же несли службу, как бы вопреки всему. В первую очередь, здравому смыслу. Впрочем, стоило отдать чинушам должное: жалование прилично умножалось в зависимости от того, насколько близко к Зоне боец нёс службу. И если на третьей линии это была приятная надбавка, то на первой уже вполне себе солидная сумма. Возникал лишь немой вопрос, на который каждый отвечал для себя сам — а стоит ли оно того? Если так посудить, на третьей линии в лезущих со стороны цивилизации стреляли редко. Иногда совсем наивных и безобидных тормозили, матёрых чаще пропускали мимо, закрывая глаза, иногда за деньги, а порой и просто от нежелания связываться с отморозками. Вторая линия к визитёрам уже относилась жёстче — там их преимущественно убивали. Однако сегодня, видимо, там за главного был капитан Беридзе, который славился некоторой лояльностью, что ли, по отношению к нарушителям. Может он был большим человеколюбцем, а может попадался на удочку под названием «премия» — всё же за живых нарушителей платили в два раза больше, чем за мёртвых. Их — нарушителей — он приказывал по возможности брать живыми и приказов его слушались, потому как был у него железный авторитет перед бойцами. Те даже прозвали его «железным капитаном», за то, что тот несколько раз останавливал прорыв второй линии при помощи верных и искромётных тактических решений, не щадя при этом себя, действуя на передовой. Да, хорошие, благочестивые люди встречаются везде, даже в таких гнилых местечках. С первой же линией всё было элементарно, как дважды два. Там, с какой бы стороны ты ни пёр, в тебя первым делом стреляли и только потом спрашивали. Если ты отзывался — стреляли повторно. Немало несчастных нашли свой вечный покой на самых подступах к ЧАЗ. И немало остатков их снаряжения было продано ушлыми командирами за кордоны, таким же несчастным, только чуть более везучим бродягам. - Помолитесь за капитана Беридзе. Сегодня он наверняка спас вам жизнь. - простодушно щерясь, посоветовал младший лейтенант будущему подсудимому. - Вообще-то я атеист… - начал было вставлять свои пять копеек его Рудольф. - И всё же помолитесь. - уже настойчивее внушил военный, тут же расстилая перед учёным несколько многостраничных документов. - Подпишите здесь, здесь и здесь. Потом тут и ещё вот тут. На этом мы с вами и закончим. - За что… За что я буду расписываться? Я должен знать! - проныл Сирге, видимо, проникаясь своей незавидной долей. - Вы соглашаетесь с тем, что давали показания добровольно, в трезвом уме и при ясной памяти. А так же подписываете чистосердечное — именно оно и будет нашим главным аргументов в суде. - все это Геннадий изложил тоном заправского адвоката, своим тёплым, мягким баритоном убеждая беднягу делать так, как ему велят, ведь всё делается лишь ради его блага. Учёный с трудом сглотнул, его кадык перекати-полем прокатился до подбородка и обратно. На его лбу вылезла свежая испарина, зенки расширились. Сделав истинно титаническое усилие над собой и с лицом ветхозаветного великомученика расписался во всех бумажках. Шмыгнув хлюпающим шнобелем, он защебетал: - Товарищ лейтенант, - впервые он обратился к нему напрямую, не избегая, и сделал это по воинскому званию, - меня же не посадят в тюрьму? Я же… Я же не заслужил тюрьмы. Я просто бедный, запутавшийся человек, жалующий блага всем своим сородичам… П-понимаете? - Понимаю, господин Сирге. Уверяю вас, я сделаю всё возможное, чтобы вы как можно скорее смогли вернуться к своей научной работе, столь важной для будущего всего нашего рода. - Скоба умел быть великолепным притворщиком даже в те моменты, когда про себя проклинал собеседника, поливая его отборной грязью. - Рядовой Фурцев, будьте любезны, уведите господина Сирге. Фурцев фамильярно схватил биолога за шиворот флисовой куртки, потянул за тот, побуждая встать и тут же погнал учёного, как бычка на заклание — прочь из кабинета. Рудольф шёл молча, еле волоча закованные ноги, гремя цепями как Кентервильское привидение и беспрестанно всхлипывая. Наконец, резная деревянная дверь со скрипом захлопнулась, скрыв за собой массивную спину рядового, сопровождающего профессора по пути в его одиночную камеру. Младший лейтенант пробурчал себе под нос унылое «наконец-то» и всем телом налёг на заляпанную пятнами кофе клавиатуру, молниеносно выстукивая по ней различные комбинации. Минут через десять механически-цифрового усердия, с останками доклада было покончено. Он глянул на часы: рабочее время подходило к концу. Впрочем, его внутренний перфекционизм в рабочих вопросах не желал оставлять Ольшевского ночной смене, потому он обратил свой взор к заскучавшему у стены Каденюку и негромко, почти ласково сказал: - Рядовой, пусть приводят Ольшевского. - Есть. - ответил тот и скрылся за скрипучей дверью. «- Пора бы петли смазать, что ли». - смутился Геннадий, раздумывая об предстоящем диалоге. Он явно не сулил ни черта хорошего.