Модели для сборки

1 Термиты как бы тоже не виноваты, что хотят есть, а тут посреди пустыни сверзилось с ног сочное тело. Согласись, с точки зрения насекомых это позитивно — разъесть чрево и грудную клетку и выглядывать оттуда на солнышко. Им хорошо. Благодаря мне и моему мясу их жизнь продолжается. К телу подбираются мелкие ящерки. Я кишу. Ничего страшного. Много мелких организмов вкусили жизнь. Пустыня — это всего лишь место, откуда вся вода ушла на другую локацию. Мой пот стекает в трещины земли, заживляя их. Только так из сокрытых семян может прорасти нечто, только через убирание разделения между камнем и водой. — Негация негации, — усмехаюсь я, стискивая бесполезное ружьё. — Вот чем мы тут занимаемся. Мелкие развлекаются в кишках. Термиты поглощают остатки городской пищи, хрустящей, как мрамор, беззаботной, как платья в горошек. У ящерок уже совсем моя улыбка. В принципе, я могу подняться и идти, слегка осыпаясь насекомыми. Где-то стоит дом, дом глинобитный, столбы на крыше, шатер на столбах, тончайшин колонны. Девы его — потайные, их лица сокрыты вуалями. Откинув вуаль, они открывают глаза ветру на минуту, когда никто не видит их — и тут же скрываются, лишь смех из-за паранджи. Это так важно: уметь жить, улучив минуту. Их сине-зеленые внутренние комнаты в газовой дымке. Если преодолеть великую тьму, в которую уходят сонные от полуденного жара коридоры — можно выйти с другой стороны, к морю, к наутилусу. Они наверняка уже ждут меня. Они плачут, потому что видят меня в своё зеркало — желтым, изъеденным, гниющим. Их слезы настолько драгоценны, что сами превращаются в зеркальную поверхность стекла. Из разгрызенного изнутри черепа весело смеётся золотистый сцинк. 2 А в доме синеватые стены и окна выходят на все двенадцать сторон света. На какую тахту у окна приляжешь, такой увидишь сон. Они специально расшивают занавески мелкими стежками, шелками, в перерывах между сиестами - сестры эти - чтобы в сновидение попало побольше цветов. Лунные лучи потом тормошат этот тюль, и лезут на свет насекомые. Откуда тут насекомые? А я дошел потому что. Сначала они стали пеленать меня, как дитя - повивать, как труп - затягивать, как в кокон. Их прозрачные ткани, слой за слоем, утрамбовали моих термитов и серпокрылок прямо в плоть, и стала плоть зарастать ими, они заполнили раны собой. Потом их, правда, вспугнули. Естественный процесс был нарушен. Теперь особо крупные особи, желтобрюхие, стрекочущие, шарятся по известняковым голубым стенам в ночи. Я же тупо сижу на постели, ковыряю пальцем окаменелые края своей прорехи, где вросшее кристаллизуется, словно дикий мёд. Я похож на друзу. Тот, к кому я иду на берег моря, любит минералы. Уверен, такого у него в коллекции нет. Ему будет интересно. - Как тебя звать? - спрашивают девы. У меня было имя, но больше оно не моё. Больше...я стал больше... Я вспоминаю, как называл себя, характеризуя своё звание, тот с берега моря. Тот, чьи руки покрыты планктоном. Направитель аммонитов и донного песка. Рей, "король". И даю девам ответ: - Рой.