Боевое крещение

Маленький город под названием Полярный стоял на скалистом берегу Кольского залива. Два с лишним года назад, когда полыхнула война на Карельском перешейке, въехать или выехать из него стало возможным только по предъявлению особого пропуска — здесь развернули военную базу, где несли службу Русалки Северного флота. С тех пор название «Полярный» исчезло из почтовой переписки — во всех письмах, исходящих и приходящих в него, этот город именовался как Мурманск-20. На юго-запад от Полярного среди скал раскинулась бухта, на берегу которой была обустроена лодочная станция с двумя ангарами. Постороннему наблюдателю могло показаться на первый взгляд, будто бы здесь течёт совершенно обычная жизнь, и лодки используются местными жителями для рыбалки в бухте или просто для развлечения. Однако именно на эту станцию после того, как конвой прибыл в Мурманск и был передан в ведение портовым службам, направилось его охранение в лице советских и английских Русалок и Тритона, ибо она была более важным объектом, чем казалась на первый взгляд.

******

Новосибирск был одним из последних, кто вышел из воды. Число мест в ангарах было ограничено, и потому он и Чапаева стояли на карауле, ожидая, пока все эскадренные миноноски и подлодки пройдут через ангары. — Товарищ Новосибирск, вольно! — скомандовала Русалка. — Можете выходить на сушу. Наконец-то его первый настоящий боевой поход подошёл к концу. Достигнув берега, он впервые за пять дней пути ощутил земную твердь под ногами и даже обрадовался этому. Датчики такелажа обеспечивали его панорамным обзором, и потому Новосибирску не потребовалось поворачивать голову налево, чтобы увидеть, как флагман их группы тоже покинула воду и зашагала по берегу. Такелаж у Чапаевой был весьма занимательной конструкции. Цитадель корабля приняла форму светло-серой кирасы с высоким воротником, защищавшей её туловище, а на плечах разместились миниатюрные турели с зенитными автопушками. Из-за спины поднималась элегантная мачта с оптическими дальномерами и антеннами радиосвязи. Её локти были закованы в бронированные наручи, оснащённые маленькими одноствольными турелями с орудиями вспомогательного калибра. Наконец, от спины на правую и левую стороны отходило по одному сервоприводу, защищённому светло-серыми бронепластинами, на каждом из которых покоились трёхствольные турели главного калибра. На правом сервоприводе была нарисована ярко-красная звезда, на левом — фигура гнедой лошади в профиль. На поясе Русалка носила якорную цепь и швартовый трос, скрученный в аркан. «И вроде бы в эту бухту не могут просто так зайти противники, а флагман настороже — у зениток стволы подняты вверх, орудийные башни с левого бока обращены в сторону выхода из бухты, — подумал Тритон. — И, что важнее, сравнительно примитивное вооружение Чапаевой на этой дистанции эффективней, чем мои управляемые торпеды и ракеты — пока я буду готовить залп, она уже успеет отстреляться много раз. Блин, да она на суше лучше защищена и боеспособна, чем я! Хорошо, что мы на одной стороне». — Вот и замкнулся круг. Мы пришли, откуда отправились, — произнёс Новосибирск. — Вы рады завершению своего первого боевого похода? — Чапаева повернула голову в его сторону. — Да. Наш долг исполнен. Мы вернулись целыми, — ответил он. — Ммм. Нет ли у вас чувства, что с вашей шеи спало ярмо по возвращению? — тональность её слов вызвала у Новосибирска ухмылку на лице. — Хехе! Я бы провёл такую аналогию — с моих плеч был сброшен тяжёлый груз по прибытию в точку назначения. — Ага. Значит, мы с вами на одной волне, — сказала флагман и улыбнулась ему. — Да, пожалуй, — согласился он. Чапаева, прибавив ходу, нагнала его и, подняв взгляд светло-синих глаз на его шлем, сказала: — Хочу сказать, товарищ Новосибирск, что вы прошли проверку огнём и не разбили мою надежду. Вы молодец. Я рада, что вам можно доверять в вопросе жизни и смерти. — Спасибо, — эти слова зацепили его, пожалуй, глубоко. — В таком случае, товарищ Чапаева, можете ли вы меня поддержать, когда я буду отчитываться перед Командующим, показывая телеметрические записи моего такелажа? — Телеметрические записи? Те звуки и символы, которые вы мне показали на стоянке в Мурманске? — Так точно. — Да, конечно. — Спасибо. Ангар № 2 — зелёное здание с белыми полосами — встретил Новосибирска желтоватым освещением ламп накаливания. Внутри него, конечно, можно было хранить лодки зимой, но главное назначение его заключалось несколько в другом. С гулким стуком ступая массивными сабатонами такелажа по полу ангара, Тритон вошёл в одно из внутренних помещений и захлопнул за собой дверь. Эти помещения были звуко- и визуально изолированы от окружающего мира, единственными предметами интерьера были платяной шкаф, скамья на одного человека да лампа освещения на потолке. Здесь свершалось своего рода таинство — перед началом похода оператор надевал/надевала на себя такелаж, по окончанию похода снимал/снимала его. Новосибирск приказал такелажу отключиться и сложиться. Это происходило постепенно, и одновременно с этим боевая информационно-управляющая система, или БИУС, такелажа сокращала вливавшийся в его рассудок поток разнообразных данных, собранных составными частями машины. В самый последний момент, когда выключились системы жизнеобеспечения и энергопитания такелажа, мужчина ощутил, как через затылок и заднюю часть шеи перестала течь энергия, дававшая ему силу и выносливость машины и лишавшая чувства лени и усталости. Наступила темнота, и вес такелажа начал давить со всех сторон. Затем из внутреннего динамика раздалось: «Перехожу в режим максимального сжатия». С металлическим лязгом и гулом множества двигающихся частей такелаж, начиная со шлема, стал раздвигаться, рассыпаться и сжиматься, обнажив находящееся под ним тело Тритона — розово-белое, лишённое намёков на солнечный загар и одетое в одни лишь трусы. Выбравшись наружу, он подошёл к платяному шкафу и распахнул его, доставая вещи, которые оставил тут перед выходом в море. Натянув на туловище белую рубашку, на ноги — носки, да повязав на шею галстук, он принялся быстро одеваться в униформу подводника: чёрные брюки с ремнём и чёрный мундир с золотыми полосами на рукавах. Затем он сел на лавку и обулся в чёрные берцовые ботинки. В последнюю очередь Новосибирск надел на голову чёрную фуражку с золотой кокардой. Одевшись, Тритон подошёл к сложившемуся такелажу, который к этому моменту принял форму куба с ребром в десять сантиметров. Этот куб из серебристо-белого металла на свету, казалось, переливался голубыми бликами, а на ощупь был тёплым. На одной из его поверхностей была выгравирована точь-в-точь такая же надпись, как на закладной доске: «Атомный подводный крейсер «Новосибирск». Технология, позволявшая создавать подобные Кубы, оберегалась людьми как зеница ока, и ни одному Тритону или Русалке не было дозволено её изучать. «Эти Кубы слишком далеки от известных мне физических законов. Других устройств с такими возможностями нет. Похоже, что люди не хотят нам говорить, как это открытие произошло», — подумал Новосибирск. Первые годы эти устройства назывались «Кубами Мудрости», однако название так и не прижилось среди служащих Военно-Морского Флота по двум причинам. Первая причина, фундаментальная, заключалась в том, что такелаж был, в конце концов, просто очень продвинутой машиной, а машинами, как известно, управляют их операторы. Так что, если и была мудрость, то она заключалась в операторе — Тритоне или Русалке. Без него/неё такелаж был бездействующей и безвольной машиной; без такелажа оператор был лишь «человеком-плюс». Объединившись, они становились человеко-машинной автономной морской боевой системой, превосходившей по возможностям её составные части и обладавшей силой, о которой простые смертные могли только мечтать. Вторая причина, прозаическая, заключалась в том, что мудрость могла быть представлена в виде информации, и Куб, соответственно, был её средоточием. Однако в действительности хранение информации — лишь одна из функций Куба, он представлял из себя гораздо большее, чем просто накопитель для терабайтов разнообразной информации. Впрочем, часть людей к тому, кем являлись операторы такелажей, относилась с неодобрением, и самое колоритное высказывание в адрес себе подобных, которое Новосибирску доводилось слышать, звучало как: «Выкованные для войны марионетки». Но эти слова, это чужое мнение, Тритону были безразличны: «Люди склонны верить во всякую чушь, и тратить время на их переубеждение я не буду. Я знаю своё назначение в жизни, а всякая болтовня — это просто болтовня». Взяв куб в правую руку, Новосибирск приказал ему спрятаться под одеждой. Куб превратился в поток из множества маленьких деталей, которые со звонким лязганьем обвили его правую руку и скрылись под мундиром, приняв форму длинного наруча, растянувшегося на весь локоть. Затем Тритон покинул помещение. На выходе из ангара окружающий мир встретил его свежим прохладным воздухом, который резко контрастировал с многократно регенерированным тёплым и сухим воздухом внутри такелажа. После нескольких дней пребывания в полумраке обвеса на суше было очень светло, хотя лучи солнца падали сбоку на Тритона. В стороне от ангаров, рядом с карликовыми берёзами, собрались Русалки. По левую руку от Новосибирска стояло семеро англичанок, по правую — тройка из Гремящей, Грозной и Громкой, и от обеих групп доносился неразборчивый шум голосов. Новосибирск ощущал внутреннее облегчение, как если бы гора свалилась с его плеч. И всё же после похода в море, где ощущается постоянная угроза, нахождение на суше, где не было намёков на возможное нападение, вызывало странное чувство, которое он не мог описать словами. Тем более, что в его голове ещё были свежи воспоминания второго дня обратного пути с конвоем, как всё может внезапно измениться. …Немецкая авиация скрывалась за облаками, а затем внезапно обрушилась сверху на конвой. В радиоэфире раздались крики: «Воздух! Воздух!» На торговые суда спикировали бомбардировщики из верхней полусферы, оставшись незамеченными для Тритона, и высыпали смертоносный груз. Грохот от разрывов бомб под водой стоял такой, что Новосибирск в первый момент инстинктивно приложил к бокам шлема руки, пытаясь защитить уши, а затем до него докатились ударные волны. Даже толстый каркас такелажа не мог полностью заглушить этот адский звук, а гидрофоны ГАК оказались им перегружены. Прошли то ли секунды, то ли минуты, и в радиоэфире раздался крик Чапаевой: — Вторая волна! Фрицы идут на малой высоте с юго-запада! БЕЙТЕ ГАДОВ! Оказавшись неспособным справиться с врагом, напавшим сверху, в гневе Новосибирск сжал зубы, и тут же провёл оценку ситуации. У него осталось ещё одно, последнее управляемое оружие, которое он прежде недооценивал ввиду его маломощности и небольшой дальности стрельбы. Здесь и сейчас, однако, им можно было воспользоваться — враг атаковал именно торговые суда из состава конвоя, и его оружие тоже имело весьма скромную дальность стрельбы. — Как трус, спрятался под водой, пока самолёты атакуют конвой, — недовольно сказал он сам себе, — а про «Иглу» забыл! АПКР быстро вышел на поверхность и поднял переносной зенитный ракетный комплекс малой дальности «Игла». С юго-запада к конвою приближались девять чёрных силуэтов двухмоторных самолётов. Прицелившись, Тритон выстрелил в центральный самолёт, и ракета, оставляя за собой шлейф дыма, рванула в небо с громким шипением и попала в двигатель. Повреждённый самолёт накренился на бок и затем упал в воду. Ещё два бомбардировщика сбили Русалки… Вырвавшись из нахлынувшего потока воспоминаний, Тритон понял, что зубы его сильно, до скрежета, сомкнуты, а в груди стало горячо, как если бы там у него заработал на полную мощность атомный реактор. «Переход в боевой режим сейчас неуместен», — пробормотал он и начал делать дыхательную гимнастику, чтобы погасить возбуждение. Раз… два… три… четыре… Пока он успокаивался, со спины донеслись негромкие шаги. Кто-то в обуви на каблуках неторопливо подходил к нему с задней полусферы. Новосибирск быстро развернулся на сто восемьдесят градусов и увидел Чапаеву.

******

…Пока такелаж шумел, распадаясь на части и собираясь в Куб, Чапаева переодевалась из походной униформы в повседневную. Затем, достав из сумки, с которой она никогда не расставалась, зеркальце с косметичкой, девушка начала приводить в порядок лицо. В отражении она увидела на лице рану, нанесённую осколком от разрыва немецкой авиабомбы. На сегодня от неё остался лишь тонкий бледно-красный след. — Эх, жаль, что и в этом походе были потери — немецкая авиация потопила два судна. Но зато мой отряд отбил атаку подводных лодок и отправил на дно океана шесть вражеских самолётов, несмотря ни на что! И моряков с тонувших кораблей мы вытащили и перенесли на другие суда, — сказала Чапаева своему отражению и гордо улыбнулась. Вся её жизнь со времени активации была связана с именем и образом, в честь которого назвали её — с легендарным комдивом. Поначалу крейсерша считала, что ей суждено добиться многого — ведь не зря ж назвали в честь героя. Но после первого боя эта связь опутала её по рукам и ногам. И Чапаевой стало ясно, что смысл этого имени был в том, что она принуждена исполнять определённую роль и в составе Флота, и на поле боя, где судьи — её товарищи по оружию. И если она свою роль не исполнит и не сделает того, что ожидается от обладательницы такого имени, то её осудят за слабость и трусость. Или, что ещё хуже, она бесславно погибнет. А в сердце у Чапаевой жил весьма сильный страх оказаться недостойной и брошенной. Затем, когда она приняла командование над тройкой миноносок на Северном Флоте, то её понимание собственной роли расширилось. Отвественность за других означала, что если Чапаева позволит страхам овладеть собой, то за ней, как за командиром, побежит весь отряд, и они все окажутся недостойными. Это подталкивало её преодолевать себя — теперь она должна была сохранять своё самообладание ещё и ради тех, кто доверился и пошёл за ней. А в боевых походах было много опасностей. Что германские самолёты — металлические гарпии, которые обрушивались сверху с жутким гулом и вынуждали танцевать со смертью. Что металлические рыбы-подлодки, которые редко нападали на неё, зато метали свои торпеды в торговые корабли, охраняемые ею. А ведь где-то ещё были и немецкие Русалки-корабли, которые могли устроить налёт на конвой — о подобном она слышала от англичанок, которые больше всего опасались «Королевы Севера» Тирпиц, «Уродливых Сестёр» Шарнхорст и Гнейзенау да загадочной «Графини фон Цеппелин». Теперь судьба привела в её жизнь иномирянина, которого она приняла в свой отряд на страх и риск. Хотя про него распускали слухи, что он пришёл из будущего, Чапаева быстро поняла, что мужчина-корабль, или Тритон, прибыл из чужого мира — с другими подводниками у него не было ничего общего. Себя он называл Новосибирском, но, наблюдая за его поведением в походе, Русалка дала ему прозвище «Страж Глубин», как ответственному и холодному, точно воды Баренцева моря, бойцу. Не менее важным для неё было и то, что пребывание Стража Глубин в её отряде успокоило часть её тревог, и она стала чувствовать себя безопаснее. Своей способностью обнаруживать по звуку в море что корабли, что такелажи на большом расстоянии до установления визуального контакта он делал невозможным для немецких Русалок незаметно подкрасться к ним. Чапаеву заинтриговало, как это можно ориентироваться под водой, и она сделала себе заметку: в свободное время расспросить у Новосибирска об этом. А ещё у него была сила. Сила в виде запредельного, по её оценкам, оружия и готовности его применить, если возникала угроза. «Он должен остаться на моей стороне», — подумала она. Закончив ухаживать за лицом, Чапаева сложила вещи обратно в сумку и, повесив её на плечо, подошла к Кубу, в который свернулся такелаж. На её прикосновение и команду устройство среагировало, приняв форму сегментированного металлического пояса, на пряжке которого был выгравирован якорь. Русалка надела пояс поверх юбки, после чего скрыла его под мундиром, затянула ремень на талии и покинула ангар. Снаружи она сразу увидела своего нового подчинённого — тот стоял в стороне от остальных Русалок и выполнял физическое упражнение, поднимая вверх и медленно опуская руки. Униформа подводника, в которую Новосибирск облачился, походила на чёрный панцирь, закрывавший его от окружающего мира. «А ну-ка я расшевелю его. Тем более, что у Стража панцирь не такой уж и толстый», — решила она. Когда Русалка подошла к нему, Страж Глубин, как если бы внутри его тела распрямились сжатые массивные пружины, быстро развернулся к ней. Его лицо было таким же, как всегда — бесстрастной маской, на которой выделялись разве что напряженные серые глаза, которые будто бы приняли зловещий красный оттенок. Тело застыло на месте, как если бы пружины внутри него зафиксировали положение после поворота. — Как вы? — обратилась она к своему подчинённому, следя больше за его реакцией. — Нормально… Готов к труду и обороне, товарищ Чапаева, — спокойно ответил подводник. Он не противодействовал ей, но сохранял дистанцию. — Как вам тут? — Ну… — он задумался. — Какая зелёная тут природа в последний день весны. Я думал, что здесь в тёплое время года одни голые скалы, а, оказывается, жизнь покорила даже это пространство. От нелепости такого заявления Русалка рассмеялась. — Ха-ха-ха! Вы, наверное, никогда и не жили за Полярным кругом? — Очень недолго. Я был активирован зимой в городе Северодвинске… Молотовске и пробыл в этих краях до конца зимы до окончания испытаний такелажа. Весной я вышел в первую автономку из Молотовска до бухты Крашенникова на Камчатке, где стоит город Вилючинск. В нём я служил на военной базе, которую империалисты называют «Осиное гнездо». — «Осиное гнездо»? Забавно! Да, большую часть года здесь землю зима укутывает в белый покров из снега. Затем на короткое время, действительно, остаются голые скалы, на которых вскоре расцветает всеми оттенками зелёного жизнь. А когда пройдут тёплые дни, то жизнь угасает, чтобы снова скрыться под слоем снега. — Хм. У вас есть талант складывать слова в предложения. Товарищ Чапаева, вы увлекаетесь литературой или писательством? — произнёс Тритон. — Ах, что вы! — Чапаева была польщена. — Уж точно первое, чем второе. — И при этом вы владеете иностранными языками. Вы курс радиоразведки прошли? — К сожалению, покинула Ленинград до окончания обучения. Но… как вы всё это узнали? — У вас установлена радиоаппаратура на такелаж, вы вели переговоры с англичанами, у вас хорошая речь. Логично, если у вас будет дополнительная подготовка в области радиосвязи. — Интересно! Так, товарищ Новосибирск, раз уж вы готовы к труду, то и сможете мое поручение исполнить, — сказала Чапаева, снимая с плеча сумку. — Каков ваш приказ? — спросил Тритон, вытянувшись по стойке «смирно». — У меня есть список наших английских союзниц, которые прибыли в город, и я хочу, чтобы вы сверили его с де-факто прибывшими. Затем ведите их ко мне. — Так точно.

******

Забрав у Чапаевой документ и синий карандаш, Новосибирск бодро зашагал к англичанкам. Из них пятеро были одеты в красно-белые платья, на которых сияла вышитая золотом символика Королевского Военно-Морского Флота, а ещё две — в чёрные платья с такой же символикой, которую дополняла белая эмблема «Весёлого Роджера». — Здравствуйте, товарищи англичане, — обратился он к семёрке Русалок. — Я подводный крейсер Новосибирск Военно-Морского Флота. Предъявите мне свои документы, удостоверяющие личность. Первой на его слова среагировала флагман эскорта конвоя Ашанти — мулатка с затянутыми в длинный хвост тёмными волосами и ярко-бирюзовыми глазами. Она уже слышала от Трайдент про странного мужчину-крейсера по имени «Новосибирск», который «охранял конвой от подлодок», равно как и была в курсе про другие странности, случившиеся в походе. И тут источник всех этих происшествий явился к ним сам! «Надо отметить, — подумала она, — он выглядит слишком обычно. Слишком…» Приблизившийся к ним русский был типичным молодым офицером флота: застёгнутая на все пуговицы униформа, правильная осанка, спокойное лицо. Хотя Трайдент описывала «подводного крейсера» как гиганта, в действительности приблизившийся к ним мужчина высоким ростом не отличался — примерно пять футов и восемь-девять дюймов. С одной стороны, Ашанти понимала, что ей и её девочкам нужны отдых и возможность пополнить припасы. И Советы, будучи к своим союзникам гостеприимными, позволили разместить в этом маленьком городке у Северного Ледовитого океана военно-морскую миссию Британии и выделили места на складах в порту для сырья, которым могли воспользоваться британские Русалки. Её команду ожидала вполне стандартная процедура проверки, через которую этот русский собирался их провести. Прежде, правда, этим занималась флагман отряда советских кораблей Чапаева, которая подходила к Ашанти с таким же списком прибывших в город. Затем он сдавался в комендатуру, в которой британки получали пропуска для свободного передвижения в его пределах. С другой стороны, когда источник аномальных событий оказался на деле обычным офицером флота, у Ашанти сложилось впечатление, что русские намерено вводят её в заблуждение. — Мистер, вы ошиблись. Крейсеров-мужчин не бывает, ведь всем известно, что корабль — слово женского рода. Может, вы нам назовёте своё настоящее имя и прекратите разыгрывать комедию? — задала провокационный вопрос британка. Офицер удивился: — Что за глупый вопрос?! Повторяю: предъявите свои документы, чтобы я мог сверить их со списком. — Мистер, так вы же не ответили на мой вопрос. Вы действительно тот, за кого себя выдаёте? — Ашанти начала его подначивать, и тогда взгляд русского стал колючим и недружелюбным. — Значит так, Мисс Как-Вас-Там-Зовут, — жёстко сказал он, — или вы будете с нами сотрудничать, и вас примут в городе как гостей. Или вы продолжите задавать вздорные вопросы, и я тогда скажу Чапаевой, что никого в списке из вас не было, и вы обойдётесь без нашей помощи. Атмосфера быстро наэлектризовалась, и Ашанти почувствовала, что ситуация завернула совсем не туда. — Предъявляйте документы! — потребовал офицер. Тут к ней сбоку подскочила Трайдент: — Мисс Ашанти, это тот самый русский! Я узнала его голос! — Я тебе верю, — ответила эскадренная миноноска подлодке и, успокоившись, скомандовала: — Девочки, в шеренгу стройсь! По моей команде к офицеру подходить и предъявлять ему свой документ. Офицер тоже успокоился и начал зачитывать список: — Эйч-Эм-Эс Экэтес! Ашанти кивнула своим подчинённым, и первой к нему подошла Русалка с чёрными волосами и рыжими глазами и предъявила заранее выданный в советском посольстве перед выходом в поход документ, в который была вклеена её фотография. Русский проглядел его, затем поставил напротив её имени в списке синий плюс. — Эйч-Эм-Эс Ашанти! Ашанти приблизилась к офицеру и продемонстрировала ему своё удостоверение личности. Он удостоил её недовольным взглядом и черкнул карандашом по листу со списком. В тот момент, когда их взгляды встретились, британка поняла, как она заблуждалась: его серые глаза выглядели как линзы поверх настоящих. Такое для обычного офицера флота было невозможно. — Эйч-Эм-Эс Ханейсакл! Теперь очередь наступила для блондинки со светло-зелёными глазами. Она подошла к нему, прихрамывая на правую ногу, повреждённую взрывом авиабомбы. Русский убедился в её личности и поставил ещё один плюс. — Эйч-Эм-Эс Лэдбури! Четвёртой к офицеру подошла Русалка с тёмно-коричневыми волосами и, улыбнувшись, вручила свой документ. Мужчина снова повторил точно такую же процедуру, как и с её сослуживицами. — Эйч-Эм-Эс Сивульф! Первая из двух подводных лодок — брюнетка с коротко подстриженными волосами, как у мальчика, подошла к мужчине и перевела на него настороженный взгляд своих кроваво-красных глаз. Он, просматривая её удостоверение, пробормотал себе под нос на русском языке: «Net, ne ta. Ta byla Americanka». «И с какой это американской подлодкой он её сравнил? — удивлённо подумала Ашанти. — Воистину, этот русский подобен… подобен закрытому сейфу, хранящему секреты». — Эйч-Эм-Эс Трайдент! Вторая подводная лодка — блондинка со светло-русыми волосами и ярко-голубыми глазами, затянутыми в пучок на затылке — поздоровалась с ним. — Здравствуйте, мистер Новосибирск. — Здравствуйте, мисс Трайдент, — ответил он и, удостоверившись в её личности, поставил очередной плюс в списке. — Эйч-Эм-Эс Волонтир! Последней была миноноска со светло-каштановыми волосами и синими глазами. Просмотрев её документ и завершив проверку, офицер объявил: «Следуйте за мной!» и повёл их к Чапаевой, которая стояла в центре полукруга из миноносок, возвышаясь над ними, и вела оживлённый разговор. Дождавшись, когда в речи одетых в белые мундиры Русалок наступила пауза, он подошёл к крейсерше и вручил ей список, сопроводив его кратким рапортом. Затем Чапаева обратилась к Ашанти: — Мисс Ашанти, вы готовы? Мы пойдём в комендатуру, так что не отставайте и держитесь вместе с нами! По её команде русские выстроились в колонну по одному и походным шагом отправились в город. Ашанти повела свой отряд вслед за ними.

******

«Чёртова английская канонерка! Этой наглой девице, если уж она мне не доверяла, следовало попросить меня показать своё удостоверение! А она взамен этого вздорные и неуместные вопросы, чёрт её побери, принялась задавать! — раздражённо подумал Новосибирск. — Есть стереотип, что англичане ценят больше всего здравый смысл, но эта Русалка уж точно о нём забыла и повела себя неуместно и иррационально. Хорошо, что подводная лодка — Трайдент — запомнила мой голос, и всё разрешилось быстро… Ладно, фиг с ней и её глупостью. Конфликт — это пожар. Если в него прекратить подливать горючее, то он сам собой погаснет. Эта англичанка с нами до комендатуры. Затем её группа уйдёт в другом направлении. А если мы с ней в поход снова выйдем, то у неё будет своя боевая задача, у меня — своя. Пусть только держится подальше от меня», — решил он. Между тем, их группа покинула прибрежную зону бухты и, поднимаясь по склону, направились в сторону города. Тритон перевёл свой взор на идущую впереди Чапаеву. Русалка очень сильно отличалась от его прежнего командира — командующего подводными силами Тихоокеанского Флота Иркутска, могучего АПКР класса «Антей-С». Тот предпочитал давать тщательно сформулированные и проработанные приказы. А если кто-то не понимал его слов с первого раза, то Иркутск тут же переходил на великий и могучий, который был его вторым родным языком после русского литературного. Рулил он подводниками стальной хваткой и любому усомнившемуся в приказе спокойным тоном предлагал занять его место. Желающих не было. Его новый командир — Чапаева — была выкована из другого сплава, а её мозги имели, так сказать, «другую прошивку». Она сильно выделялась своим заразительным энтузиазмом, готовностью вести диалог и умением отдавать приказы без военно-морских идиом. Конечно, она была эмоциональна… но, по мнению Новосибирска, эмоциональность была незначительным недостатком по сравнению с глупостью или слабоволием. К счастью, его нынешний флагман была сообразительна и имела стальной стержень под, на первый взгляд, хрупкой плотью, за что заслуживала уважение. Оценив фигуру Русалки хищным взглядом — его глаза пробежались сначала по волосам, покрывавшим её голову, затем по талии и, наконец, по длинным ногам в обуви на высоких каблуках — Новосибирск самому себе признался, что была бы ситуация совсем другая, то за умеющей зажечь в других энтузиазм красоткой он бы приударил. Однако этот соблазн вёл на кривую и очень опасную дорогу внеуставных отношений. А внеуставные отношения между командиром и подчинённым — это источник непредвиденных последствий и рисков, способных негативно сказаться на боеспособности подразделения и нарушить в нём иерархию. «Я не готов идти на такой риск», — подумал Тритон. Гораздо важнее было то, что она сказала ему: на него можно рассчитывать в вопросе жизни и смерти. Это была очередная ступень в его цели, которую Новосибирск поставил перед собой, попав в этот мир. Столкнувшись с тем, что вернуться назад не было возможности, ибо принцип перехода между мирами ему был неизвестен, Тритон решил найти себе место в этом мире. Жизнь отшельника была ниже его амбиций, и потому Новосибирск нацелился на то, чтобы снова сделать карьеру на флоте. Сейчас Тритон частично вернулся на то место, которое занимал дома — он был бойцом, на которого мог рассчитывать Флот. Он был полезен. И, более того, на его счету были первые настоящие победы или, как их называли, «звёзды на корпусе». Последнее несколько тревожило его, всплывая в виде мысли: «Ты теперь убийца». Но Новосибирск рационализировал это: «Убитые мною сами отправились на войну. Они сделали этот выбор, рискуя своей жизнью. Они сами собирались напасть на нас. Я просто исполнил свой воинский долг». Другая мысль, посетившая Новосибирска, подсказывала, что с возвращением домой было сложнее: «Да, дома могла в любой день вспыхнуть война. И я по зову долга ушёл бы на неё вместе с тем Флотом. А здесь я уже участвую в войне. Я исполняю своё предназначение — то, ради чего создают человеко-машинные автономные морские боевые системы! Я присягнул соотечественникам местного мира. И выходит… что с каждым днём, проведённым здесь, с каждым километром, пройденным в составе этого Флота, мне будет сложнее вернуться назад». Зубы Тритона сжались, как если бы он испытал физическую боль, но мысль о том, что домой вернуться уже не удастся, так просто не отступала. Новосибирск сжал кулаки и возмутился про себя: «Эх, судьба, и куда же ты, чёрт возьми, меня занесла?!»

******

Добравшись до Полярного, их группа зашагала по одной из его улиц, по бокам которой стояли дома, покрытые зелёной или белой штукатуркой. Время было вечернее, день — выходной, и по улицам как ни в чём не бывало прогуливались люди. Уши Тритона улавливали множество различных отрывков разговоров — мир обычных людей был лишён согласованности по цели, времени и месту, и голос каждого отличался от другого. Контакт справа. Пара женщин в простых тёмных платьях у дома: — И когда я Васе рассказывала, как нам комнату обустроить, то это выглядело как «давай это поставим вот так и так», — и одна из них изобразила руками какую-то загогулину в воздухе. — Уж не знаю как, ха-ха, но мой муж сообразил, и всё вышло так, как хотелось. Контакт слева. Стук мяча об обувь. Шестеро мальчишек в оливковых гимнастёрках и широких тёмных штанах играют в футбол во дворе дома, и их голоса звонко раздаются во дворе: — БЕЙ! — Ловлю! — Эх… — Вперёд! — Ну же! Контакт справа. Мужчина с обветренным лицом чуть хрипловатым голосом говорит молодой женщине: — Сестрёнка, зачем тебе волноваться? Я же в море рыбу ловить выхожу, а не мины. Тем более, что наш капитан знает, где в море ходить безопасно, а куда нос свой совать не стоит. Внезапно в атмосферу мирного города ворвался резкий звук двигателя. Новосибирск насторожился и на всякий случай потянулся левой рукой к правому локтю, но затем остановился — это был лишь гул мотора грузовика, который вскоре проехал через перекрёсток. Тритон сопроводил оливково-зелёную машину настороженным взглядом. «Странно, — подумал он. — Вроде бы линия фронта лежит лишь в десятках километрах от города, немецкой авиации так и вовсе менее часа полёта с ближайшего аэродрома, а в разговорах местные жители этого не упоминают. Как так можно к этому спокойно относиться?» Их колонна повернула на перекрёстке налево, и здесь Тритону попал на глаза разрушенный дом. От него остались одни лишь стены, а сквозь окна с выбитыми стёклами виднелось небо. Вокруг дома копошились солдаты, разбиравшие обломки. Во дворе лежали на носилках закрытые брезентом человеческие тела, а на одной скамейке кто-то оставил букетов простых полевых цветов в память о погибших. — Эй! — раздался голос Грозной, обращённой к солдату, который стоял рядом с остановившимся у разрушенного дома грузовиком. — Что здесь произошло? — А ты не видишь, девочка? — ответил он. — Немцы недавно попытались разбомбить порт, а наши пилоты им не позволили. Они бомбы куда попало и побросали, да улетели. — А что было с теми, кто в доме был? — спросила Громкая. — Им крышка. Бомба пробила крышу и взорвалась внутри здания, — и с этими словами солдат указал рукой на носилки. — Фашистская сволочь, — выругалась Грозная, и остальные миноноски её поддержали. — Ты ещё не видела, Грозная, что они творили с Ленинградом, — сказала Чапаева. — То, что мне писали друзья оттуда, про минувшую зиму, это ужас какой-то! — она поморщилась и, помолчав, добавила, — Но к чему нам предаваться унынию, товарищи? Ведь если мы, поддавшись ему, сложим оружие, то кто, кроме нас, будет побеждать? — Никто, кроме нас, — сначала произнесли звонкие девичьи голоса миноносок, а за ними слова повторил и мужской бас подводного крейсера. — Кто, кроме нас?! — крикнула Чапаева. — Никто, кроме нас! — громко ответили четыре голоса в унисон. — Кто, кроме нас?! — Никто, кроме нас! — Так держать! — воскликнула Чапаева и улыбнулась тому, что отряд последовал её примеру и не стал поддаваться страху смерти, который постоянно бродил вокруг них. Наблюдавший за их разговором солдат произнёс: — Эх, и лихая ты девка, командирша! И откуда вас таких берут? Стоило колонне отдалиться от разрушенного дома, как заговорил Новосибирск холодным тоном: — В моём мире тоже была война с Третьих Рейхом. Мы его победили. А затем разбитой Германии сломали хребет. И теперь она лишена военно-технических возможностей сделать подобное с нашими городами ещё раз. — Я буду только рада, если мы также с немцами поступим после нашей победы, товарищ Новосибирск, — ответила Чапаева и добавила решительно, — Ленинград я им не прощу. Оставшийся путь до комендатуры был недолгим, и вскоре они остановились рядом с двухэтажным домом, внутренний двор которого был огорожен высоким забором, а у входа дежурила пара вооружённых солдат. — Гремящая, ты остаёшься старшей в отряде в моё отсутствие! — объявила Чапаева и увела англичанок в комендатуру. Увиденное в городе не давало Тритону покоя. Здесь и сейчас шла война, и в городе имелись следы боёв — чего только разрушенный дом стоит! А обычные люди, казалось, не готовятся к тому, что на них могут напасть, и ведут повседневную жизнь. Это вызывало диссонанс. — Этот город слишком тихий. Подозрительно тихий, — сказал он Русалкам, поделившись своей тревогой. — Люди здесь себя ведут рассогласовано, хаотично. А война близко. — Люди тоже хотят жить, а не бояться, — сказала Громкая. — Это неправильно, что им приходится сосуществовать с авианалётами и артобстрелами. — Да ладно вам, — возразила Гремящая. — Радуйтесь тому, что в Полярном окружающий мир не пытается убить вас к чертям собачьим. — А если завтра немцы на город нападут? Нужно ж быть к этому готовым. — Да мы их на корм рыбам пустим, — уверенно отмахнулась Грозная. — Вы вон пять подлодок потопили да самолёт сбили. — Может, у вас просто нервы шалят после боя? Так могу предложить выпить водки, если вас тревога не отпускает, — ответила Гремящая. — Но потом не попадитесь на глаза Чапайке, а то она за злоупотребление алкоголем принудит грязной работой заниматься. — Или что-нибудь похуже придумает, — добавила Грозная и захихикала. «Это она в шутку или всерьёз?» — изумился Новосибирск и произнёс категоричным тоном: — Пить водку в служебное время? Серьёзно, Гремящая? Я не стану терять контроль над ситуацией. И тем более не хочу глупо попадаться на нарушении устава. — Ну, если не хотите, то проверьте своё снаряжение, чтобы быть готовым, — ответила Гремящая. — Мы-то вооружены, в случае нападения защититься сможем. — Спасибо за здравую идею, — ядовито произнёс Новосибирск, оскалив зубы, и разочаровано отошёл в сторону. Разговор не задался. «Блин. Не совсем те ответы, на которые я рассчитывал, но последние слова Гремящей имеют хоть какой-то смысл», — подумал Новосибирск и закатал правый рукав, под которым скрывался Куб, принявший форму наруча. Но в этот момент его отвлёк голос Громкой. — Товарищ Новосибирск, у вас что-то с глазами происходит! — сказала подошедшая к нему синеглазая миноноска. — В смысле? Я нормально всё вижу. Зрение в порядке! — удивился Тритон. — То есть вы этого не видите, — задумчиво сказала Громкая, — а у вас глаза огнём горят. — «Глаза горят огнём»… как это может быть? Взгляд Новосибирска забегал по окружающему миру, ища, где можно было бы взглянуть на своё отражение. Затем он быстро зашагал к окну комендатуры, однако отражение его лица оказалось слишком размытым, и Тритон так и не разглядел, что же у него с глазами происходило. Между тем, не отстававшая Громкая потянула его за рукав мундира и сказала: «У меня есть зеркальце с собой». Повозившись в карманах, синеглазая миноноска достала его и протянула Новосибирску. — Спасибо, — ответил он ей. Действительно, с его глазами случилось нечто. Серый цвет радужки стал прозрачным, и под ним обнаружился сияющий рубиново-красный, однозначно искусственный материал, который и «светился». Конъюнктива лишилась красных следов сосудов и приобрела сплошной цвет белого фарфора. То, что это был настоящий цвет его глаз, Новосибирска не удивило. Его удивило другое — почему у него выключился режим маскировки. — Если вас это тревожит, — аккуратно сказала Громкая, — то у наших линкоров класса «Севастополь», а также у лучшей подруги Чапаевой — Петропавловск — такого же цвета глаза. — Логично, — ответил Новосибирск, вернув ей зеркало. — Глаза — самые уязвимые места на человеческой голове, поэтому они у нас искусственные. Обратившись к встроенной в его тело информационно-управляющей системе, Тритон приказал провести самодиагностику и сообщить, почему у него маскировка не работала. Строгим правилом жизни в родном мире было то, что контакт с обычными людьми должен поддерживаться исключительно через псевдоним, и свою натуру «человека-плюс» нельзя было раскрывать. Но здесь и сейчас случилось нечто другое — глаза, по которым легко было определить его нечеловеческую природу, сами собой приняли свой истинный облик. Причина этого вскоре возникла в виде сообщения: «Был произведён переход в боевой режим. Ваш уровень стресса соответствует состоянию нахождения в боевой обстановке». «Превосходно, чёрт возьми», — с сарказмом подумал Новосибирск. Переведя взгляд на Громкую, Тритон отметил, что его сослуживица имела точно такие же глаза, только с радужкой ярко-синего цвета, и он удивлённо спросил: — Так, Громкая, а вы не пытались скрыть свои настоящие глаза от окружающих? — А… после боёв в Финском заливе у Ленинграда я не могу, — миноноска опустила взгляд. — И от нас тут этого не требуют. — Ладно. Значит, узнаю это у других. Вы тоже прибыли из Ленинграда, как и Чапаева? Расскажите, как вас перевели на Север, — поинтересовался Новосибирск. — В октябре нас всех на Балтийском Флоте собрала Октябрьская Революция — она же Октябрина — наш флагман. Она сказала, что ей поступил приказ от товарища наркома флота Кузнецова о том, что один крейсер и один эсминец должны быть переведены с Балтийского на Северный флот. И объявила: «Девчата, я жду, кто добровольно согласится пойти служить на Север. Если никто не хочет, то я буду за вас решать, кого отправить, а кого оставить». Между тем Гремящая и Грозная приблизились к ним послушать, о чём разговор идёт. Громкая же опустила взгляд вниз и грустным тоном продолжила свой рассказ: — Пока эсминцы спорили, крейсера уже всё решили. Кирова сказала, что она не бросит Ленинград, пока у его стен стоит враг. Её поддержали Горькая и Аврора, а Чапаева сказала, что она хочет попробовать себя на новом месте. Тогда Октябрина сказала: «За вас, миноноски, я буду всё решать, раз вы тут как дети малые спор развели. Ты, Громкая, пойдешь с Чапаевой, потому что внешне сойдёшь за её младшую сестру». К нам хотела присоединиться Петропавловск, но флагман ей заявила: «Ты может быть и наша, советская, а всё же немка. Останешься здесь. Я не могу тебя отпустить». А затем, расставшись со Флотом, мы через Ладожское, Онежское озёра и Беломоро-Балтийский канал прибыли сюда. Наше путешествие через Ладожское озеро было незабываемым. Вообразите себе — оно огромное, как маленькое море, и в какой-то момент в пути вы даже не видите берегов! На нём даже волны есть, и большие! — Ну, я так скажу — как-то раз наш Тихоокеанский флот отрабатывал переброску на Северный Ледовитый океан через внутренние водные пути. И наш путь пролегал тогда через озеро Байкал, — ответил Тритон. — Это тоже большое озеро, и мне оно запомнилось своей успокаивающей тишиной. Так что Ладога меня вряд ли удивит. А что же Аврора делала среди Балтийского Флота? Она ж старушка в сравнении с вами, её вооружение неактуально для современной войны. Её такелажу самое место в музее. Громкая издала смешок: — Ну, товарищ Новосибирск! Внешне она старушкой совсем не выглядит, да и невежливо её так называть. Но насчёт её старого такелажа вы угадали — его действительно сделали музейным экспонатом как символ Революции, развернув полностью. На Балтийском заводе для Авроры построили новый такелаж такого же проекта, как и у Чапаевой. Смена такелажа… это было явлением редким в его мире, однако оно имело место. ТАРКРы Пётр Великий и Адмирал Нахимов сменили свои старые такелажи проекта 11442 «Орлан» на проект 23651 «Лидер-С» в 2020 и 2024 годах соответственно. — Хм. Какая ирония. В моём мире на Балтийском заводе тоже построили новые такелажи для замены старых у двух тяжёлых крейсеров — флагманов флотов, — заметил Тритон. — У вас крейсера командуют флотами? — миноноска удивилась. — Не линкоры? — Линкоры устарели. Тяжёлые крейсера превосходят их в огневой мощи против всех видов целей. Это было правдой — как-то раз интереса ради Новосибирск со товарищи провели военную игру, чтобы определить, насколько силён был бы «Лидер-С» против сверхдредноута прошлой эпохи. Их затея показала, что шансы у сверхдредноута были минимальны — он мог рассчитывать только на победу в артиллерийской дуэли, но ТАРКР поразил бы его залпом ПКР «Обсидиан» ещё до выхода на позицию стрельбы, выводя линкор из строя или вообще топя его — тут уж как попадания ракет распределятся. Авиационная группа в составе разведывательных вертолётов и БПЛА на борту «Лидера-С» позволяли ему отслеживать соперника и наносить удар первым. Как подвёл Новосибирск итог по этой игре: «Даже современный эсминец способен создать больше проблем для крейсера проекта 23651, чем сверхдредноут». Но рассказать это он Громкой не успел — их разговор прервал голос командирши: — Эй! — вышедшая из двери комендатуры Чапаева помахала им рукой. — Отряд ко мне! Тут же вся четвёрка подошла к ней. — Товарищ Чапаева, в ваше отсутствие всё было спокойно, — быстро отрапортовала Гремящая. — Ага. Я вижу, что вы нашли, что обсудить друг с другом. Ладно. В колонну по одному стройсь! Идём на базу. Шагом марш! Новосибирск отметил, что и у неё тоже глаза были без режима маскировки. Если Громкая не дала ему конкретного ответа, то стоило его выяснить у командирши. — Товарищ Чапаева, странно, что мы вот так свободно расхаживаем, светя нашими искусственными глазами, — обратился он к шагавшей вперед него Русалке. — Вы хотите знать, почему нас в этом не ограничивают? — Так точно. — Так этот город закрыт. Случайному человеку сюда не попасть. А тех, кого впускают, проверяют наши доблестные чекисты. — Меня это устраивает. То, что местные спецслужбисты были весьма придирчивы и, как говорится, «готовы рыть землю носом», Новосибирск познал на себе. После его прибытия в этот мир ему пришлось провести более двух месяцев в беседах с людьми с васильковыми погонами. Они выполняли свой долг — оценивали уровень опасности и полезности Тритона, проверяли, где лежала его лояльность. А он, в свою очередь, защищал себя и убеждал их в своей полезности и лояльности. В итоге проверку Новосибирск прошёл, и ему дали зелёный свет на вступление в местные военно-морские силы. — Отлично! Забыла добавить — переписку они тоже проверяют. — Было бы кому писать письма, — произнёс Новосибирск. Холодное осознание одиночества пробежало в его голове — кроме Русалок из КПУГ, других постоянных знакомств он пока не завёл. — Надеюсь, это со временем поправится, — донёсся голос Громкой. — Товарищ Новосибирск, вы же ведь найдёте себе друзей в нашем мире? Это был вопрос, на который Тритон не хотел отвечать. Так близко он не был готов подпустить Громкую. — Да, со временем это поправится, — уклончиво ответил он. Громкая ещё что-то прибавила, но АПКР проигнорировал её, уйдя в защитный режим. Общения стало слишком много.

******

Чапаева бросила быстрый взгляд назад. Шедший позади неё Страж Глубин затворился в панцирь и не проявлял желания вылезти из него. Его лицо стало непроницаемым, красные глаза — безразличными, губы плотно сжались, а углы лица, брови и скулы, казалось, заострились. Звук его шагов будто бы стал тяжелее. Это был не первый случай, когда ей приходилось иметь дело с закрытыми «красноглазыми», и от этой мысли она усмехнулась. Первой была Петропавловск. С немкой она познакомилась почти год назад, в июле 41-го, выйдя на испытания такелажа после активации. Поначалу Чапаева не понимала её строгости и пунктуальности, но затем услышала в её голосе ключ: Петропавловск хотела, чтобы она тоже старалась быть хорошим бойцом и жила в ритме с Флотом. Чапаева не считала себя самым умным человеком на свете, однако понимала, что для осуществления её желаний ей нужно было расти. И так она позволила Петре её тренировать и обучать. И это сработало. Найдя в Чапаевой верную слушательницу и ученицу, немка сама стала раскрываться. Увидев это, Чапаева постаралась вовлечь её в жизнь Флота. Затем, в чёрные дни сентября, когда немецкая авиация подобно стае хищных птиц обрушилась на Кронштадт, они вместе отбивались, а также противостояли германской артиллерии, ведя контрбатарейную борьбу. Наградой Чапаевой за её стремление стало то, что Петра смотрела на неё радостными глазами и считала теперь себя частью Балтийского Флота, связав себя с ним незримой, но прочной цепью. И это ей грело сердце. А вот раскрыть её нового подчинённого… она чувствовала, что это задача будет сложнее. «Он же отличается от Петры! Она, конечно, строгая, но более охотно участвует в жизни других. А вот Страж Глубин отстранён и сосредоточен. И его до сих пор связывает якорная цепь с миром, откуда он пришёл. Ведь с каким увлечением он рассказывает о нём, если его разговоришь. И если я хочу, чтобы он остался в моём отряде, то нужно найти такую же якорную цепь, которая его здесь удержит», — подумала она.

******

Путь от комендатуры до базы прошёл спокойно. Их колонна добралась до воинской части, которая представляла собой территорию, огороженную высоким забором, на которой стояло несколько двухэтажных зданий, выстроенных из красного кирпича. Войти на её территорию можно было через проходную — небольшое одноэтажное строение, где дежурило несколько солдат. — О, наши девчата вернулись! — сказал один из них, когда Русалки вошли в помещение проходной и улыбнулся им. — Сейчас бы сюда баян, да станцевали бы мы с вами! — Вот закончится твоя смена, отпустят тебя в казарму, и тогда играй там себе на баяне, пока ротный не придёт, — сказал его напарник. — Скучно одному без компании, — ответил первый, — с девчатами будет веселей. — С этими? — удивился второй. — Они ж, того, корабли! — Они выглядят как люди, одеваются как люди и разговаривают как люди. Чего ты их кораблями считаешь? Их разговор доносился до Новосибирска. Подобные дискуссии были ему хорошо знакомы, так как люди не определились, чего в Тритонах да Русалках было больше — человеческого или машинного. Сам Новосибирск придерживался мнения, что они были гибридами, взявшими лучшие черты первого и второго. Пройти через проходную, впрочем, у него спокойно не получилось. В этот раз в будке дежурного сидел незнакомый солдат в возрасте, который неспешно рассматривал его пропуск, а потом произнёс: — А говорят, что у нас все корабли бабами стали! Как же это понимать, что у вас в документе написано «Подводный крейсер», товарищ? Новосибирску спорить на эту тему не хотелось, и он нагло уставился в глаза дежурному со словами: — Товарищ ефрейтор, глядите мне в глаза. — Твою мать! — тот аж отклонился назад от вида его рубиново-красных очей. — Бывают у обычного человека такие глаза, как у меня? — спросил Новосибирск. — Нет! Да что ж вы такое — человек или корабль? — Во мне есть и человеческое, и машинное. Это то, кем я являюсь. Я существую между этими двумя состояниями. Солдат кивнул головой, но пропуск не вернул. Тогда Новосибирск настойчивым тоном произнёс: — Товарищ ефрейтор, какой бы ни была моя сущность, мы с вами служим одному делу. А дело наше правое. Враг будет разбит. И победа будет за нами. — Ха! Правда в ваших словах есть. Так, как вас зовут? — Новосибирск. — Ладно! Проходите. Чапаева, которая прошла мимо дежурного первой и теперь ждала свой отряд на противоположной стороне проходной, отлично слышала этот разговор. «Значит, я какая-то баба? И это он смеет говорить в моём присутствии моему подчинённому, а не мне в лицо? Ой, какой храбрец тут нашёлся!» — подумала она про себя и бросила презрительный взгляд в сторону сидевшего в будке мужлана. А потом она услышала слова Стража Глубин… Выходит, её подчинённый уже всё для себя решил и бросил здесь якорь? «Мне нужно это проверить, — подумала Чапаева. — Я хочу знать, действительно здесь он останется. Или… или в один день он исчезнет, сбежав в свой мир столь же внезапно, как здесь появился? Не поспешила ли я со словами о доверии к нему?» Как только весь отряд прошёл мимо будки дежурного и вышел из проходной, Чапаева начала действовать. — Товарищ Новосибирск, — обратилась она к мужчине. — Вы действительно считаете, что нас объединяет общее дело? Я не ослышалась? Тритон на мгновение напрягся, но ответил спокойным голосом: — Да. Русалка хитро улыбнулась и, сложив руки на груди, продолжила, глядя на него с вызовом: — А если бы у вас появилась возможность вернуться в свой мир… то что бы вы сделали? Вернулись бы назад или остались служить с нами? Его этот вопрос застал врасплох. — Я бы… — начал Новосибирск, но быстро умолк. Он снял фуражку, почесал лоб и макушку головы и задумался, опустив взгляд вниз и нахмурив брови. Наступило молчание. «Если он согласится остаться, — подумала Чапаева, — то я его сразу поддержу, чтобы закрепить этот выбор. А если… если он откажется и захочет сбежать в свой мир… — От волнения она нахмурилась и пошевелила пальцами, — то я не смогу это спокойно принять. Он же не может просто так бросить нас в трудный час!» Молчание первой нарушила Грозная и нетерпеливо заявила: — Чего ждёте, товарищ? Тритон поднял голову, готовясь что-то сказать в ответ, но Чапаева успела опередить его. Взмахнув рукой, она произнесла строгим тоном: — Грозная, я спрашивала не тебя. Не лезь! Товарищ Новосибирск! От вас я жду ответа. — Так точно. Поводив взглядом по сторонам, Новосибирск вздохнул и сказал: — Я должен остаться здесь. Мне домой вернуться хотелось бы. Но логика моих поступков определяет, что моё место здесь. Второе важнее первого. Он снова опустил взгляд вниз и мрачно добавил: — Мне дом уже не увидеть… но я должен исполнять присягу. Если я сбегу отсюда, то её нарушу. А солдаты, не блюдущие присягу, одинаково вредны что в этом, что в моём мире. Они подобны шестерёнкам, которые заржавели, — голос Новосибирска стал жёстким. — Такие шестерёнки выбрасывают и заменяют, так как они мешают работе механизма. А я «ржавым» быть не намерен. — Глядя на вас, трудно представить, что вы когда-либо заржавеете! Но я рада, что вы приняли решение остаться на нашем общем Флоте, — произнесла Чапаева, протянув руку. Мужчина её по-товарищески пожал и с грустной улыбкой произнёс: — Спасибо.