Harbingers

Ночь уступала утру — будто нехотя, не желая отдавать подконтрольный ей мир, погруженный во тьму. Но возвращение яркого диска было неизбежно; лениво выплывая из-за горизонта, солнце одевалось в дымку дождевых туч, будто желая прикрыть свое сияющее великолепие, слишком ослепительное для глаз смертных. Долгожданный рассвет, пусть и хмурый, все-таки наступил. Машина неслась быстро, насколько позволяла влажная от дождя дорога; по какой-то причине Бедствию хотелось добраться до убежища как можно скорее. Они с Йоной поддерживали ни к чему не обязывающий разговор — в основном, о музыке, перебирая свои жанровые предпочтения, обсуждая группы и отдельных музыкантов. Это явно была общая, приятная обоим и крайне безопасная тема; они вцепились в нее отчаянно, ведь каждый из них не желал сейчас касаться важных, тяжелых и болезненных тем. Уставая же, замолкали, думая о своем. Молчание не было в тягость, но даже сменяющиеся в магнитоле бодрые песни не заглушали разрозненных мыслей — как не глушили и ощущение связи, что, кажется, росла и крепла между ними каждую минуту. Это одновременно интриговало и… пугало. У Бедствия никак не выходило разобраться в своих чувствах. Он не был привычен к ним; легко было их изображать, ведь он немало времени провел с людьми. Но очень сложно было их испытывать, проживать — понимая, что на этот раз эти чувства настоящие. Именно этот факт настораживал больше всего. Разве он, Предвестник Апокалипсиса, мог на самом деле испытывать чувства? Или это лишь самообман, вызванный тысячами проглоченных душ, эхом их эмоций?.. — …Я тут недавно открыла для себя Джимми Хендрикса, — возобновила разговор Йона. — Мировой мужик. Так жаль, что я не попаду на его концерт. Хотелось бы услышать вживую все эти риффы. — О, а я был на его концерте, — похвастался Бедствие. — Вживую и правда звучит обалдеть. Этот дядька что-то знал про анатомию гитары, что в его руках она превращалась в десять инструментов сразу. — Гонишь? — изогнула бровь Йона. — Он в семидесятых умер. — Ну да, я в курсе, — ухмыльнулся Предвестник. — Я в шестидесятых прибыл сюда. Да так и застрял. — Ого, — искренне удивилась Апостол, и взгляд, обращенный на него, неуловимо изменился. — Получается, ты здесь уже… больше полувека? Сколько же тебе лет? Ой, прости, если это неприличный вопрос, — осеклась она тут же. — Ну почему, — хохотнул Бедствие, включив что-то из Хендрикса, что было у него в плейлисте. — Нормальный вопрос. Мы все возникли одновременно, когда исчезли Всадники. Думаю, это было примерно две тысячи лет назад, по вашему летоисчислению. — Офигеть, — пробормотала себе под нос Йона. — И как оно, жить так долго?.. — Скучно, — хмыкнул он. Воцарилась тишина, но Предвестник знал, что это ненадолго. — А почему именно в шестидесятых? — решила уточнить Йона, судя по лицу напрягая все извилины, чтобы припомнить, что же такого случилось в шестидесятых. — Карибский кризис, — отвечал Скотт. — Знаешь такой? — М-м… ядерная гонка вооружений? Читала про него, — кивнула Йона. — Вы, люди, были в шаге от того, чтобы покончить с собственной цивилизацией — да и вообще с жизнью на Земле, — пояснил Предвестник, косо ухмыляясь безо всякого веселья. — Уровень энтропии резко подскочил, что привлекло наше внимание. Но все обошлось, как ты понимаешь. — Ты вмешался? — изогнула бровь Апостол. — Я никогда не вмешиваюсь, — мотнул головой Бедствие, бросив серьезный взгляд в зеркало заднего вида. — Люди сами разобрались. — Вот как, — пробормотала Йона задумчиво, глядя куда-то себе под ноги. — Какие люди бывают самостоятельные, оказывается. Сами довели, сами разрулили… Бедствие добродушно улыбнулся, но дальше развивать эту тему не стал. В конце концов, неизвестно, куда она бы их завела. Вместо этого извлек телефон и поискал нужный номер в списке контактов. Дорога была довольно пустынной, так что он мог позволить себе ненадолго отвлечься. — Привет, Том, — он поставил на громкую связь и подвесил телефон на магнитный держатель. — Удобно говорить? Не разбудил? — Привет, босс, — ответила трубка с неподдельным радушием. — Нет, мы же встаем с первыми петухами, сам знаешь. Как жизнь? — Потихоньку, — хмыкнул Бедствие, явно не собираясь посвящать старого знакомца в детали. — А у вас? Как там Шерил? — Потопчемся еще, — хохотнул Том. — Ты приедешь, я угадал? — Точно так, Нострадамус, — улыбнулся Предвестник. — Причем довольно скоро. У меня тут редкий форс-мажор — надо организовать… семейный ужин. — О, так ты с сестрой? — непонятно чему обрадовался его собеседник. — Обе мои сестры приедут, и еще брат, — подтвердил он, подавляя горькую усмешку. — И еще… подруга. Она со мной сейчас. — Славно, славно, — мужчина на том конце провода явно засуетился. — Мы с Шерри подготовим дом. Скоро будете? — Сто восемнадцатый километр проехали вот только что, — проговорил Скотт, бросив беглый взгляд на навигатор. — Понял, — энергично закивал Том. — Успеем вам поесть сообразить. До скорого? — Спасибо, дружище, — искренне поблагодарил Предвестник. — До скорого. Йона некоторое время молчала после того, как телефонный разговор закончился, но затем, видимо, не сдержавшись, начала допрос. — Кто этот Том, если не секрет? — голос был робким, но ее явно распирало от любопытства. — Это и есть убежище? Я думала, там не будет других людей… А это ничего, что вы все туда заявитесь? Все Предвестники, я имею в виду. Они в курсе, кто вы, эти люди? — Слишком много вопросов, мисси, — хохотнул Бедствие. — Давай по порядку. — Расскажи, куда мы едем, к кому, — девушка похлопала себя по коленям в предвкушении. — Голос у этого Тома мне показался добрым. Ты давно его знаешь? — Лет десять, — прикинув в уме, отвечал Предвестник. — Я сильно выручил их с женой когда-то. Они пытались продать часть своей земли, чтобы расплатиться с долгами. Ну, мне приглянулось место, так что я купил изрядный кусок за немаленький барыш и оставил еще деньжат, чтобы они наняли бригаду и построили там приличный дом. Моим условием было, что дом должен быть всегда готов к тому, что я могу в любой момент нагрянуть на неопределенный срок — и так же внезапно уехать. Соответственно, просил, чтобы они его не сдавали внаем. Но в остальном — что угодно, хоть сами пусть живут. А, ну и трактор им тогда починить помог, — прибавил Скотт со смехом. — Они согласились на мои условия, конечно. — От таких предложений не отказываются, да? — хитро улыбнулась Йона. — Ты, я вижу, не бедствуешь, несмотря на имя. Денежки водятся. — О, умоляю тебя, — закатил глаза Предвестник. — Я здесь шестьдесят лет живу, в вашем мире. За такой срок ничего не стоило разжиться бабками. И поверь, все варианты шуток с моим именем уже были пошучены до тебя. — Пф-ф, ну и ладно, — напустив на себя лик обиженной девы, Апостол откинулась на спинку сидения. Дождь вскоре кончился, и вышло солнце; оно принялось нещадно жарить их на асфальтовой сковороде, испаряя влагу, так что Предвестник закрыл окна и включил кондиционер, прибавляя его гул к шуму двигателя. — Так что, этот Том с его женой будут с нами? — сменив гнев на милость, продолжила расспрашивать Йона. — Они живут в доме на другом конце ранчо, так что вряд ли. Обычно, когда я там, Шерил приходит раз в день или два, чтобы принести еды. И нет, они не знают, кто я такой и кто остальные, — ответил Бедствие на главный ее вопрос. — Думают, я сын богатенького папочки или какой-нибудь мафиози? Без понятия. Хотя их наверняка смущает, что я никак не изменился за десять лет. Может, мне прическу поменять? — хмыкнул он, зарываясь пальцами свободной руки в свои черные волосы. — А мне нравится та, которая есть сейчас, — улыбнулась Йона и тут же спрятала смущенный взгляд. Они ехали действительно быстро; хоть путь и был неблизкий, но уже после полудня показались знакомые поля и нивы. Бедствие всегда успокаивали здешние пейзажи, навевающие мысли о доме, которого у него на самом деле не было. Забота и доброта супружеской пары, у которой он когда-то купил участок, также делали свое дело. Здесь, как нигде более, он ощущал себя человеком. Йона дремала на заднем сидении в обнимку с плюшевыми зверьми, когда они остановились у свежевыкрашенных ворот. Видимо, хозяева недавно обновляли ремонт. Навстречу машине сперва вылетела собака, по доброй традиции облаяв Предвестника с ног до головы, а уже затем вышли пожилые мужчина и женщина. Том помахал ему рукой. — Привет поближе, босс, — они обменялись сердечным рукопожатием. — Как добрались? — Порядок, — улыбнулся Скотт и кивнул женщине в знак приветствия. Она ответила тем же. — Как дела, Шерил? У меня для тебя есть кое-что. И будет просьба. Он достал из багажника один из пакетов, и, услышав, как Апостол недовольно мычит, разбуженная его возней, обратился к ней. — Йона, выходи тоже. Поздоровайся. Сонно потирая глаза, она выползла из машины, оставив игрушки и поплотнее кутаясь в его плащ. Конечно, она использовала все свое свободное время, чтобы обтереться салфетками, но едва ли это могло полностью исправить ее внешний вид. — Том, Шерил, это Йона. Йона, это наши добрые хозяева, — познакомил их Предвестник, передавая в руки женщины пакет. — Шер, найдется какая-нибудь одежда для нее? — спросил он, пока Апостол смущенно здоровалась и старалась не показаться этим людям слишком уж странной — что было непросто, учитывая ее лохматую голову и босые ноги. Однако семейство фермеров было научено не задавать неуместных вопросов. — Найду что-то, — кивнула Шерил, забирая «дань», как в шутку называл это Бедствие. — Мы все прибрали и постелили свежее белье. Еду вам оставила в холодильнике. — Ты лучшая, — улыбка Предвестника была вполне искренней. — Пошли, Йона. Ты, наверное, голодная. — Голодная — и мечтаю о душе, — подтвердила она тихо, забираясь обратно в машину. Через минуту они были у дома, что смиренно ожидал их прихода. Бедствие ощутимо расслабился, вернувшись сюда. Он в шутку звал это место своей штаб-квартирой, хоть и появлялся здесь нечасто. Все же он предпочитал шум города, но иногда… требовалось совсем другое. Одиночество и покой. Это был первый раз, когда кто-то, кроме сестры, был с ним в этом месте, а поэтому, играя в радушного хозяина, он отпер дверь и галантно пропустил Йону вперед. Она, впрочем, явно не спешила проникаться его настроением. — Я в душ, окей? — Апостол, держащая своих плюшевых друзей подмышками, побежала вперед, не особо церемонясь. — Где… — Наверху, вторая дверь направо, — усмехнулся Бедствие. — Йона, стой, тебе же одежду еще не привезли! Но она уже умчалась, а вскоре чуткий слух уловил звук льющейся воды. — Егоза, — фыркнул Предвестник, непонятно чему улыбаясь, и принялся разбирать пакеты из маркета. Прошло добрых полчаса; телефон пару раз просыпался от уведомлений. Дебс писала, что задержится — нужно кое-что уладить, так что сестра обещала быть завтра утром. Морайн тоже кратко отчиталась, что будет позже. В каком-то смысле это его даже обрадовало — он не особо торопился встретиться со своей обожаемой «семейкой» в полном ее блеске. Пройдясь по дому, Бедствие свернул в студию — так он называл ее. В комнате стояло пианино, а помимо него — две гитары, электро и акустика, барабаны и усилки ко всему добру. Он приподнял крышку пианино и пробежался пальцами по клавишам. Звук его не устроил, так что он сел за инструмент, принявшись его настраивать. Еще не хватало, чтобы Йоне пришлось играть на таком. Она появилась совсем скоро — шла на звук, что называется. — Ого-го, — изумилась ее мокрая голова, торчащая из дверного проема. — Ничего ж себе! — Ты что, раздетая из ванной вышла? — изогнул бровь Бедствие и хитро ухмыльнулся. — В п-полотенце, — засмущалась Апостол. — Слушай, а у тебя тут вещей нет? Может, я в твоих похожу?.. — Как хочешь, — беззаботно пожал плечами Предвестник. — Лишь бы тебе удобно было. — Мне будет отлично, я уверена, — едва он поднялся, как глаза девушки расширились, и она ретировалась. — С-стой, я раздетая!! — Да что ты, Йона, — рассмеялся Скотт и сам не понял, что его так веселит — ее непоследовательность или ее смущение. — Возле двери ванной вещи сложу, окей? — крикнул он вслед. Найдя в шкафу какие-то старенькие, но довольно сносные треники и футболку, он действительно сложил это все возле дверей и постучал. — Можешь выходить, мисси, — проговорил Предвестник, не скрывая веселья. — Я тоже хочу в душ, если что. Через пару минут Йона снова появилась в дверях студии; теперь на ее плечах лежало полотенце, а сама она выглядела хоть и смущенной, но вполне довольной жизнью. — Пианино, — выдохнула она жадно, приближаясь. — Оно правда есть. Я могу поиграть? — Попробуй, — пригласил Бедствие, уступая ей место за инструментом. — Я вроде настроил, но не уверен. — Я донастрою, если что, — заверила его Йона. — Иди в душ, ты же хотел? — Как скажешь, госпожа-хозяйка, — хохотнул беззлобно Предвестник, намекая лишь на то, как быстро она освоилась в незнакомом месте — но Апостол смутилась сильнее обычного, опустив красное лицо вниз. Бедствие оставил ее в одиночестве, прихватив вещи и для себя, в некотором роде даже радуясь, что у него есть время на рефлексию. Отмокая в ванной, он делал мысленную выкладку всего, что произошло с ним за последние дни. Апостол была центром всех этих мыслей, несмотря на то, что были вещи, кажется, более объемные и значимые; но она, точно ядро планеты, собирала вокруг себя все его новоприобретенные эмоции. Предвестник постоянно возвращался мыслями к эпизоду соприкосновения с ее душой, и не мог разгадать загадку, которая за этим стояла. Ему казалось, не только она открылась ему тогда — но и он ей. Йона, даже будучи Апостолом, оставалась смертной, и все же совсем его не боялась; то ли в ней отсутствовал инстинкт самосохранения, то ли дело было в чем-то большем — чем-то, что он не мог пока постичь. Глаза цвета морского бриза смотрели на него прямо и без страха. Наоборот, с интересом, с доверием, с надеждой. Опускались вниз, смущаясь, и вновь поднимались — бездонные, как океан, в котором он рисковал утонуть. Где-то глубоко внутри он чувствовал, что ему не стоит приближаться — по всем правилам это была бы огромная ошибка. Но, точно заклинатель бури, видя губительный шторм, разразившийся в ее душе, он не мог пройти мимо. Не отпускало навязчивое ощущение, будто ему по силам успокоить это море и подарить ему долгожданный штиль. Возвращаясь в студию, он чувствовал этот груз ответственности на своих плечах. Кто возложил ее на него? Кому это нужно было? Ответ пришел, когда он смотрел на сосредоточенное лицо девушки, на тонкие пальцы, что порхали по клавишам, выводя замысловатую мелодию. Апостол была поглощена музицированием и не заметила, как он вернулся — а потому он тихонько захлопал в ладоши, привлекая внимание, почти в точности повторяя сцену в чертогах ее разума. Вздрогнув, она подняла взгляд — но он отличался от того, который был тогда. Теперь это был взгляд, светящийся изнутри доверием и благодарностью. — Это очень красиво, Йона, — проговорил Бедствие негромко, приближаясь к пианино. — Сама сочинила? — Это — нет, — она покачала головой, нежно касаясь клавиш. — Вариация на тему Фабрицио Патерлини. Посидишь со мной? — Я думал, ты есть пойдешь. Говорила же, что голодная, — напомнил Предвестник. — А-а, ну да, — она стукнула себя кулачком по лбу и высунула язык — проштрафилась, мол. Совсем как тогда. — Пойдем. Не терпится увидеть, что там хозяйка приготовила. Холодильник ломился от еды; всевозможные первые и вторые, салаты, закуски, десерты. Видимо, хозяева ранчо всерьез восприняли известие о том, что их благодетелю требуется накормить целое семейство. Йона же не стала терзаться муками выбора и выгребла все, что было, чем изрядно развеселила Предвестника. Он составил ей компанию за столом, хотя и не запихивался так, как она. В конце концов, голод не был ему свойственен. — Кстати говоря, Предвестникам Апокалипсиса тоже нужно есть? — пробормотала Апостол с набитым ртом, щипая то тут, то там по чуть-чуть. — Не нужно, — усмехнулся Бедствие, закидывая в рот кусочек сыра. — Но это вкусно, так что почему бы и нет. — То есть, у вас есть вкусовые рецепторы? А желудочно-кишечный тракт есть, чтобы это все переваривать? — допытывалась Йона, не забывая при этом с аппетитом пылесосить все, что было на столе. — Не-а, — Предвестник заговорщически ухмыльнулся, подперев щеку рукой. — Представь, что внутри меня черная дыра. Все, что туда попадает, просто исчезает в небытие! — Какой перевод продуктов! — наигранно возмутилась девушка, даже положив руку на грудь для пущей театральности. — Лучше бы отдал это все мне. — В тебя столько не влезет, — хохотнул Бедствие, запивая нехитрый ужин колой. — «А ты налей — и отойди», — фыркнула Йона, показав ему язык. Вдоволь наевшись, маленькое торнадо в лице Апостола, настоявшее на том, чтобы помыть посуду, поспешило обратно наверх — к инструменту, что был для нее главной точкой интереса в доме. И хотя могло показаться, что ей нравится и интересно все, именно пианино, он знал, влекло ее душу. Йона плюхнулась на приставной стул и щелкнула костяшками, а Предвестник замер в дверях, точно не решаясь войти. Он не был уверен, что она нуждается сейчас в его присутствии, и готовился уйти по первой просьбе, если ей хотелось остаться наедине с музыкой. — Я поиграю немного, окей? — Она обезоруживающе улыбнулась ему, кивая на стул в углу комнаты. — А ты? Не хочешь со мной сыграть? Я тогда могу и свое, — ее скулы тронул едва заметный румянец. — Конечно, — кивнул он, пододвигая к ней стул и беря в руки акустику. В глубине души он чувствовал радость от ее слов — но не мог понять, почему. — Но сначала послушаю, ладно? Ей явно не требовались уговоры. Благодарно улыбнувшись, Апостол начала играть; музыка, что лилась из-под ее виртуозных рук, завораживала, и Бедствие прикрыл глаза, стараясь разгадать мелодию. О чем она думала, когда сочиняла ее? Что чувствовала? Ему казалось, он понимает. В ее душе было столько печали и боли; столько тяжести бременем лежало на ее плечах, которую она не могла вынести и не могла выразить. Будто эта хрупкая девушка запрещала себе плакать, наказала быть сильной и держаться, что бы ни случилось. Непролитые слезы, горечь и тяжесть бытия изливались в ее музыке, словно бурный поток; но внутри нее был стержень, дремлющая сила и готовность бороться, стоять до конца. До тех пор, пока все не изменится. Или пока мир не рухнет. Открыв глаза, Предвестник взял несколько аккордов; неудовлетворенный, начал крутить колки, подстраивая гитару, чтобы звучала ближе к звуку пианино. Йона прекратила играть, с интересом глядя на его манипуляции. — Можешь сначала? — попросил Бедствие, не осознавая, каким серьезным и пронзительным взглядом смотрит на девушку рядом с собой. Йона лишь кивнула, вновь начав играть. Он перебирал струны, а она — клавиши; мелодии сплетались, неодинаковые, но поразительно созвучные. Звуки гитары будто поддерживали пианино, усиливаясь в самых хрупких местах музыки Апостола. Точно он строил мост, чтобы она могла пересечь пропасть; протягивал ей руку, готовый прийти на помощь, быть рядом, когда ей было слишком больно и слишком страшно идти одной. И, напротив, когда ее мелодия усиливалась, струны стихали, не забирая на себя много внимания. Он давал ей ее сцену, пространство, где она могла быть собой: кричать, бежать, плакать, или же смеяться, шутить и безобразничать, если ей этого хотелось. Но не исчезал совсем, оставаясь за ее спиной, рукой в ее руке, улыбкой в самый пасмурный день. Последние нежные ноты, извлеченные из пианино, сопровождались стихающим, убаюкивающим эхом струн. Йона удержала дрожащие руки над инструментом всего на мгновение; хрипло и рвано вздохнув, она спрятала лицо в ладонях. — Эй, ну ты чего, — забеспокоился Бедствие, отложив гитару в сторону, и, придвинувшись ближе, коснулся ее плеча. Она не стала сдерживаться; повернувшись, уткнулась ему в грудь и разрыдалась во весь голос. И не было ничего естественнее, ничего правильнее во всей Вселенной, чем обнять ее. Прижать к себе, позволяя выпустить всю накопленную боль. Погладить ее по влажным, чуть вьющимся волосам. Позволить себе почувствовать, как тонкие дрожащие руки обхватывают его торс, замирая на лопатках, зарываются ногтями в ткань футболки, а упрямый лоб трется спереди, что-то беззвучно отрицая. Не хватает только бараньих рожек. — Йона, все хорошо, — тихо проговорил Предвестник у нее над ухом, наклоняясь поближе, точно стараясь согреть ее своим теплом. — Ты в безопасности. — Именно поэтому, — всхлипнула Апостол, вжимаясь в него еще сильнее. — Я так счастлива прямо сейчас. — Почему тогда плачешь? — негромко усмехнулся Бедствие, путаясь пальцами в меди ее волос. Так странно. Иррационально. — Не знаю, — ее голос был прерывистым и слабым, и каждое слово ломалось тончайшим весенним льдом. — Просто… не уходи, ладно? — Я никуда не уйду, — пообещал Бедствие, прижимаясь щекой к ее макушке. — Буду с тобой столько, сколько потребуется. — Спасибо, — прошептала Йона сбивчиво. Сколько они так сидели, он не мог сказать; старался ни о чем не думать, лишь вслушиваясь в затихающие всхлипы, оглаживая голову и спину девушки в его объятиях. Она мелко дрожала, опираясь на него всем весом. Наконец, почувствовав, что почти успокоилась, Йона подняла заплаканные глаза. Темное море бушевало, всеобъемлющее и взволнованное; оно искало в нем успокоения, утешения его страданий, умоляло избавить его от одиночества. И что-то в пустоте грудной клетки Предвестника Апокалипсиса откликалось на эту мольбу — не сердце, но нечто трепещущее и горячее, подобно ему. Медленно сняв руку с плеча девушки, Бедствие провел ладонью по ее щеке, стирая дорожки слез. Взгляд Йоны медленно менялся; шторм утихал, уступая место сияющей зеркальной водной глади, что нежилась в лучах летнего солнца. Предвестнику казалось, что он слышит крики чаек — и звонок, возвещающий о прибытии долгожданного корабля. Как можно было разглядеть столь многое в глазах человека?.. Но он мог поклясться, что видит и слышит это. Слышит, как она без единого слова благодарит его. Где-то на задворках сознания все еще играла ее мелодия — их мелодия, где клавиши и струны обнимали друг друга, сплетая свои звуки и соединяясь, становясь единым целым, что невозможно было разделить. Наверное, именно сейчас он и понял ее слова о счастье и ее слезы. Ведь в этом кратком моменте единения было что-то бесконечно интимное, но настолько же чистое и возвышенное, не сравнимое ни с чем. …Решения этой загадки, наверное, не существовало. Зардевшись, Апостол накрыла его ладонь, все еще лежащую на ее лице, своей, и подарила ему самую открытую, искреннюю и благодарную улыбку, которую он видел в жизни — хоть и бесконечно печальную. — Это будет наша первая песня? Как группы? — спросила Йона тихонечко, почему-то не спеша оттолкнуть его руку. — О нет, — прошептал Бедствие так же тихо, медленно высвобождая свою горящую огнем ладонь и неосознанно оглаживая подбородок девушки пальцами. В ее глазах промелькнуло что-то, похожее на чувство утраты; найдя его руку, Апостол вцепилась в нее, как в спасательный круг, и с выражением грусти и мольбы спросила: — Почему?.. — Это будет только наша песня, — Предвестник улыбнулся, соединяя их пальцы в замок. — Твоя и моя.