Еще одна история. 21 век.

Время ползло мимо тяжелой тугой волной. Исчез куда-то смуглый джигит, вдали прошли медсестры, где-то раздавались голоса, а здесь было тихо и пусто. Штольман повернулся, собираясь куда-то идти, и замер. Они столкнулись лицом к лицу. Смотрел на неё. Не узнавал? Она же вовсе не так изменилась. Забыл? Что-то постепенно леденело внутри. Забыл? Штольман тяжело, словно с усилием, шагнул вперед. И произнес так медленно и хрипло, что что-то невнятное она ему всё же простила: - Анна… Вы откуда здесь? Она произнесла, объясняя: - Мы туристов помогали искать, - и протянула, показывая руки. А то подумает еще, что из-за него пришла. Что там было у них? Ничего. Короткий миг, осыпавшийся осколками. Осторожно взял руки, не отводя потемневших глаз от сбитых пальцев со следами уже засохшей крови. И, явно не соображая, кистями осторожно повел, руку её потянул к себе, почти склоняясь – губами, дыханием. Лишь миг, то ли было, то ли показалось ей. Опомнился, отпустил сразу. Рукой по лицу провел, словно сбрасывая паутину, улыбнулся криво и, тут же, извиняясь: - Простите. День сегодня тяжелый. А потом вдруг: - Нет, хороший на самом деле день. Ахмед молодец. И та же улыбка, посветлевшая вдруг. Иррациональная, странная картина. Стояли в коридоре, и он ей о делах рассказывал. Словно на протяжении этих лет каждый день виделись. Анна вспомнила вдруг, зачем она здесь: - Я о пострадавших зашла узнать. Что с ними? Тот ответил тут же, словно она право спрашивать имела: - У Машковой с сердцем проблемы, её в терапию оформили. С остальными ничего слишком сложного, парни работают. Отчего-то вдруг в груди сжалось. Без причины, просто так. Опустила голову, пряча глаза: - Я пойду. Он следом вышел. На крыльце Анна остановилась, оглядываясь. Яков за ней, у стены встал. Заговорил вдруг, негромко, твердо: - Анна. – Она обернулась. – Простите меня. Я не должен был так, тогда. Я… И она головой мотнула, прерывая. Сколько раз думала, если встретятся, если всё же прощения попросит, что она скажет? Одно только и придумала – ничего. Не о чем говорить уже и незачем. А сейчас не знала, что делать. Он другой был. Чужой. Старше намного. Слишком намного. Анна как-то не задумывалась, сколько Якову лет тогда было, думала, может, двадцать шесть – двадцать семь. Воспринимала почти ровесником. Но того, прежнего Якова, больше не было. Остался только тот, второй, незнакомый, что тогда спасал Лёху на пляже. Стал гораздо взрослее, серьезнее, увереннее. Спокойнее и отстраненнее. А того, первого, которого ненавидела, дышать из-за которого не могла, которого не смогла простить бы… Нет, конечно, смогла бы, лишь на словах, ведь прощать там уже было нечего – всё осыпалось мелкой пылью. Которому в глаза хотела взглянуть – а оказалось, взглянуть уже было некуда. Тех глаз уже тоже не было. И почему-то именно того Якова было жаль, не до слез – до тоски. Если бы он был, наверное, она бы его всё же когда-нибудь простила. Чуть повела плечами, прерывая ненужный разговор: - Да ничего. - Да. - Он своё понял: - Ничего. Дверь сзади них распахнулась, вышел Николай, довольный, даже почти не прихрамывал: - Сказали, ушиб небольшой, бегать пока поменьше. Яков повернулся к ним. - Вы где остановились? – Вспомнил что-то услышанное, - В «Горном гнезде»? Далеко, я машину пошлю, отвезут. Анна махнула головой, отказываясь: - Мы же не больные. Улыбнулся: - Так я «скорую» и не предлагаю. От своей ключи дам. Подозвал какого-то парня, тот метнулся быстро, подогнал темный внедорожник, довез до самого крыльца отеля. Вдвоём с Николаем, под ручку, похромали в здание. Отчего-то навалилась усталость, и об ужине Анна и не вспомнила. Вера же должна была давно уже приехать и всё передать.        Яков долго стоял на крыльце. Жалел, что не курит. Думал, урывками, бестолково. О том, что он тогда правильно поступил, особенно с учетом всех последующих событий. Нет, в частности, конечно, неправильно. Козёл он тогда был. Но - усмехнулся, - хоть не баран. Потому что всё к лучшему оказалось. Потому что, сумей он тогда не сорваться, и всё же уйти по-хорошему, сейчас бы опять голову терял и рвался назад всё переиграть, опять на разум и на всё остальное плюнув. А теперь всё. Теперь возврата нет, и всё, что ему остается – хоть в этот раз расстаться нормально.