Равнодушие

Пламя, что своими причудливыми изящными языками, вылизывало бьющееся в ужасе боли и агонии пред неминуемой смертью, тело, выгибалось и поедало еще живую плоть. Оно, словно наслаждаясь актом своего пиршества, подданным ему на блюде из сухих веток и деревянного эшафота, неспеша пережевывало обугленную тушу. Танец пламени, его страсть, злоба и ужас, что внушал в людские души огонь, наводили юного Клода на очень странные мысли. Почти пошлые, стыдливые, от которых хотелось отвернуться, или прикрыть их руками. Словно оказываясь перед многолюдной площадью нагим. Плотские желания, заползали в юною, белокурою голову и поселялись в ней, не желая уходить. Молодой, еще студент, не знавший порока и греховности своих страстей, свойственных всем взрослым господам, старательно гнал от себя этих мух. Они, подобно рою червей ползающих в раздутом трупе дохлой кошки, ели сознание молодого человека. Пытливый ум, желание постигать науку, учиться и всеобъемлющая любовь к младшему брату старались полностью заполнить голову Клода. Долгие дни над книгами и ночи в лаборатории, что стала для юного Фролло пристанищем, в этом полным грязи мире. Он любил всей душой изучать новое, все, что могло бы заинтересовать юношу. Религия и закон стали для него одной из главных тем, которые тот разбирал оставаясь наедине со своими мыслями. Что является милосердием в глазах Господа, а что следует отнести к проискам самого Дьявола? Будет ли справедливостью произнести приговор лишающий самого дорогого, что есть у человека. Его жизни. А если подсудимый все же невиновен, или был подвергнут неизвестным науке злому помешательству, что надоумило того на преступление? Может ли простой человек брать на себя обязанности Бога в решении судьбы человека. Священнослужители были теми еще прохиндеями и плутами. Уж это юный Клод знал очень хорошо. Монахи нередко отдавались непристойностям, тщательно, как им казалось, скрывая это. Но только не от глаз хладнокровного Клода Фролло. Будущего главного судьи города Парижа. В лице юноши читалось отвращение ко всему и всем нечестивым, грязному и зловонному, каким временами сам представлялся величественный город. Вернее, величием он мог похвастать лишь у щегольских напудренных рож прекрасных дам, что временами встречались молодому человеку в сопровождении не менее мерзких кавалеров. Вся эта изящность, пленительность и очарование, что таилось под покровом легких тканей дорогих одежд, на оголенном женском теле. Эта загадка и лоск, вся природа женщины вызывало неизвестную смесь желания и отвращения. В первую очередь, к самому себе. К своей безвольности и похоти, что нарочито ныла ниже пояса. Очарование женщин, их неприступность, похотливость или непокорность, играла пламенем языков костра на главной площади. В месте, где вершилось правосудие. В месте, где наказание приводили в исполнение, а неугодные Богу подвергались страшной участи. Но справедливой, как казалось самому Клоду. Сегодня казнили женщину, обвиняемую в колдовстве и развратных действиях, противных для порядочной горожанки. Была ли юная, на два года младше самого Фролло, особа и впрямь ведьмой, никто разбираться не хотел. И не стал бы. Восемнадцать лет назад, молодой человек пришел в этот мир, чтобы вырасти тем, кем клялся никогда не стать в будущем. Кровожадным тираном. Бесчестным судьей. Нет, нет более ужасного поста, чем должность судьи. Он ни за что бы не смог подписать приговор о чьей-то гибели. Даже сели бы от этого зависела жизнь его любимого младшего брата. Клод принял решение стать священником и посвятить свою жизнь служению Богу. Отречься от всех мирских благ и быть праведным монахом, Его слугой. Но судьба жестоко растерзала представления юного послушника о жизни при соборе. Те, кто казался ему почти святыми, были приближены разве что к животным. Похотливые свиньи и грязные, мерзкие отступники, место которым было лишь в петле, на виселице, на глазах у внимающей ужас смерти, толпы. (Ползающие по молодому телу старые клешни, стягивающие рясу и освобождающие уродливую плоть от оков. Сухие губы и мокрые поцелуи, вызывающие лишь отвращение и желание отмыться от этой похоти, льющейся через приоткрытый рот своего истязателя. Молодой человек никогда не знал и не задумывался о Таких отношениях между послушником и настоятелем. Но внутреннее напряжение и естественный страх поработил всю любовь Клода к святым стенам Собора. Об этом никто и никогда бы не узнал. Это был самый жуткий кошмар наяву из всех, что тому пришлось увидеть и почувствовать на себе. Ни адское пламя костра инквизиции, ни мольбы о пощаде приговоренных к казни, ни виды болезней, страданий и прочих "прелестей" земной жизни того времени, не сравнимо было с этим. То, что казалось неприкосновенным и под защитой высших сил, было разрушено и бесследно утеряно в юном сознании молодого человека). Вся важность чистоты тела, верность справедливому слову и приказу, стали для Фролло неотъемлемой частью его взгляда на жизнь. Он ненавидел все, что считал непристойным и без колебаний уничтожал руками палача. Всех, кто был окраплен каплями крови и грязи на лице, все пали под ровным силуэтом настоящего монстра. Холодность и полная уверенность в справедливости приговора сыграли злую шутку с Клодом Фролло. Нестерпимая боль пронзила его сердце, а стальная хватка руки подписала приговор о смертной казни. К виселице был приговорен его родной младший брат. Тот, в ком Клод души не чаял, кого любил всем своим существом, смысл его жизни и главная слабость. Холодный пот прошиб тело судьи, когда тот узнал о преступлении против короны которое затеяли бродяги "Двора Чудес" с затесавшимся между их рядами Жеаном. Фролло старший клял себя тысячу раз, что не отговорил брата от этой злополучной выходки, что не отдал ему на детские прихоти денег, что тот и впрямь сбежал к цыганам и отбросам, снующим по ночам в поисках наживы. Шайка бандитов во главе с их "королем" собиралась ограбить Собор Нотр-Дам, что не могло окончиться благополучно в их пользу. Толи гнев Божий, толи подоспевшая и превышающая числом стража, захватила мятежников, против самой короны, под покровительством которой был Собор. Неслыханное по своей дерзости преступление каралось смертью. Как бы не хотел избежать злой участи для младшего, Клод, как бы не молил он короля-тирана о помиловании своего брата, все было бы бесполезно. Приговор вынесен. Казнь состоялась. Повиснувшее на столбе тело Жеана раскачивалось из стороны в сторону на ветру. Других приговоренных сожгли на всеобщее обозрение. Крики боли, проклятья и мольбы были совершенно безразличны для совсем охладевшего как и сердце младшего брата, сердца Клода Фролло. Он пустым взглядом окинул главную площадь. Костры, пламя танцующее вновь, и съедающее как трупы виновных, так и последнюю частичку души Клода. То, что делало его человеком, человек, что дарил тому тепло и свет. Он был мертв. А вместе с ним и умер старший брат. Похоронив свои чувства глубоко внутри, там где когда-то билось сердце. То, что могло любить. Тот, кто был любим. Он искал утешения в книгах, тайных знаниях, законах неизвестных простому люду. Он жаждал успокоения своей души в стенах Собора, но находил лишь отчаяние и все сильнее тернием разрастающееся чувство ненависти. Те, кто посмел забрать у него самое дорогое, дорого заплатят за свои грехи. Под покровительством Святой Девы Марии он уничтожит язычников, воров и смутьянов, что словно чума проникали сквозь щели города. Они крысами разносили заразу и уничтожали все вокруг своим мерзким дыханием. Музыка, танцы, вещи, одежда, голоса их, все взывало в Фролло лишь нестерпимую жажду уничтожения. Цыгане были хуже самого низшего скота, свиньи и крысы казались приятнее, для обезумевшего в своей власти и незримой жажде крови, уже стареющего судьи. С каждым годом седина волос Клода Фролло влекла за собой больше безумства и закаляла словно сталь, чувство удовольствия от власти над жизнью других. Испуганный взгляд черных глаз, слезы матерей, лишившихся своих детей, крики сквозь зубы и грохот падающего на землю тела, стали пьянить тирана. Он получал удовольствие от ощущения своей свободы и контроля над ситуацией. Клод становился настоящим демоном, вершившим "правосудие" под благословением Бога. Как он сам хотел бы верить. Но что-то нарушило покой бесов, овладевших телом судьи. Невинное дитя, что должно было погибнуть стало новым лучом света в непроглядной тьме подземелья преисподней. Личный ад Клода стал освещаться совсем тусклым огоньком свечи, что зажег его приемный сын. Страх перед гневом Божьим и желание полного контроля над несчастным горбуном, что мог бы пригодиться Фролло, позволили мальчику жить. Сам того не ведая, Клод привязался к пареньку, пусть и не желая признавать очевидных вещей, он словно вновь обрел давно утерянное чувство. Только название которому все же не находил. Жалость? Сострадание? Страх? Лю...бопытство? Или ласка, которой одаривал Квазимодо своего приемного отца, проявляя ее даже во взгляде. Судья Фролло не хотел узнавать об истинных намерениях самого себя, а потому без особого тепла растил мальчика, прививая тому все больше и больше ненависти к себе. Убеждая юношу, что тот является монстром для общества и уродом в глазах людей, тот словно глядел в зеркало осознавая правоту своих слов. Только не в адрес Квазимодо. Он говорил о себе. И голос его дрожал, незаметно, чуть слышно, дрожал. Клод не отличался добродушием и теплотой чувств. Он казалось был соткан из стали, льда и тлена, ничего что могло бы проявить каплю человечности. Всегда холоден как бездна, всегда пылает гневом как адское пламя. Глаза его темные подобно уголькам, сверкали безумием и глубоко внутри спрятанной болью. То, что никто не видел открывалось перед взором зеркала. Лишь оно знало все секреты кровавого судьи. Ровные, еще свежие линии, красным рисовались на белой спине. Удары плетки по сгорбленному позвоночнику звонко отдавались эхом в пустом помещении одной из комнат пыточной. Никто не знал об этом месте. Никто кроме зеркала, что пялилось на вздымающееся от усталости тело. Удар за ударом, взгляд в сторону своего палача. В сторону зеркала. Демон внутри тела, бывшего, так и не ставшего монахом, послушника, взвывал от боли. Струйки крови текли по оголенной спине, а рука судорожно дрожала заносясь для нового удара. Во имя правосудия. Взмах тонкого пера, пару раз пройтись кончиком с чернилами для размашистой подписи. Взмах рукой, для следующего документа на подпись. Сжать рукой поводья и натянуть узду своего коня. Звонкая оплеуха, оставленная как отметка о дерзости звонаря, посмевшего упрекнуть Фролло в чем-то незначительном. Взмах плети, вжимающейся в кожу и принося своему рабу толи боль, толи наслаждение... Простые движенья. Каждую ночь врываясь в его беспокойный сон, она делала это. Легко, ненавязчиво, ласково и игриво. Не смея прерывать ее, тот отстранялся, все сильнее вжимаясь в постель, словно боясь что сон может прерваться. Корчась от боли, он получал наслаждение. Когда каждую ночь, после его самоистязания, к нему приходила Она. Почти как в реальности, только совсем без одежды. Без страха и ненависти. Она делала это легко и плавно, нежно, возбуждая, маня. Заставляя вскрикнуть от наслаждения и обрывая сон, словно падение в бездну. Простые движения..