Пожалуйста не пиши на меня донос

«Давеча пришла ко мне добрая моя подруга, Бьянка, да говорит, сделай-ка мне, любезный, дитя. Я, как был, упал оземь — верите, нет, при всей своей благорозумности я не готов ещё покуда становится отцом. Всплеснул руками, лёжа на земле, глянул на Бьянку — под юбкой у неё колыхались ещё две и ни чего было не видать. «Что?» спрашиваю. «Я тебе, негодник, письмо слала, недели две тому назад, чтоб готов был делать дитя». Я, в испуге и в смятении, воззрился на неё, не могу вымолвить ни слова, лежу, думаю — как расстроить приятную женщину жестоким отказом? «Какое письмо?», спрашиваю, будто я разумом повредился. «То, дурачина, в каком я прошу присмотреть себе парочку детей по сговорчивей и сделать мне похожего по их подобию. Отец уж больно просит, ему нужно для виллы. И чтоб непременно в греческом одеянии и с крыльями». Ну уж, милая Бьянка, подумал я. Мне мужские подвиги не чужды, но чтоб с крыльями… Бьянка поняла, к чему я клоню. «Глупый!», воскликнула она со смехом, «ведь я про картину. Ты обещал мне написать малютку Гермеса!». Я, вздрогнув всем телом, ощутил такую радость, коей не испытывал уже давным-давно, ровно с прошлой недели. Поднялся с земли в два счёта, мы с Бьянкой обнялись, посмеялись от души над недарозумением, а потом я, уважаемый мессер канцелярская крыса, так её трахнул, что как бы и вправду не…». Габриэле криво улыбнулся. Какой-то… не донос о похождениях, как бывало, а анекдот. С чего бы. — Теряешь хватку! — дерзко сказал он замалёванному листку. Тот в ответ молчал. Анонимный доносчик накарябал в углу — довольно любопытно — грудастую девицу с длинным носом. «Бьянка, что хочет ребёночка». А внизу приписал «а что если сделать дитя канцелярскому чтецу доносов, вырастет ли у него столь же дотошный отпрыск?». Габриэле густо покраснел. — Паршивец, — с досадой пробормотал он. С тех пор, как Габриэле приснился тот паскудный сон, он стал подозревать, будто аноним — человек, знакомый с ним лично. Уж больно странным был тот донос. Он поведал о своих подозрениях Сандро, а тому только дай посплетничать да побегать вне монастырских стен. Сидели они как-то у поля для кальчо, на котором Габриэле только что уделал паскудников с Альтрарно, и болтали, то есть больше чесал языком Сандро, а Габриэле так, порыкивал да смотрел по сторонам. Не идёт ли кто… знакомый. Кого он искал, ему было неведомо — не юношу же из сна, ей богу. — Габри, мой черноокий, — ласково сказал Сандро, пригубливая из бутыли терпкого красного вина, что было припасено у него на чёрный день, то есть на всякий первый, — у тебя появился поклонник. — Чёрта с два, — беззлобно взбрыкнул Габриэле. — У меня не водится! Только эти… умалишённые, что трахают коз да чужих жён. Вот послушай! Габриэле прикрыл глаза, нахмурился. Как же там было… — «Когда я тут был, я совокуплялся; потом вернулся домой». Тут — это где? В доносной? Там только я совокуп… впрочем неважно. Вот, вот ещё было, понимаешь, сейчас, как же там… «Всего наилучшего тому, кто хорошо совокупляется!». Вот к чему это? Для кого пишут? Я что им, я… Шут, понимаешь, да? Сандро! О, ещё, ещё было, про художников, что-то, что они дармоеды и только и делают, что трахаются. Тут я слегка согласен, про дармоедов-то, понимаешь, они же ничего не понимают, как и что надо, только тратят… — Габри. — Что? Сандро лукаво улыбнулся, встрепал себе золотые кудри, чудом не тронутые бритвой: а зачем их портить, коли аббату плевать, а Сандро — тем более. — Пойдём-ка в церковь. — Сдурел? Ещё к одним бездельникам в самое лоно? — В Санто Спирито, говорят, мастерская Вероккьо фреску дописала, открыли сегодня. Весь город там. — Что с того? — Габриэле хмуро почесал затылок, а потом улыбнулся, словно ребёнок, и вылупился на друга. — Поищем там паскудника? — Поищем, мой хороший. — Заставим ответить за все доносы, да? Габриэле и Сандро переглянулись. Монах смотрел всепонимающе. Он относился к Габриэле с великой нежностью и прощал ему проступки, продиктованные низменными страстями человеческими. Ну подумаешь, перебрал. Подумаешь, сквернословил. А кто из них не? Подумаешь, возжелал мужчину. Сандро иногда тоже, если быть честным, подобным грешил. Дела, их много, а друг — он один такой. — Откуда ты знаешь, что доносчик мужчина? Как ты его найдёшь? — спросил Сандро, пока они шли к церкви. — Чую. У меня знаешь какой нюх на такие дела! Я… не проведёшь. Почему, думаешь, на такую важную должность поставили? Габриэле с гордостью стукнул себя по груди. Подумал, может, встретит лицом к лицу своего доносчика, и странную тягу снимет как рукой — ну пишет кто-то скабрезные письма, и пускай. Как там было в последнем? «Раскрыл его пальцами, погладил вход, уже мягкий и горячий, и Лука стонал подо мной, дрожа всем телом. Мыслями я был далеко, но телом — с ним, и желал его так, как мыслями желал того, другого». Габриэле густо покраснел и споткнулся о собственную ногу. Нельзя такое вспоминать! Нельзя… — Ты посмотри, какая толпа, — восторженно сказал Сандро и дёрнул Габриэле за рукав. И вправду, будто вся Флоренция пришла полюбоваться на новую фреску. Вон прохаживается средь них мастер Вероккьо, вон там, поодаль — коллеги Габриэле из Синьории. К церкви на крепких взмыленных лошадях уже прискакали знатные юноши и толпились теперь у входа, переглядываясь с девицами; один так рьяно пытался произвести впечатление, что чуть не выпал из седла. Габриэле покачал головой. Бездельники. Знать бы, кто из них пишет доносы, которые он, несчастный синьорийский работник, потом с утра до ночи перебирает в своей коморке. Кто написал «люблю входить в тугой мужской зад, особенно своего друга Марко»? Кто из них повинился Габриэле, что «отец застукал меня со слугой и выгнал прочь, потому что слуга был во мне», а кто говорил, будто «Антонио трахнул меня, а пока я спал, забрал деньги, и я возбудился от мысли, что он взял плату за меня»? Хотел бы Габриэле знать — разумеется, из любопытства. Он снова покраснел, вспомнив этот возмутительно пошлый донос про деньги, и скорей потащил Сандро в церковь. Уж там, под крылом господним, можно не переживать, что тебя настигнет греховная мысль — неизменно понося церковь, Габриэле всё же не терял всей радости веры. Они зашли внутрь, остановились у фрески. Рассматривать её было любопытно: то тут, то там мелькнёт знакомое лицо кого-нибудь из флорентийцев, кого маэстро позвал позировать. Габриэле, правда, тут же толкнули локтём в бок и он полез ругаться шёпотом, мол «сеньора, ну куда вы так торопитесь, не убежит от вас!». — Ты спал с художником? — вдруг тихо, вкрадчиво спросил его Сандро, нависнув над плечом. — Чег… Габриэле вздрогнул, чуть не вскричал бранные слова на всю церковь, слава богу, вовремя одумался. — Чего? — яростно зашептал он. — С каким художником? — Глянь на фреску. — Гляжу уже целую вечность. — На ангелов, дубина. На них посмотри, молю. Габриэле послушно обозрел, что сказали. Пожал плечами. — И что? — А то, что у них всех твоё лицо. Это как так? Габриэле потёр глаза, вгляделся снова. Быть не может. Он повернулся и так, и эдак, наклонил голову вбок, прищурился. — Вот, как нужно разбираться в живописи, — восхищённо шепнули сбоку. — Знаток! Ангелы, все как один со скорбными, чернобровыми ликами, таращились на Габриэле со стены, будто издевались. Глаза их горели праведным гневом на чёртовы доносы, ноздри раздувались от негодования, волосы беспорядочно вились у лиц, а крупные, красивые руки заламывались в молитвенном экстазе, будто в… — Я так выгляжу? — Тебе даже польстили. Но почему? Сандро пихнул Габриэле в бок. Тот крякнул и снова глянул на лица ангелов. — Совпадение! На кой чёрт меня писать, как можно узнать… — Да весь город знает, что за люди работают в Синьории. — Но зачем? — У тебя появился поклонник. Твержу тебе это уже в который раз. — Не верю! Габриэле развернулся к Сандро и гневно воззрился на его безмятежное лицо. Люди вокруг глазели вовсе не на них, а на фреску, и то было хорошо — иначе заметили бы, не приведи бог, очевидное сходство. Художник не схитрил, не преувеличил: Габриэле и впрямь был красив той и грубой, и нежной природной красотой, которая берётся в людях невесть откуда. Каждый поворот его головы, каждое неаккуратное движение, искренние хаос и обаяние, были для художника подлинным искусством, что он торопился тотчас же запечатлеть в наброске. Лики ангелов сначала появились в его голове, нечаянно народились там, в этой великой кузнице идей, а потом незаметно прокрались и на фреску. Он, никем не замеченный, стоял в углу в полумраке и жадно наблюдал. Пришёл! Знает ли? Нет, откуда ему знать. Но пришёл, смотрит, не уходит. Судя по выражению лица, узнал себя. Андрео не сдержал влюблённой улыбки.