Царство проклятого покоя

– Димочка, очнись! – Изначалий с силой встряхивает мужчину за плечи и отвешивает ему пощечину, тем самым приводя в чувства. Академик раскрывает глаза и вздрагивает, судорожно вдыхая воздух. Он тут же вспоминает, что после крика робота потерял сознание. Они с Изначалием все еще продолжали сидеть на набережной. Вернее, сидел робот, а голова мужчины лежала у него на коленях. Аллея Сирен и элементаль… были просто приснившимся воспоминанием из прошлого. Значит, в Этвюмии возможна была потеря сознания и сон. Какое интересное явление фиксирует мужчина, попав сюда при таких пренеприятных обстоятельствах. Причем во время этого сна академик не контролировал себя, он словно находился в теле Дирижёра, которое действовало само по себе. И сон этот был так похож на сон в реальном мире, такой же реалистичный и при этом эфемерный. Сеченов ощущал все запахи, звуки, и даже слышал, как щелкают суставы Изначалия при шевелении руками. Потеряв сознание в Эвтюмии, профессор не вернулся в свой мир, а погрузился в сон, являвшийся воспоминаниями о городе. Возникал вопрос, а возможно ли видеть в этом мире другие сны? Вместе с вопросом появлялась боль, которая мерзким цветком распускалась в животе, месте, куда попала пуля.  – Мое тело, сынок, что происходит? – Дмитрий встает, и боль в животе становится невыносимой, он оглядывает себя и мотает головой. Из груди с треском вырывается белая энергетическая сфера, заставляя мужчину закричать и упасть на колени. Робот тут же подхватывает его и аккуратно усаживает на скамейку. Изначалий дрожит, нервно мотает головой, ощупывает живот создателя. Сфера поднимается вверх и исчезает в ночном небе, не оставляя при этом на академике никаких повреждений, словно через него прошел призрак, причиняя жгучую боль не только животу, но и всему телу.  – Митенька, ты меняешься! – робот указывает руку мужчины и касается крыльев, которые звонко трещали. Академик снова встает, оглядывает себя и, сжав челюсти, сипит, проглатывая полный ужаса крик. После выстрела он очнулся в городе в своем привычном облике Дирижёра и лишь здесь, на набережной с телом начали происходить странные изменения. Цилиндр, покрывшись плесенью и ржавчиной, рассыпался в пыль, одежда начала покрываться черными пятнами, она рвалась, склеивалась, вытягивалась. Белая, расшитая золотом ткань, превращалась в черный плотный материал. На брюках начали появляться серые пятна, они увеличивались, покрывая собой белую ткань.  – Что со мной… – мужчина, нервно хватаясь за чернеющую одежду, и оглядывая себя, дрожал, его тело болело словно его недавно побили палками, крылья и хвост словно выкручивали, стараясь вырвать. Дмитрий чувствовал, как по щекам начинают течь слезы, а в душе нарастала паника вместе со страхом, такого в городе с ним никогда не было. Одежда Сеченова закончила трещать и слипаться, она полностью изменилась. Белая рубашка и жилет исчезли, теперь тело Дмитрия покрывала черная обтягивающая водолазка, на которой виднелось множество серых стежков, а фрак превратился в такого же цвета плотное пальто, которое доходило ученому почти до колен. Оно продолжало формироваться из ткани фрака, образуя застежки на уровне живота с тяжелыми стальными пряжками. Робот, видя внезапно начавшиеся метаморфозы, подскакивает к мужчине, но тут же оказывается остановлен выставленной вперед рукой. Академик даже в таком состоянии защищал Изначалия, неизвестно было, на что способна будет эта загадочная чернота, если житель города её коснется. Не хотелось это проверять.  – Дима! – Изначалий вновь порывается приблизиться и коснуться создателя, но Сеченов машет рукой и начинает шипеть, грозно смотря при этом влажными глазами.  – Не надо, родной мой, вдруг это подействует и на тебя, отойди подальше,  – ученый выдыхает и опускается на землю, его тело дрожит, мужчина ощущает везде жгучую боль, а ноги словно пронзает с десяток кинжалов. Они менялись, кожа сапог сжималась, трескалась и рвалась. Материал затвердевал, превращаясь в металл. Конечности тянуло, академик ощущал, как их начинает сковывать нечто, подобное врачебным скобам. Вскоре сапоги превратились в стальную броню. Железные обручи сомкнулись над коленками, оставляя брюки в этом месте непокрытыми. Сталь продолжалась под ними, сковывая ноги до самых кистей, которые покрывал бежевый металл. Академик с ужасом наблюдал, как на железе начинают замыкаться коричневые ремни. Они закреплялись от закованных в металл стоп до нижних дуг обручей, которые были над коленями. С треском на ногах мужчины вырастали железные скобы, которые держались на стальных шайбах, прикрепленных к коленям и щиколоткам, тем самым соединяя их. Сеченов молчал, он мог лишь беспомощно всхлипывать, наблюдая за тем, как меняется его тело. Силу Дирижера из-за сильной боли невозможно было использовать, поскольку она требовала большой концентрации, которой сейчас при всем своем желании профессор не мог обладать. Послышался треск под головой, и Дмитрий, опустив её, увидел, как шею начинает окружать стальной обруч, напоминающий подшлемник водолазного скафандра. Его превращение все еще продолжалось. Спину академика начинает тянуть, а крылья издают пугающий треск, повернув голову, Дмитрий видит, как кости начинают покрываться множеством мелких трещинок. Тянувшие ощущения поддерживаются болью, мужчине все еще кажется, что кто-то выкручивает кости, старается вырвать крылья из спины вместе с плотью. Сеченов зажимает рот ладонями, проглатывая очередной крик. Он не хочет пугать Изначалия, нельзя, чтобы робот слышал его вопли, хватает того, что создание академика видит метаморфозы, происходящие с ним. По щекам ученого начинают течь слёзы, когда он видит, что кристальные кости   превращаются в серую пыль. Появившиеся на них трещины словно растворяли часть тела Дирижёра, каждая покрытая ими косточка начинала рассыпаться. Тот же процесс происходил и с хвостом, позвонки которого вмиг покрылись сотней трещин, кристаллы щелкали, от чего копчик академика начал гореть, создавалось ощущение, что по нему ударили кувалдой. Вначале рассыпался кристальный шип, а затем и остальные косточки начали превращаться в пыль.  – Мои крылья! – ученый наконец вскрикивает, так как боль в спине становится невыносимой, он опускает голову, закрывает глаза. Сеченов не обращает внимания на текущие слезы, стучащую в висках кровь, неведомая сила забирала его часть тела, обращая её в пыль. И это по-настоящему пугало мужчину, так как подобного здесь с ним ни разу не происходило. Робот вновь вскакивает, бросается к создателю, однако академик слышит его шаги. Подняв голову, мужчина открывает глаза, ему хватает сил поднять руку и вновь остановить Изначалия, ни в коем случае нельзя, чтобы его творение пострадало. Золотые перчатки исчезли, теперь руки академика покрывал черный матовый металл. На пальцах он становился острыми когтями, которые были немного длиннее золотых.  – Митенька, я должен помочь! Вызвать камердинеров? - робот смотрит на создателя и вздрагивает. Голубое свечение в глазах Дирижёра потухло, теперь на него смотрели серые, залитые слезами глаза.  – Нет, они могут пострадать. Родной, не подходи, пожалуйста, я не хочу, чтобы это задело тебя, - Дмитрий сипит, давится слезами и отворачивается, ощущая новую вспышку, тело горит, грудь простреливает болью, настолько сильной, что мужчина стонет, он заваливается набок, падает на асфальт и сжимает голову руками. Больно. Больно везде, каждый нерв сейчас словно бился в агонии, мозг грозился вот-вот взорваться, а глаза вытечь, кажется, что даже внутренние органы Сеченова начали двигаться, пытаясь пробить кости и мышцы. Изначалий слушается, он опускается на колени рядом с упавшим на землю создателем. Подобное никогда не происходило в этом мире ни с одним его обитателем. Трансформация мужчины была похожа на жуткую аномалию, мутацию, которая нарушала все правила, по которым жила Эвтюмия. Робот, наблюдая за создателем, вспоминал его слова и результаты их иccледований этого мира, пытался понять, что именно вызвало такие изменения с хозяином города. И житель города вспоминает, как Сеченов поделился с ним результатом одного из своих многочисленных исследований этого мира. С помощью робота, являвшегося для мужчины маяком в потустороннем мире, Дмитрий получал информацию о состоянии города, том, что делают призраки, или как часто ездят поезда между кварталами. Информация поступала ученому не постоянно, раз в неделю на специальное устройство, настроенное на полимерные волны маяка, приходили частоты, которые затем расшифровывались специально разработанной программой. Это было похоже на общение путем азбуки Морзе. Полимерные волны преобразовывались программой в совокупность точек и тире, которые затем расшифровывались «Вовчиком», отключенным от общей сети. Дмитрий специально это сделал, чтобы никто не знал о его общении с существом из иного мира. Расшифровки, перевод волн в морзянку, все это наносилось на бумажные листы, которые хранились в сейфе, расположенном в квартире мужчины. Чтение писем от Изначалия было одним из любимых занятий Дмитрия после долгого рабочего дня. Перед сном ученый вынимал из сейфа, хранившегося в стене и тщательно замаскированного под обычную ванную плитку, несколько листков с сообщениями и устраивался в постели. При свете старенького светильника мужчина внимательно, с улыбкой, вчитывался в каждое слово. Изначалий, несмотря на заложенную в нем личность и воспоминания Сеченова, имел характер ребенка, озорного и любопытного, веселого и при этом способного контролировать свои эмоции. В письмах робот рассказывал о призраках, представлениях, камердинерах и о том, что он сам узнал о царстве Эвтюмии. Ведь робот подобно создателю тоже изучал город, место, где его создали и где он жил. Дмитрию казалось, что он общается со своим сыном, уехавшим далеко-далеко за океан и изучавшим новую для себя страну, а не с созданным им существом из странного мира, куда попадает только разум. Об Изначалии и Эвтюмии не знал никто, даже Сергей, которому Сеченов доверял и рассказывал самое личное и сокровенное, рассказывал о своих мечтах и грусти. Академик считал, что для Сергея подобное окажется слишком странным и непонятным. А вот Харитон…изучавший Лимбо вместе с Сеченовым, знал о том, что мужчина в иной реальности создал существо, наделенное его личностью, памятью и при этом имевшее собственный характер, но относился к Изначалию как к кукле, которая имела лишь одну функцию, маяка и разведчика в ирреальном мире. Захаров не верил в то, что данная «кукла» в принципе могла иметь свое мышление и была лишь сосудом с копией воспоминаний и личности. Да и Сеченов не пытался доказать это лучшему другу, продолжая изучать странный мир вместе с ним. Академик понял, что это невозможно, так как Харитон постоянно отвечал на любой его довод о том, что обитатели Лимбо в принципе не способны обладать своим мышлением, поскольку являются отражением элементов подсознания человека, даже если эти самые обитатели и были им созданы в этом мире. В таком случае, по мнению Захарова, они являлись не более, чем плодами воображения. В одном из сообщений от Изначалия, которое Дмитрий получил за месяц до того, как на предприятии случился сбой, говорилось, что в городе произошли изменения. Робот сообщал о том, что некоторые призраки вели себя странно. Жившие в квартале на Изумрудной набережной вдруг пришли к реке и застыли, опустив головы, Изначалий писал, что призраки при этом охали и вздыхали, их маски выражали грусть. Роботу казалось, что на жителей города кто-то резко послал негативные эмоции или неизвестное явление заставило духов выйти из цикла привычных действий и начать делать те, которые они ранее не совершали. Всё описанное жителем города казалось мужчине очень странным. Призраки, отклоняющиеся от привычных действий, охи вместо дискуссий и смеха. Поначалу Сеченов подумал о том, что в Эвтюмии появилась аномалия, неизвестное ни ему ни Изначалию явление, однако, его творение в каждом сообщении говорило о том, что маяки не фиксировали в этом мире никаких изменений пространства или времени, даже небо всегда оставалось одним и тем же. Маякам в царстве Эвтюмии Дмитрий уделял особое значение. Созданные силой Дирижёра, они собирали информацию со всего города, фиксировали происходящее и передавали данные по особым полимерным каналам в здание, где академик всегда появлялся, прибывая в город. Сеченов создал данные устройства, когда понял, как в данном мире работает сила воображения. Ученый сразу понял, что подобные возможности отлично подойдут для наблюдения за этим миром и сборе информации. Но постоянно обхаживать весь город, собирая данные мужчина не хотел, поэтому создал систему наблюдения за этим миром, которая также могла фиксировать любые изменения в течении времени и пространстве. Академик назвал её «Патос», система, которая буквально наблюдала и ощущала бы любые изменения в городе. Она состояла из множества маячков, которые своим видом напоминали кристальные сферы белого цвета. Каждая такая сфера сливалась с окружением и была связана полимерными волнами с главной, находящейся в так называемой «Станции звездочета», главном здании центрального квартала города. Информация по волнам передавалась в огромный кристальный шар синего цвета, который Дмитрий окрестил «эпифиз». Из этого самого «эпифиза» информация копировалась в сотни ромбовидных лиловых кристалликов, которые прочными стенами покрывали периметр комнаты с шаром. Ядро «Патоса» Дирижёр расположил на самом верхнем этаже высотки, призраки в силу своей природы не заходили туда, да и самому академику было легче попадать к сфере, не приходилось спускаться вниз. Создавая Изначалия, Дмитрий не забыл вложить в него воспоминание о данной системе, как создавал и фиксировал её в городе, так что робот, «родившись», умел обращаться с «Патосом».  Изначалий любил просматривать записи, которые хранились на тех самых лиловых ромбиках. Когда жителю города становилось скучно, он шел на «станцию», брал кристаллик, вставлял его в специальный проектор и смотрел, например, как в очередной раз танцуют роботы или вальяжно ходят призраки по площади Квартала Лун, размахивая руками. «Патос» упоминался Изначалием в каждом сообщении и почти всегда робот писал о системе одно и то же: «маяки говорят, без изменений». Такая приписка была и в сообщении, где житель города говорил об изменении состояния призраков. Но что именно могло так на них повлиять мужчина не понимал, пока месяц спустя не получил от робота сообщение с аналогичным содержанием, вот только Изначалий уже начинал волноваться и просил создателя появиться в городе. Тогда ученый всерьез задумался о том, что же могло повлиять на обитателей царства Эвтюмии, нечто, что не замечал «Патос» и при этом столь сильное. Каждый вечер после работы Сеченов погружался в раздумья, он делал записи в отключенную от общей сети «Грушу», чертил схемы, которые гипотетически изображали связь города с самим академиком, его воспоминаниями и…эмоциями. А ведь Дмитрий при всем своем гении не учел одной простой детали, уйдя с головой в сложные размышления. За всеми думами, чертежами и анализом писем робота мужчина упустил одно маленькое, но такое важное совпадение. День, когда пришло первое сообщение с описаниями изменений, двенадцатое января тысяча девятьсот пятьдесят четвертого года, в этот день Сеченов сильно поссорился с профессором Лебедевым. Между товарищами произошло недопонимание, связанное с перестановкой кадров в «Академии последствий». Алексей желал сделать своим замом Александра Привалова, который, по мнению мужчины идеально подходил на данную должность, в то время как Сеченов настаивал на кандидатуре Екатерины Дебалтовской. Академик считал, что её навыки руководителя и неконфликтность помогут и на посту заместителя начальника столь важного центра, в то время как Привалов по мнению Дмитрия был несобранным человеком. Старые приятели долго спорили, кричали и в итоге не пришли к общему выводу, решив оставить вопрос кандидатуры на следующий день. И Сеченов прекрасно помнил свое психоэмоциональное состояние: он был разозлен и одновременно опечален данной ссорой, в тот день мужчина не спал, ругался на Лебедева в щебетарь и едва не разбил стеклянную вазу, проклиная упрямство профессора. Вторая весть об изменениях в поведении призраков пришла через месяц, шестнадцатого августа того же года. В этот день Дмитрий получил выговор от недавно занявшего пост председателя Егора Молотова. Политик, постоянно находящийся с учёным в конфронтации, вступив в должность председателя совета министров, обрел еще больше возможностей для давления на оппонента и, пользуясь служебным положением, не упускал возможности лишний раз отчитать или попытаться унизить академика. Молотов находил самую мелкую причину для выговора Дмитрию, что тешило самолюбие и при этом доставляло удовольствие, постоянное давление на недруга, негативные выпады были для Молотова сродни дождю, который опустился на землю после долгой засухи. Шестнадцатого августа Егор вызывал Сеченова с целью разговора о том, что произошло в комплексе «Вавилов». Дело касалось мутировавшего растения, которое, как выяснил Молотов, ученые не уничтожили, хотя оно несло угрозу работникам. Наличие данного растения, прозванного политиком «борщевик» и стало причиной громкого и неприятного выговора в сторону Дмитрия. Егор не стеснялся в выражениях, обвинял ученого в превышении должностных полномочий, создании угрозы людям и больном эгоизме, сопровождая всё это ехидной улыбкой. Дмитрий же спокойно слушал своего оппонента, говоря о том, что растение содержится в изолированной зоне, оно может дать нужные материалы для дальнейших исследований и не несет вреда сотрудникам комплекса при должном обращении. При этом Сеченову неприятно было слышать крики и порицания в свой адрес, он спокойно проглатывал язвительные замечания, не перечил, хотя внутри мужчины на тот момент пылала злоба. Но воспитание и положение ученого не позволяли ничего ответить наглецу Молотову. После общения с Егором моральное состояние Сеченова было, откровенно говоря, ужасным. Академик едва ли не дрожал от гнева, позволил себе выкрикнуть пару нецензурных слов, благо в квартире его никто не услышит. Молотов посмел усомниться в его способности контролировать «борщевик» и назвал самоуверенным эгоистом. С одной стороны подобные заявления били по самолюбию Дмитрия, его гордыне, сильно задевали спокойного учёного, но с другой отчасти Егор был прав, назвав академика безрассудным человеком. Порой Сеченов и сам не замечал в себе проявления данной черты, полностью погружаясь в науку, не видя того, как его рвение к знаниям влияет на окружающих и не всегда в хорошем аспекте. В щебетарь вновь полетели ворчания на Молотова. Всё же Дмитрий позволял себе выпустить эмоции, находясь один. Сон тогда тоже не шел, а на следующий день Изначалий прислал письмо, где говорил о том, что призраки вновь странно себя ведут. Каждый раз, когда психоэмоциональное состояние мужчины менялось в худшую сторону, приходило сообщение из Эвтюмии, с описанием изменившихся обитателей города. Тогда Дмитрий понял, что его состояние тесно связано с этим странным миром и отражается на его обителях, если «хозяин» испытывал через чур негативные эмоции или переносил срыв, то и призраки начали показывать эти самые негативные чувства. Почему Изначалия это не затрагивало, Сеченов осознал, когда начал подробнее изучать связь своих чувств и памяти с царством Эвтюмии. Данными мыслями он не делился ни с кем, об изменениях в сюрреалистичном мире не знал даже Захаров, с которым они изучали Лимбо. Академик не желал посвящать лучшего друга в тонкости связи города со своим разумом, да и Харитон в то время был завален работой, лишняя информация бы только разозлила доктора. Робот в отличие от призраков и камердинеров обладал собственным разумом, личностью несмотря на то, что нёс в себе память и повадки создателя. Изначалий сам решал, куда ему идти, что делать. Так задумал Дмитрий, создавая его. Он хотел, чтобы его «эхо» в Эвтюмии обладало его памятью, мышлением, повадками и привычками, но при этом имело свою собственную личность, свободу воли вкупе с преданностью создателю. Так из робота получался прекрасный друг, спутник, который при этом мыслит самостоятельно и может выражать мнение, отличное от того, которое имел академик. Именно из-за самостоятельной личности Изначалий не менялся, когда Сеченов испытывал сильные негативные эмоции. Призраки выполняли одни и те же действия, день за днем, говорили одни и те же слова, в отличие от робота, они были олицетворением различных воспоминаний, чувств и эмоций Дмитрия. Чего нельзя было сказать о роботе, являющимся самостоятельным субъектом в данном мире. Именно связь призраков с эмоциями и памятью ученого стала причиной смены их состояния в те дни. Сеченову понадобился месяц на то, чтобы выявить эту причинно-следственную связь. Ученым были исписаны две толстые тетради, в которых помимо обширных записей, теорий, мыслей, находились и схемы, рисунки, изображающие разницу робота и призраков, чертежи «Патоса» и иллюстрации связи Эвтюмии с реальным миром, который, как оказалось, влияет на этот странный загадочный мир, находящийся между сном и смертью.  – Дима, Дима, прошу, вставай,  – робот все же решает коснуться продолжавшего изменяться создателя, несмотря на его предупреждения. Металлические когти касаются черного пальто, аккуратно проводят по дрожащей спине. С Изначалием не происходит ничего, когда он трогает создателя, и житель города понимает, что «нечто», изменяющее Сеченова ему не страшно, метаморфозы происходили лишь с хозяином города. И создание академика начинало понимать причины столь жуткой «мутации». Причина была не в Эвтюмии, она лежала в реальном мире. Сеченов скулит осипшим голосом, его тело все еще пылает от боли, в спине жгло, мужчина чувствует, как под кожей начинает что-то шевелиться, растягивать её, пытаться порвать, но сил думать не остается, Дирижёру слишком больно, всё, что он сейчас может делать – это сжимать руками голову и сипеть, просить само небо, чтобы это скорее закончилось. Изначалий удивленно охает, когда видит, что из спины создателя вырывается лиловое свечение, которое начинает собираться в нить. От этого Дмитрий всхлипывает, ему наплевать, какая реакция будет у робота, Дирижёру слишком больно. Думать о чем-то кроме того, что тело едва ли не билось в агонии было просто невозможно. Нить света тем временем начинает извиваться, гнуться, один её конец все еще выходил из спины мужчины в то время, как второй продолжал движение.  – Серёжа… – сипит учёный, переворачиваясь на живот. Он затихает, продолжая дрожать. Робот же, наблюдая за тем, как нить формирует за спиной создателя странный рисунок, едва ли не шипит. При всем происходящем сейчас, агонии, жутких изменениях и буквально разрушении конечностей, Сеченов звал чёртового майора, который и стал причиной того, что создатель оказался здесь, и мучился в конвульсиях, буквально утрачивая свой нормальный облик. Да, робот, помня прошлые инциденты, связанные с изменениями в городе, не сомневался, что именно действия Нечаева стали причиной мутаций Дирижёра, но сейчас говорить об этом не стоило. Метаморфозы Дмитрия продолжались. Нить на спине Сеченова прекращает двигаться, и Изначалий видит, сформированный ей рисунок, который напоминал крылья бабочки и одновременно с этим символ из мифологии кельтов, о которой робот знал благодаря обладанием памятью создателя. Робот протягивает к нити руку, касается когтями и с удивлением обнаруживает, что та на ощупь твердая, как кристалл. Данную субстанцию житель города никогда не видел, она буквально казалась ему «затвердевшим светом».  – Митенька, вставай, пожалуйста,  – голос Изначалия дрожит, когда он переворачивает мужчину на бок, от чего тот издает слабый стон, его глаза все еще закрыты, волосы взмокли, а на лбу виднелись капли влаги. Кожа Дирижёра изменилась, вместо привычного серого цвета робот видел болезненно-бледный, так выглядит кожный покров у страдающих анемией и раком и другими неприятными болячками. Кроме того, на лице Дмитрия появились уродливые черные вены, которых ранее робот не видел. Одна из них длинной полосой «росла» из левой брови, вторая под глазом, черные линии вен были и на щеках. Черные волосы Дирижёра стали коричневыми, в них виделась проседь. Изначалий чувствует, ему страшно, за создателя, страшно потому, что он так сильно изменился. Но при этом создание академика понимало, что сейчас оно было единственным существом, которое могло помочь закончившему наконец мучиться Сеченову. Нужно привести творца в чувства, переложить на скамью, и только потом решить, что делать дальше. Робот аккуратно берет мужчину на руки, словно не чувствует его веса и относит к скамейке, укладывает на неё тело, а голову помещает на свои колени. Узор при этом остается целым, «кристалл» не ломается, а значит новообразование было прочным подобно рассыпавшимся крыльям Дирижёра.  – Создатель, прошу, очнись! – робот аккуратно проводит коготками по щеке мужчины, вытирает вынутым из сумки куском ткани влагу и слегка щелкает Дмитрия по носу, стараясь привести в чувства. Он не спешить бить академика по лицу, так как видел, насколько больно ему было. Поначалу ничего не происходит, Сеченов продолжал лежать, медленно дыша, однако, когда житель города щелкает когтями уже по его лбу, вздрагивает и открывает глаза. Во всем теле Дмитрий чувствует жжение в горле першило, однако боль уже не была такой сильной и, судя по ощущениям, отступала, однако сил встать у мужчины не было.  – Чаллик, родной мой, прости, что напугал тебя, слишком больно было…  – академик кашляет, тянет руку ко рту, пальцы ударяются о железный обруч, и мужчина вздыхает. Его голос совсем осип. Изначалий мотает головой. Создатель пришел в себя, говорит и шевелится, а значит с ним все нормально, в определенной степени. Однако страх робота все еще не отпускает, неизвестно, как повлияла мутация на его силы и разум. Жителя города, слыша обращение к себе, начинает мягко гладить волосы ученого. «Чаллик», уменьшительно-ласкательная форма имени, придуманная Сеченовым когда-то, во время очередной прогулки по Кварталу Лун. Тогда робот задал создателю очередной вопрос, связанный с реальным миром. Ответ академика начался именно с этого обращения, а дальше мужчина объяснил, что данное обращение к нему является ласковым, выражало любовь и тепло ученого по отношению к своему созданию. И «Чаллик» потом звучал из уст Дирижёра много раз. Когда робот падал, а Дмитрий помогал подняться, во время распития чая, дискуссий, объятий и игр в шахматы на Аллее Сирен. Житель города, каждый раз, слыша это обращение, ощущал внутри тепло, если бы он имел лицо, то широко и счастливо улыбался, отзываясь на эту форму своего имени.  – Как ты себя чувствуешь? – произносит робот, чувствуя, его голос дрожит, он все еще нервничал.  – Все болит, но, видимо, это закончилось. Помоги мне встать, пожалуйста,  – академик приподнимается, упираясь локтями в дерево скамейки. Житель города молча кивает и аккуратно усаживает создателя на скамейку. Сеченов проводит закованной в железо рукой по волосам и опускает взгляд на колени. От Дирижёра не осталось ничего, всего тело было покрыто черным одеянием, в котором блестели металлические части, железо на ногах чуть сверкало в свете фонарей, а нить за спиной слегка хрустнула, стоило мужчине выпрямить спину.  – Хреновый у меня вид, не думаешь? – Дмитрий поворачивает голову к роботу. Боль уходила, академик ощущал, как вместо неё приходит слабость и ощущение тяжести во всем теле.  – Тебе правда интересно то, как ты выглядишь? Дима, ты буквально только что лишился крыльев и хвоста, мы не знаем, как мутация повлияла на твою силу и разум, а тебя волнует твоя внешность? – Изначалий заканчивает свою гневную тираду шипением и машет рукой, сейчас, в данной ситуации, он не воспринимал шутки ученого, хотя прекрасно понимал, что данный вопрос Сеченова именно шуточный. Дирижёр лишь ведет плечами, слабо улыбаясь. Изначалий волновался, по его жестам, интонации и шипению это было понятно, и мужчина хотел успокоить свое творение, пошутив про внешность, однако, он не ожидал, что в этот раз шутка окажется непонятой роботом в силу того, что тот находился в состоянии испуга и тревоги.  – Надо дойти до берега речки, где моя трость? – академик встает, упираясь руками в лавочку, и робот поднимается следом, придерживает мужчину за талию. Дмитрий стоит, чуть покачиваясь, всё же напавшая после изменений слабость давала о себе знать. Изначалий поворачивает голову к скамейке, он помнит, что Сеченов оставил свою трость именно с левой стороны. Однако «спутницы» создателя он нигде не видел. Мотнув головой, робот присматривается и видит предмет, лежащий на том самом месте, по идее должна находиться «дирижёрская палочка».  – Сам стоять сможешь? – житель города возвращается к мужчине, который всё еще покачивался,  – я, кажется, нашел её. Академик молча кивает, и робот, отпустив его, идет к краю скамейки. Сеченов делает несколько шагов, пока его творение поднимает с земли то, что ранее было тростью Дирижёра. Несмотря на наличие железной брони, покрывающей ноги, ходьба далась мужчине легко, тяжести не ощущалось, всё было так, как до загадочной мутации. За исключением того, что тело одолевала слабость, а в спине неприятно тянуло.  – Создатель? – Изначалий мягко кладет руку на плечо академика, - кажется, твоя трость изменилась вместе с тобой. В руки Сеченова ложится длинный посох из черного железа. Его нижний конец представлял собой клинок, лезвие которого покрывало лиловое свечение, похожее на то, что имела нить, растущая из спины. Верхний конец походил на трезубец, центральная часть которого имела аналогичное свечение только на конце. Левая и правая части «трезубца» представляли собой лезвия, большую часть которых покрывал лиловый свет. Кроме того, древко посоха ближе к верхнему концу имело две петли, которые находились друг над другом.  – Господи, что же произошло,  – мужчина вздыхает и ставит посох на землю, лезвие легко входит в почву, давая возможность опоры для ослабевшего тела, - не понимаю.  – Зато я прекрасно понимаю, Дима, и замешан в этом тот, ради кого ты ночам не спал,  – робот закидывает руку Дирижёра на свое плечо, вынуждая того убрать посох из земли,  – но думаю, мне стоит это объяснить уже на берегу. Сеченов вновь молчит в ответ, он и сам начал догадываться, к чему клонит Изначалий, однако не желал принимать его будущий ответ. Не верил, что именно действия Сергея стали причиной столь мучительного изменения. Но что, если это действительно так, ведь подобное уже происходило в городе, когда с Дмитрием в реальном мире случались не самые приятные вещи. А сейчас там, за пределами царства Эвтюмии мужчина находится без сознания, с простреленным животом. Что с ним делают, куда поместили? Учитывая, что его сознание всё еще живо. До берега они с роботом идут молча. Мужчина не хотел говорить из-за слабости и першения в горле, он посматривал то на помогающего ему идти жителя города, то на фонари, освещающие набережную. Призраки, проходящие мимо, говорят и смеются, не обращают на них внимания, что свидетельствовало о том, что с ними всё хорошо, изменения произошли лишь с мужчиной. Это немного успокаивало. Обитатели этого мира находились в своих привычных циклах действий. А Изначалий просто не знал, что сейчас сказать, он боялся, волновался за создателя, но знал при этом, что в такой момент мужчине нужна поддержка, сочувствие. И при этом роботу очень хотелось высказать то, что он думает о Нечаеве, который, по его мнению, стал причиной произошедшего. Но сейчас ученый был слишком слаб и вряд ли стал бы выслушивать ворчание своего спутника. Поэтому робот решил отложить свои предположения вместе с негативной оценкой до тех пор, пока Сеченов окончательно не придет в себя. Берег реки начинался в конце набережной, месте, где та соединялась со сквером, с которого начинался Квартал Звёзд, являющийся местом, где находилась центральная станция поездов. Данный квартал ничем не отличался от остальных, за исключением того, что отсюда можно было без проблем попасть в любую часть города, не совершая пересадок на поездах. Кроме того, это был один из двух кварталов, находившихся в непосредственной близости к реке. Вторым был квартал Лун, где находилась Изумрудная набережная. Сквер Квартала Звезд был небольшим, несколько лавочек, фонари, да стеклянная статуя орла с расправленными крыльями в центре, которая подсвечивалась меняющей цвет лампой, подобно скульптурам Аллеи Сирен. Почва сквера плавно переходила в песок, из которого состоял берег реки. Песок этот был не совсем обычным, он представлял собой множество мелких стеклышек разного цвета, которые были обточены водой, некоторые стекла были покрытым белым налетом, некоторые все еще оставались прозрачными и сверкали, отражая свет луны и звезд. Берег был почти пуст, за исключением двух призраков, сидящих на лавке и ведущих оживленную беседу. Миновав деревья, робот и его создатель ступают на берег. Сквер находился близко к воде, поэтому добраться сюда было достаточно просто. Изначалий отпускает Сеченова, и тот, бросив посох, опускается на колени, зачерпывает речной воды и умывается, стараясь тем самым прогнать слабость и хоть немного взбодриться. Изначалий осматривается и вынимает из сумки крупный стеклянный пузырек овальной формы, закрытый деревянной пробкой. Несмотря на то, что робот не имел естественных потребностей, ему нравился вкус напитков, которые они с создателем распивали во время бесед. И потому носил в сумке емкость, в которую наливал то чай, то воду, а иногда и спиртное, если возникало желание. Напитками робота снабжали камердинеры, в бары к которым он нередко заглядывал. Сейчас же создание Дмитрия захотело выпить чая, который и находился в его в пузырьке, робот счел, что именно этот напиток успокоит его после всего, что он увидел. Изначалий слышит, как Сеченов начинает кашлять, он спешит повернуться к создателю.  – Что такое? – произносит робот, встряхнув прозрачную емкость, в которой плескалась коричневая жидкость.  – Горло першит…  – академик не успевает договорить, как в его руке оказывается прозрачная емкость, которую его творение откупоривает,  – что это?  – Чай, без сахара, я знаю, что он помогает утолить жажду, кстати, взял у камердинеров незадолго до твоего прибытия, – Изначалий слегка хихикает, старается хоть немного отвлечься сам и успокоить при этом мужчину, ведь тому нравилось, когда робот смеялся. Дмитрий улыбается и осушает пузырек в несколько глотков. Несладкая жидкость с травянистым вкусом действительно помогает, увлаженное горло успокаивается, а осипший голос, кажется, немного восстановился. Робот убирает флягу из рук мужчины и аккуратно кладет руку на его плечо. Создатель встает с колен, проводит мокрой рукой по волосам и опускает свой взгляд в воду. Существо, отражавшееся в воде, было на вид слабым, болезненным и при этом вызывающим у мужчины отвращение. Дмитрий едва сдерживал себя от того, чтобы не ударить по водной глади с криком, полным гнева. Он больше не был Дирижёром, сейчас перед собой академик видел человека, который больше был похож на психа, сбежавшего из антиутопических романов. Черная одежда, железный обруч на шее, серые глаза, бледная кожа и светящаяся за спиной нить, образовавшая уродливый рисунок. Неужели теперь так выглядел тот, кого обитатели царства Эвтюмии называли Дирижёром? Скромный хозяин города, тихо наблюдавший за его жизнью. Нет, Сеченов больше не являлся Дирижёром, в своих глазах. Челюсти академика сжимаются, а пальцы левой руки сжимают лоб, ученый едва сдерживается, он почти готов закричать от гнева, боли и нежелания принять результат неизвестной мутации. Дмитрий чувствует, как руки Изначалий аккуратно ложатся на его плечи, робот подходит ближе и мягко обнимает своего создателя. Он чувствует, как мужчина дрожит, сдерживая эмоции.  – Митенька, все хорошо, мы обязательно со всем разберемся,  – голос жителя города спокойный, мягкий, - ты же Дирижёр, хозяин этого города…  – Я больше не Дирижер,  – произносит ослабшим голосом Сеченов,  – посмотри на меня, сынок, в кого я превратился, от Дирижера ничего не осталось. Робот крепче сжимает плечи мужчины. Голос академика пропитан злостью, отчаянием и при этом в нем слышится усталость. Радовало, что Дмитрий начал приходить в себя, но одновременно с этим он находился на грани срыва и Изначалий понимал, что должен удержать своего создателя от этого.  – А кто ты тогда? – творение академика аккуратно сажает его на песок, поворачивается и кладет одну руку на предплечье создателя,  – ты изменился внешне, но твой разум остался цел. А сила?  – Точно, Чаллик, я ведь не проверял, что с ней  – ученый мотает головой и вытягивает свободную руку, прикрывает глаза. Сила Дирижёра, способная создавать что угодно в этом мире, начинает трещать в черной ладони фиолетовыми искрами, Сеченов чувствует, как в висках начинает пульсировать. Так всегда было, когда он использовал данную возможность, искры превращаются в облако дыма, которое рассеивается спустя несколько секунд.  – Работает, твоя сила осталась! – восклицает робот, беря из ладони мужчины стеклянную бабочку алого цвета. — Вот только голова немного кружится, раньше такого не было,  – вздыхает Дмитрий,  – хорошо, отчасти ты прав, но…все равно, какой я теперь Дирижёр?  – Хорошо, хорошо, если твоя сила осталась, значит ты продолжаешь оставаться Творцом,  – Изначалий убирает фигурку в сумку.  – Ага, Творец, который осквернен, как бы сказали, литераторы, неизвестной тьмой,  – Сеченов усмехается. Он чувствует облегчение, убедившись в том, что его сила не исчезла после метаморфозы.  – Твое настроение улучшается, уже хорошо,  – творение мужчины вновь хихикает, затем склоняет голову набок,  – хм, если ты больше не Дирижёр, то тогда…твоему новому обличию нужно другое имя? Для тебя это всегда имело значение, здесь, в Эвтюмии.  – Именно, Изначалий, я ведь всегда отделял себя из реального мира от себя здешнего. Мне это помогает на запутаться, ты же знаешь. – Дмитрий согласно кивает и берет в руки посох. Странный предмет, бывший когда-то тростью вызывал у мужчины ассоциации с ключом от альфа-коннектора.  – Если ты больше не Дирижёр, то тогда...Оскверненный творец? – голова робота возвращается в прежнее положение. Дирижёр, Творец, для Изначалия ученый все равно оставался Димой, эти имена были важны лишь для камердинеров да призраков и самого мужчины, когда он оказывался в этом странном мире.  – Звучит иронично, родной мой, но, учитывая произошедшее, мне подходит,  – Сеченов улыбается. Он чувствует, как гнев отступил, а боль в голове начала утихать. Изначалий сумел его отвлечь, успокоить, вывести на положительные эмоции, заставить на мгновение забыть о том, что произошло. И о множестве заполнивших голову вопросов. Робот был прав, сила созидания ведь осталась при академике, а значит, он сможет разобраться с возникшей проблемой. Сейчас нужно было понять, затронули ли изменения, произошедшие с мужчиной в реальности, сам город, да и выслушать версию Изначалия следовало бы, тем более что Сеченов окончательно пришел в себя. Сидевший тихо робот, вдруг вздрагивает, затем щелкает пальцами левой руки. Над хромовой ладонью Изначалия появилась синяя квадратная голограмма, на которой черными точками были изображены маячки системы наблюдения за городом. Из двадцати точек статичными на экране оставались семнадцать, то время как три из них мигали.  – Дима…- спокойно произносит житель города,  – «Патос» фиксирует сигнал, что-то меняется. Сеченов, до этого смотревший на небо, опускает глаза на голограмму. Местоположение мигающих маяков он знал, самая отдаленная часть города, куда обычно не заходили даже камердинеры.  – Станция «Прометей» … – академик вздыхает, убрав голограмму,  – Гнойные чертоги.  – О нет, Митя, ты думаешь о том, что они проснулись? – Изначалий встает, протягивает руку мужчине, помогая подняться.  – «Патос» не может ошибаться,  – Сеченов берет посох и поворачивается в сторону сквера,  – господи, что же ты натворил, Серёженька.