Спасение утопающих...

      Десятое мая. 13-00 деревня Камешки. Ленинградская область.       — Ты кушай, кушай, внучок. Худенький такой, бледненький, — запричитала старушка, накладывая Сергею еще жаренной картошки, хотя парень еще не справился с прошлой порцией. В стакане снова появилось молоко, не такое, как он пил в детдоме или став взрослым, а настоящее, из-под коровы. У него даже цвет был другой, не говоря уже про вкус.       Он с трудом помнил, как добрался до небольшой деревеньки под Питером. Просто ехал пока в машине не кончился бензин. Не разбирая дорог, делая хаотичные повороты — он и водить то толком не умел, всегда с водителем, всегда под присмотром. Когда понял, что машина дальше не поедет, то просто обшарил салон и багажник, нашел какой-то старый свитер и потертые джинсы. Не самый лучший его образ, но когда Серёга в пятнадцать сбежал из детского дома со своим другом Олегом, то выглядели они не лучше. Идя пешком по густому лесному массиву, Сергей ориентировался на карту навигатора, который был в машине. Он старался запомнить ее как можно лучше, но от действия препаратов, которыми его усердно накачивал психиатр, рассудок затуманился и мысли тянулись как жевательная резинка. Сергей вышел к небольшой деревушке и с трудом добрался до первого попавшегося дома. Ему повезло, что баба Аня, как представилась старушка, не задавала лишних вопросов. Поняла все сразу, просто посмотрев на измученного путника. Пустила в дом.       Только тут Сергей первый раз, с момента ареста, увидел себя в зеркало. Смог снять одежду и рассмотреть свое тело. Стоя у небольшого умывальника в комнатушке с дешевой плиткой на стенах, Разумовский не верил тому, что видел сам. Он никогда не был полным, вес набирался с колоссальным трудом и в детском доме его даже пару раз отправляли в больницу, чтобы убедиться в том, что мальчик здоров. С аппетитом проблем не было, но вот вес никак не набирался. Потом педиатр сказал, что у него просто такая конституция и все. На этом многочисленные анализы и обследования закончились, от Сереги отстали, а пацаны стали дразнить дрищем, за что были биты Олегом. Но, что он видел в зеркале пугало его и постепенно сводило с ума, хотя казалось бы, куда сильнее.       Он стал похож на узника концлагеря — Сергей видел их фотографии в учебнике по истории, когда они проходили Великую Отечественную Войну. Его ребра выпячивали, он мог спокойно сосчитать каждое. Живот стал впалым, лицо вытянулось и скулы стали такими острыми, что можно было резать бумагу. Глаза были больше, чем обычно. Но самое ужасное, что все его тело покрывали синяки и шрамы, которые оставляли санитары, в очередной раз надевающие на него смирительную рубашку. В такие моменты Птица брал шефство и отбивался, что есть силы, а через несколько часов, когда отпускало, Сергей думал о том, что его просто избивали и пинали ногами. Совсем, как в детстве. Тыльные стороны ладоней и локтевые ямки пестрили синяками и местами инъекций. Волосы отросли и полностью обрамляли худое лицо.       Сергей долго тер лицо и руки, пытаясь отмыть то, что было ощутимо и зримо только для него. Он ощущал себя изнасилованным, хотя не знал, что на самом деле чувствуют люди прошедшие через это. Только на словах. Несколько лет назад у него работала девушка Диана — специалист по рекламе. Ее изнасиловали, когда она поздно возвращалась домой. Три подонка подкараулили ее в темной арке, ведущей во двор и надругались. Как-то раз она рассказала об этом Сергею, когда он спросил о том, почему Диана часто приходит на работу с опухшим от слез лицом. Тогда она сказала, что вернувшись домой и пройдя через унизительную процедуру медицинской экспертизы, долго стояла под сильным напором душа и терла кожу щеткой до красноты, а порой и до крови, так как хотела смыть с себя любое напоминание о произошедшем. Теперь Сергей понимал, что она имел ввиду.       Когда он вышел из комнатки, то баба Аня вручила ему другой свитер — бордовый и не такой колючий, как тот, что Сергей нашел в машине. Еще она дала ему спортивные штаны. Разумовского не особо волновало происхождение данной одежды, она все равно была лучше той, в которой он сюда заявился. Потом она усадила его за стол и стала кормить, почти постоянно бормоча о том, что парень такой худой и бледный, словно из плена сбежал. Впрочем, правда была где-то близко. То, что с ним происходило в стенах больницы, в самом деле было похоже на плен, никак не на лечение.       — Звать-то тебя как, милок? — баба Аня села напротив. У нее было доброе лицо, серые глаза и морщинки. Наверное, нечто подобное испытывают внуки, когда приезжают на каникулы к любимой бабушке, которая заботливо кормит их домашней едой, печет блины и пироги, разрешает сходить на речку с соседскими мальчишками.       — Сергей, — прожевав, сказал Разумовский, решив, что его имя ничего не выдаст. Сколько Сергеев в России? Да кучу. Одно из самых распространенных имен в стране, а когда родился он, так вообще было популярным.       — Ну ладно, Сереженька, — улыбнулась баба Аня, — я тебе на диванчике постелю. Ты поспи, отдохни, а уже утром поговорим. Утро вечера мудренее.       — Спасибо, — выдавил из себя Разумовский, — правда, спасибо за все.       — Ну, ничего, всякое бывает, — у него сложилось впечатление, что для нее подобное не впервой. Мало ли кому она могла давать кров раньше. Сейчас для Сергея было важно то, что баба Аня не стала заявлять в полицию или куда-то еще, а просто проявила гостеприимство.       Он лежал на диване в комнате, которая скорее всего служила гостиной. Вероятно, тут спали внуки или дети бабы Ани, когда приезжали к ней в гости. Сама старушка ушла в другую комнату, оставив незваного гостя одного. Только сейчас, когда адреналин оканчательно спал, эмоции утихли, к нему пришло осознание того, что он свободен. Что никто не светит ему в лицо фонариком, когда совершает очередной обход, никто не пытается связать руки или зафиксировать с помощью смирительной рубашки. На удивление, даже Птица стих. Обычно он прорывался в сознание и Сергей ничего не помнил. Вероятно, моментами они делили управление телом, ведь он смутно помнил метания по лесу. Главное, что сейчас он был в тепле, сытый и рядом был хороший человек, который позволил ему остаться в этом доме.       Сна долго не было. У него вообще давно сбился режим сна, так как Рубинштейн прописывал ему огромные дозы снотворных и успокоительных. В те моменты, когда его не пытали на так называемых психотерапевтических сессиях, Разумовский был ужасно вялым и сонным. Он сидел на полу в комнате отдыха для пациентов и смотрел на паутинку из трещин, которая тянулась по всей стене и заходила на потолок. Проведя за этим нехитрым занятием много часов, Сергей был уверен, что запомнил каждый, даже самый незначительный, штрих этой сети.       Ему следовало придумать, что делать дальше. Заявиться в Питер он не мог — его сразу вычислят и отправят обратно или еще хуже, грохнут при задержании. У Грома определенно рука зачешется нажать на курок табельного оружия. Потом в рапорте коротко чирканут о том, что Разумовский, этакая сука, оказал сопротивление при задержании и доблестный сотрудник полиции Игорь Гром спас мирных жителей прекрасного города на Неве, пристрелив Сергея. Он мог остаться в деревне, только денег на аренду и еду не было, а пока у него появится хоть какая-то возможность получить доступ к своим же счетам, которые наверняка заморозили спецслужбы, пройдет немало времени. А кушать захочется уже к утру. Только сейчас он понял, что никогда не голодал на самом деле. В детдоме всегда кормили, да не лобстерами и черной икрой, но еда там была неплохой, а местами вполне сносной. Потом он учился в университете, получал повышенную стипендию, так как с самого начала показал высокие результаты. У него была возможность питаться, если не правильно, то хотя-бы сытно. С открытием бизнеса денег становилось все больше и больше. В какой-то момент он просто перестал смотреть на ценники в супермаркете и кидал в тележку все, что ему хотелось. Все, чего он был лишен все время пока жил в детдоме и выживал на стипендию. Теперь же вопрос метафорической чашки супа стал острым, как никогда раньше. Сергей подумал о том, что сможет договориться с бабой Аней или с кем-то из жителей деревни о том, что он будет помогать по хозяйству, а они предоставят ему кров и какое-нибудь питание. Потом он что-нибудь придумает.       Утро наступило быстро. Сергей всегда спал чутко — издержки детдомовского детства, когда тебя могли намазать пастой, сунуть твои пальцы в холодную воду, чтобы ты напрудил в кровать и все в этом духе. Но сегодня его разбудили шаркающие шаги бабы Ани. Вскочив, Сергей едва не упал с дивана. Он не помнил как уснул и что ему снилось, но на удивление, с утра голова была свежей. Никаких дурных мыслей или голоса Птицы, который уговаривал его грохнуть кого-нибудь еще, сжечь все к чертовой матери.       Сидя на диване, он смог осмотреться. Изучить обстановку. Напротив дивана стояла стенка с несколькими разномастными секциями. Тут же был телевизор — простенькая плазма. Еще тут было много книг, а подоконник занимали многочисленные цветочные горшки. Где-то совсем рядом раздалось мурчание и Сергей напрягся всем телом, так как боялся того, что это снова игры Птицы, но это оказался простой рыжий кот с частично отсутствующим правым ухом. Запрыгнув на диван, кот устроился напротив Разумовского и уставился на незнакомца своими огромными зелеными глазами, продолжая тарахтеть, как старенький процессор. Один из звуков, который Сергей помнил с детства — так тарахтели компьютеры в детском доме, когда он учился программировать.       — Привет, — дрожащие тонкие пальцы Разумовского легли на мягкую кошачью шерсть и зверь заурчал сильнее, определенно требуя ласки.       — Ты уже проснулся, Сереженька, — на пороге появилась баба Аня. Лучезарно улыбаясь, она посмотрела на Разумовского, — а я тесто на блинчики поставила. Иди умывайся, да завтракать будем. Барсик, не мешай гостю, — последнее было адресовано коту и сказано строгим, учительским тоном.       — Значит Барсик, — усмехнулся Разумовский, поглаживая кота по голове, — что ж, рад знакомству, Барсик.       Пересадив кота на журнальный столик, стоявший около дивана, Сергей встал и потянулся за одеждой, которую оставил на стуле. За окном вовсю светило солнце, колыхались ветви березы. Разумовскому стало так спокойно, как не было, наверное, никогда. Он влез в свитер штаны, после чего направился в небольшую комнатку, служившую уборной. Справил нужду, умылся, стараясь не смотреть на себя в зеркало, поправил руками волосы и вышел в кухню.       — Баба Аня, — начал он, наблюдая за тем, как старушка ловко переворачивает блины. Аромат стоял невероятный и желудок стал активно напомнить о себе спазмами и урчанием.       — Что такое, Сереженька? — спросила женщина, посмотрев на Разумовского.       — Я… в общем, с деньгами у меня сейчас туго, но я… я могу по хозяйству помогать — дрова колоть, воду таскать, огород копать. Если… остаться разрешите. Хоть ненадолго, — сбивчиво проговорил он, боясь поднять взгляд. Он боялся, что на этом гостеприимство старушки закончится и она попросит его покинуть дом.       — Оставайся, — усмехнулась баба Аня, — я одна живу. Дети выросли давно — в столице живут, а дед мой… Макар Степанович, Царство ему Небесное, помер лет как десять. Так что и мне легче будет, да веселее. Ты парень хороший, я вижу, да толковый. Да и знаешь, Сережа, деньги — оно совсем не главное, главное, чтобы человек был без гнили в душе.       — Спасибо, баб Ань, — Серега расплылся в широкой улыбке, совсем как в детстве, когда вороненок, которого они с Олегом подобрали во время прогулки и выхаживали несколько недель, начал летать по комнате, размахивая крохотными крыльями.