Яд корней лотоса в мутной воде

В полутемной роскошной квартире Вэнь Цин Вэй Усянь отчаянно присосался к соломинке, воткнутой в высокий стакан. Оранжевая жидкость в нем стремительно убывала, куда быстрее, чем у человека, который просто хочет расслабиться в приятной компании. Скорее так выглядел тот, кто вознамерился надраться до зеленых гуев и заблевать весь унитаз. Вэнь Цин, сама будучи медиком, прекрасно понимала исход нынешней ночи и не то чтобы желала отдать Вэй Усяню на растерзание свою стерильную, как операционная, ванную. Достаточно и того, что она позволила этой ходячей катастрофе завалиться со звенящими пакетами, упасть на диван в гостиной и нарушить свои планы на киномарафон. Некоторое время они молча сидели друг напротив друга: Вэнь Цин - свернувшись по-кошачьи в кресле, Вэй Усянь - развалившись поперёк дивана, ерзая, вздыхая, то и дело теребя свои и так растрепанные волосы и почти не выпуская изо рта соломинку. Не надо было обладать докторской степенью, чтобы догадаться, что именно, а вернее кто, мог заставить Вэй Усяня пить, как в последний раз, и дёргаться, словно ему кол загнали в задницу. - Ну и что он натворил на этот раз? - холодновато поинтересовалась Вэнь Цин, когда ей надоело созерцать это жалкое зрелище. Вэй Усянь в ответ издал еще один, особенно душераздирающий вздох и откинул голову на спинку дивана. - Даже не знаю, с чего начать, - промямлил он в потолок. Видно система освещения, сейчас почти полностью выключенная, чем-то особенно ему приглянулась. В самом деле, в голове и в душе Вэй Усяня царила каша, которую он начал старательно прокладывать слоями алкоголя. Напивался Вэй Ин обычно медленно, в отличие от Лань Ванцзы, которому пробку было достаточно понюхать, чтобы в нем произошли метаморфозы, свойственные лишь отчаянно пьяному человеку. Цзян Чэн, конечно, держался лучше, пытался по крайней мере. Перепить Вэй Усяня ему еще ни разу не удавалось. В последний раз, когда они вместе пили, все закончилось первым разом для Вэй Усяня. Для Цзян Чэна, тот был уверен, тоже. Вэй Усянь прекрасно помнил, как взял такси, привез его, еще слабого, из больницы в снятую на время квартирку, лишь бы было где перекантоваться. Яньли, по счастью, осталась у родственников, ее Вэй Усянь бы не решился привести в этот убогий быт. Цзян Чэн же... Он выглядел измученным и подавленным, похудел и страшно осунулся. Вэй Усяню было не по себе от его помертвевшего взгляда. Словно все самое лучшее, доброе и светлое в его душе вырезали вместе с частью безнадежно искалеченных органов. Цзян Чэну, казалось, было абсолютно все равно, куда его привезли, и насколько окружавшая их обстановка отличалась от привычного дома, который теперь превратился в залитые кровью руины. Вэй Усянь несколько раз тайком наведывался туда забрать кое-какие вещи, но находиться в помещении, насквозь пропахшем запахом дурной смерти, не смог дольше необходимого. Всякий раз желудок подкатывал к горлу и начинало от слез печь глаза. Слезы он старательно смаргивал: у него было слишком много дел, чтобы предаваться унынию. Но в тот вечер, когда они с Цзян Чэном впервые после того рокового дня оказались наедине, их отчаянно швырнуло друг к другу. Вэй Усянь знал это и раньше, думал об этом украдкой, не в таком откровенном ключе, просто считал Цзян Чэна самым близким своим человеком, больше, чем братом, и в те дни думал, какой может быть Лань Ванцзы, откуда в его сердце хватит места, чтобы вместить еще кого-то, подпустить настолько близко, сродниться и почти срастись всеми изломами души. И в тот вечер, оставшись вдвоем с Цзян Чэном посреди тишины, Вэй Усянь ощутил это особенно остро. Они вцепились друг в друга, как утопающие посреди шторма, и в глазах Цзян Чэна впервые за долгое время появилось нечто живое: больное, воспаленное, голодное и горькое. Вэй Усянь забрался к нему на колени, обхватил лицо руками, целовал, стараясь одновременно вплавиться в него всем телом и не потревожить свежие шрамы. У него самого еще тянуло в боку после операции, но это были такие мелочи на фоне возможности почувствовать близость дорогого человека, которого он едва не потерял. И почему-то осознание всего ужаса, что они пережили за эти месяцы, накрыло его именно когда они оба, наконец, были в относительной безопасности. Цзян Чэна безбожно накрыло тоже. Пить в их случае было дурной идеей, даже безнадежно дурацкой, но они все равно выпили. Буквально по несколько глотков, это потом Вэй Усянь уверял себя, что они просто были пьяны. Но по правде пьяны они были лишь разорвавшим обоих изнутри отчаянием и нестерпимой нуждой друг в друге. Вэй Усянь тогда все сделал сам, пресек на корню вялые попытки Цзян Чэна проявить инициативу. Хотелось самому взять его до стиснутых в спазме зубов, но Вэй Ин не решился, испугался навредить и попросту оседлал его сверху. Наверное было больно, но, если и так, то боль тонула в водовороте чувств, которые подхватили их обоих и понесли с головокружительной скоростью. Так горный поток несет опавшую по осени листву к водопаду. Они и были той самой палой листвой, сброшенной, оторванной от родных корней. Оставалось лишь слипнуться вместе и молиться, что жестокая стихия не разобьет их, и без того еле живых, об острые камни. Они выбрались, ободранные, едва дышашие, и долго валялись на старом диване, не в силах ни пошевелиться, ни разжать рук. Хотелось курить, но лень было даже думать об этом. Кроме того, Вэй Усяня охватил страх при мысли, что если он встанет сейчас, отойдет на секунду, то Цзян Чэн исчезнет, оказавшись лишь порождением больного рассудка. Цзян Чэн, однако, никуда не исчез, обнаружился утром на крохотной кухне в компании горячего чайника и кружки отвратительного кофе. Вид он имел мрачный и помятый, будто с похмелья. Они больше никогда не заговорили о случившемся, словно его и не было, хотя Вэй Усянь ждал, хотел обсудить, повторить думал. Но Цзян Чэн молчал. После той ночи он переменился, стал жестким, расчётливым, отчужденным. Озлобившимся, точно дикий пес. Вэй Усянь смотрел на него сначала с ожиданием, недоумением, потом с едкой обидой. Злость взяла на самого себя за ту ночь, словно он сам, своими руками превратил Цзян Чэна в чудовище. Словно совершил ошибку, которую ни в коем случае не следовало совершать. Он искренне пожалел о случившемся. Потом появился Лань Чжань. Вэй Ин, абсолютно отчаявшийся, по-детски жаждал выпутаться из кошмара, в который превратилась их жизнь. Словно одно присутствие Лань Ванцзы, подобно сказочному принцу, должно было всё наладить. Он часто в детстве убегал в грезы, когда ему было особенно плохо, с энтузиазмом рассказывал Цзян Чэну, как однажды за ним прилетит принц на белом мече, и все станет хорошо. Говорил, не подозревая даже, что уже тот, маленький, Цзян Чэн наловчился лгать ему и молчать о самых важных вещах, серьёзно кивая головой на его дурацкие истории. Ещё одна проблема заключалась в том, что жили они вовсе не в сказке, а этот Лань Ванцзы не был ни грозой мира заклинателей, ни мира мафии, а, скорее, обыкновенным ботаном и человеком, максимально далеким от жестокости этого мира. Но это в нем и подкупало погрязшего во тьме Вэй Усяня. Лань Ванцзы был словно маяком в глухой ночи, который всем собой показывал: в этом мире есть и другая жизнь, и можно жить совершенно иначе, стоит только поднапрячься и разорвать порочный круг. Он был блистательной надеждой, которую вдруг изорвали и изваляли в грязи, чтобы очернить, опорочить, сделать одним из них, барахтавшихся в этой грязи. И кто? Цзян Чэн, человек, который с детства знал, как важна для Вэй Усяня эта надежда. За это он ненавидел брата от всей души. За это, и ещё за то, как тот с королевского плеча, небрежно скинул ему ошметки, что остались от Лань Ванцзы, мол, на, люби его теперь, я умываю руки, и не подумал даже, как разрушительно его действия скажутся на окружающих. Он помнил растерянное, усталое лицо Лань Ванцзы, чья жизнь, убеждения, моральные принципы трещали по швам, и он нес какой-то несуразный, ранящий бред в попытках хоть как-то собрать по частям свою жизнь и сохранить рассудок. Вэй Усяню было его жаль, но как же при этом больно! Словно в этой жизни его с размаху ударили по лицу и сказали: "Надежды нет, мы все умрём". И из-за кого? Из-за Цзян Чэна, его эгоизма, слепоты и упрямства. Это он был во всем виноват. Все это Вэй Усянь вывалил Вэнь Цин, попутно продолжая накачивать себя крепким алкоголем. - М-да, - резюмировала та, явно шокированная в достаточной степени, чтобы замереть на месте, поджав губы. - Круче любой дорамы. Прощаю за испорченный вечер. Вэй Усянь горько усмехнулся в потолок. В самом деле, его жизнь, их жизнь превратилась в гребанную мелодраму из тех, что нравились Яньли, и тайно - мадам Юй. Внутренности затопила пустота, ноющая, больная, сосущая. Нуждающаяся, чтобы её заполнили. Вэй Усянь вдруг понял, как сильно хочет увидеть брата, поговорить, объясниться, вывалить на него всю свою боль, чтобы он посмотрел, что наделал. Словно это был последний раз, когда они ещё могли посмотреть друг другу в глаза, а дальше - чёрная пропасть, в которую они провалятся безвозвратно. Вот только тело, разморенное, ленивое, утопленные в алкоголе, отказывалось шевелиться, и Вэй Усянь всхлипнул в обиде на самого себя и весь мир. - Нет. Нет, - строго произнесла Вэнь Цин. - Ты не будешь тут сопли по дивану размазывать. По моему дивану. Как хочешь, но я звоню ему. Вам нужно разобрать всё это дерьмо. Вэй Усянь всхлипнул снова, на этот раз с благодарностью. Его окружали люди, которых он не заслуживал.