Ода вечности

      В зале стоял шум: люди кричали от страха, шуршали попкорном и переговаривались откровенно, хоть и кто-то понижал голос до учтивого шепота. Юнги сидел в центре, откинул голову на мягкую спинку кресла и задумчиво пил сладкий напиток через тонкую трубочку. Пузырьки лопались во рту, и омега находил в ощущениях удовольствие, мысленно записывая название газировки в список любимых вещей.       Иногда он чувствовал себя старым. Возможно, когда обнаруживал, что простые люди пользуются телефонами, о которых сам Юнги и не слышал никогда, или пробовал странные новые продукты, вышедшие из-под рук какого-то гастрономического гения, не иначе.       И когда на экране ярко засветились пески пустынь, а в их жарком центре, обласканные обжигающими ветрами и обточенные временем, возвышались пирамиды, постройку которых Юнги даже смутно помнил. Тогда они с Чимином загулялись в Египте на несколько веков, и их радушно приняли, обожествив. Жаль, что тогда они уже были знакомы со всеми Богами, но людям об этом не нужно было знать.       Люди тряслись от страха, когда первой жертвой пал один из персонажей, а Юнги едва не засмеялся. Чем смертных так пугали простые захоронения тысячелетних правителей? Он не понимал и понимать отказывался. Возможно, человечности в нем чуть меньше, чем в рядовом простолюдине, а страх смерти ему чужд. Он умирать не умел никогда.       — Боитесь всех этих призраков? Демонов? — спросил Юнги у омеги, сидящего рядом, прячущего глаза в толстовке альфы, который и сам глаза прикрыл рукой. Из динамиков раздался крик, а по экрану, будто в лицо самим зрителям, полилась кровь. Средненькие спецэффекты, но омега смотрел на происходящее со странной улыбкой.       Возможно, его никак не пораженное лицо и удивило незнакомого омегу, совсем бледного, едва ли не зеленого. Он сильнее в руку альфы вцепился и коротко, натянуто, как поломанная шарнирная кукла кивнул. Ухмылка, украшавшая губы Юнги, разрослась сильнее, но глаза не тронула: они продолжали следить за переменами в лице напуганного юнца.       В дни таких развлечений, в одиночестве, расставшись с Чимином на несколько часов, Юнги обожал пугать простых смертных. А они, как кролики, бешено стуча сердцем, всегда тряслись от страха на радость омеге. Вот и сейчас на Юнги внимание обратил уже альфа, отвлекаясь от яркого экрана и предсмертных криков персонажей. Он мальчишку притянул к себе, тихо спрашивая его, шепча в самое ухо безумно интимно:       — Все хорошо?       — Да, — ответил омега так же тихо, а потом, скосив глаза на Юнги, произнес. — Но тот омега странный. Спросил, боюсь ли я демонов.       — Я ошибся, — вклинился в диалог Юнги абсолютно беспардонно, но ему были безразличны манеры: времена отменного этикета и избыточной правильности минули давно, добрую половину века назад. — Фильм про старину Осириса. Хороший был малый, зря сценаристы с ним так.       Юнги вышел, не досмотрев до конца: ему очевидно стало, что главные герои умирают по одному, и никто совершенно не спасется. А кофе омеге хотелось выпить сиюминутно, да так, что рот наполнился неприятной сладостью, а живот забурчал противно, будто там началось восстание рабов или какая-то революция.       За дверьми кинотеатра лил дождь, мелкий и гадкий, оставляющий на дороге лужи и сбивающий желтеющие листья с деревьев. Уже цвели сумерки, наполняя воздух запахом ночи и прохлады, по тротуару стелился туман, уничтожаемый каплями ледяной воды. Вдалеке, над городом, светила фонарями Эйфелева башня, обращая на себя внимание туристов и простых прохожих. Юнги же интересовал лишь выбор сиропов в ближайшей кофейне.       Омега курил и сигарета отдавалась привкусом ментола на языке. В красивых перчатках, отороченных кружевом, тонкие бледные пальцы не мерзли, заставляя омегу внутренне радоваться. Когда-то, в веке девятнадцатом, он полюбил такие чудесные аксессуары, в то время они с Чимином заехали погостить в Англию и смуту там навести.       Альфа тогда выбирал странные развлечения, пропадая где-то в Уайтчепеле, а Юнги читал газеты и дивился. Кажется, тогда его прозвали Джеком-Потрошителем, и омега не особо интересовался: откуда взялось столь интересное имя. Юнги же бродил по театрам, захаживал на выставки и в музеи: уж очень ему нравились предметы старины, возвращающие его по реке времени в прошлое, еще более глубокие воспоминания.       Тогда Чимин пах кровью и собой, и Юнги ловил кайф от странной смеси ароматов. Тогда Чимин был чуть жестче и грубее, и у омеги ноги подкашивались от сильных укусов и ощущения, что дарили расплывавшиеся по коже узоры синяков.       Юнги пришлось проморгаться: согнать пелену прошлого с глаз. Чтоб перед глазами растворился старый Лондон, сменился современным Парижем. Но по ощущениям, казалось, будто корсет все еще туго стягивает ребра, а юбки длинного платья шуршат по уложенной дорогим камнем мостовой. Сигарета в пальцах к тому времени догорела, пепел осыпался на асфальт подобием серого снега.       Омега научился жить сейчас, одним мгновением, единой секундой, пробегающей мимо и сквозь него. Прошлое далеко — его не вернуть. Не дотянуться до прошедших веков. Оно кануло, забылось и расплылось, а потому цену потеряло. Будущее бесцветно, неясно и бесконечно. Нескончаемая вечность позволяет омеге не думать о завтрашнем дне.       Существует сегодня. Существует Чимин и чувства Юнги: горячие и незыблемые.       В очереди кофейни Юнги заметил группу молодых альф и едва не закатил глаза: ему очень не нравилась новая мода на короткие непонятные джинсы, рваные коленки и безразмерные футболки. В прошлых временах так одевались самые ленивые бедняки, неспособные заштопать подранные штаны. Его Чимин одевается статно и дорого, повязывая красивые галстуки на шею.       Галстуки Юнги любил: за них удобно держаться, когда Пак отпускал своего альфу и особенно яростно брал его прямо у стены.       Выбор сиропов расстраивает омегу своей скудностью, Юнги надеялся намешать множество разных вкусов и насладиться их палитрой и сладостью, от которой сводило бы зубы, но на кассе улыбчивому омеге он говорит простое:       — Раф с карамелью. И, можно немного корицы? — и скривил лицо так, будто вся вселенная повернулась против него. В жизни одним моментом находились минусы: расстраиваться мелочам становилось безумно просто, а Юнги сегодня окунулся в сентиментальность с головой и глубже.       Альфы из шумной компании смотрели на него искоса, и омега совершенно не удивлялся. Он привык, что манит, ненароком очаровывает и околдовывает. Даже сейчас, закутанный в теплое пальто по самый нос и забавной шапке, так понравившейся ему яркостью оттенков и нежностью ткани. Омега лишь надеялся, что никто с ним не заговорит, ожидая кофе и жалея, что сладости ему не хватит.       Он думал, по возвращении в отель, попросить Чимина о десерте.       Горячий кофе Юнги смаковал через трубочку и едва не урчал от удовольствия. Его мечты становились простыми и обыденными и от этого жизнь набирала краски, радовала постоянно, не переставая. Больше всего, конечно, радовал Чимин: его кроткие прикосновения, откровенные и страстные ласки; завтрак, приносимый им в постель сотни лет; неизменный взгляд, любящий и теплый, в котором забота плескалась с обожанием.       Юнги странно слышать людское «разлюбил». Он все не мог понять, сколько бы не жил, как за такой короткий срок, кратный длине жизни смертного, можно забыть чувства, что силы богов громаднее.       — Эй, крошка, не хочешь прогуляться? — спросил один из альф, высокий и сильный на вид. На нем кепка странная надета была, с надписями какими-то, а поверх нее натянут капюшон, скрывая глаза и верхнюю часть лица от омеги.       Юнги скривил лицо, отпивая кофе, все еще недостаточно сладкий, но вкусный. Группа альф смеялась, раздражая совсем немного, но омега совсем не реагировал, потягивал напиток и довольно жмурился, пока к крикам, мешающим другим посетителям, не присоединились его друзья.       Иногда Юнги недовольно думал, что красота — его маленькое проклятье. Незначительное, конечно, что вообще может иметь значение, когда тебе несколько тысяч лет?       — Уважаемые, я давно замужем, —сказал он просто. Карман приятно оттягивала пачка сигарет, Юнги планировал выкурить еще парочку по дороге в отель. — Идите, куда шли.       — Не молод ты для замужества?       — Явно нет, — смеялся Юнги в ответ, распахивая дверь и впуская ветер, перемешанный с запахом дождя, в кофейню. — А вот вы молоды, чтобы говорить со мной.       Его провожали непонимающие взгляды и оклики, а омега просто зажег табак, зубами раскусывая кнопку. Как хорошо, что люди их придумали, курить стало намного приятнее, вкуснее.

***

      Юнги не помнил, что он такое. Возможно, когда-то он был простым, самым обычным человеком, где-то в тех временах, о которых уже и не знает никто. Омега точно знал, что жил до постройки пирамид, до правления царя Миноса и появления Стоунхенджа, всех тех вещей, которые люди сейчас называют памятниками древности.       Но омега хорошо помнил первую встречу с Чимином. Она красками всегда вставала перед взором, яркими образами, будто произошла вчера, а не несколько тысяч лет назад. Взгляд альфы тогда изучал нагое тело, скользил по изгибам пышных бедер и останавливался на костях ключиц, выражая желание, мечту заклеймить, забрать себе. Руки Чимина были горячими и сильными, а он сам утробно рычал, пока Юнги одними глазами просил еще.       Сейчас Юнги утомлял Париж. В последний раз он посещал его пару веков назад, во времена революции, потому что, на удивление, любил смотреть на перемены. Сейчас город менялся и рос, заполнялся людьми и терял шарм. Но омега, разглядывая улицы, вдохновлялся новыми метаморфозами все сильнее, хоть и чувствовал нарастающую головную боль от шума дождя и суетливых — даже в ночное время — людей.       Отель встретил Юнги улыбками. Еще бы персоналу так солнечно не улыбаться, когда они с Чимином отваливали круглую сумму за сутки в одном из номеров. Встретил отель его и стойким запахом десятков парфюмов, от которого засвербело в носу. Омега ладонью нос прикрыл, когда чихнул и получил добрый десяток пожеланий доброго здравия.       Юнги пришлось прикусить язык, чтобы не оставить за собой шутку о том, что проживет он еще дольше всех в холле вместе взятых. Юмор его всегда был таким.       А вот в номере стояла темнота. Юнги пришлось остановиться на секунду, чтоб глаза к освещению привыкли, и лишь потом стянуть с себя шарф и теплое пальто, чуть влажное от той мелкой мороси, что сейчас барабанила по карнизу окна и толстому стеклу. По комнате полз аромат таящего парафина и звук тихих шагов.       Чимин вышел из ванной, его сопровождал льющийся из дверного проема свет. Юнги не видел его несколько часов, совсем смешную и неприметную цифру в череде той вечности, которую они проживают, держась за руки, и ощутил колючий ком в горле. Он скучал, сильно и необъяснимо, сейчас понял, что не переставал думать об альфе ни на секунду.       Он обнял Чимина крепко, как нечто ценно-драгоценное, прижался к теплому телу, позволил дрожи уходящего холода прийтись через свое. Он дышал запахом альфы, что в воротник рубашки впитался, а Чимин оставлял поцелуи на лохматой влажной макушке: почему-то омега не любил простые зонты, только те, что кружевом от солнца скрывали в летний зной.       Комната хранила тепло, а жар дарили альфьи руки.       Юнги целовал Чимина в приветствие, и губы альфы оставляли вкус соли и солода на языке. Альфа обещал сходить в бар, видимо, его он и посетил. Слюна омеги была сладкой, все еще карамельной после выпитого кофе и пачкала подбородок альфе мокрыми разводами, пока Юнги урчал от того, как пальцы Чимина сжимали его талию, скользили под шелковую ткань рубашки.       — Привет, — сказал омега Чимину наконец и в подарок к ответному шепоту получил красивую улыбку, о которой мечтал все прошлые часы.       На столе, в окружении свечей, стояло вино в зеленоватой бутылке, блестящей стеклом в неярком свете огня, пляшущего от любого легкого движения. В тарелках дымился какой-то теплый суп, и по воздуху до омеги доносился слабый запах специй, перебитый стойким и тяжелым ароматом феромонов альфы, что, кажется, уже впитались в ткани и заменили собой молекулы воздуха.       Суп вкусный, по языку скользил приятным жаром, Юнги его почти доел и почувствовал долгожданную сытую тяжесть в животе. А вот креветки в салате жевались плохо. Хоть блюдо и едва дорогое, но омеге довелось понаблюдать с неким наслаждением, как альфа выбирает невкусные кусочки из тарелки, а потом уже и кормит его с рук хрустящими листьями зелени.       — Так нормально? — спросил Чимин, отправляя в его рот большую спелую виноградину, а Юнги в ответ урчал довольно, да вино просил открыть.       Белое, с вкусом неярким, чуть сладковатое плескалось в бокале и скользило по горлу теплом. Юнги чувствовал, как румянец алкоголя заливал его щеки и шею, полз на уши, а Чимин улыбался загадочно, пил алкоголь большими звучными глотками. Омега вспоминал, что они пили две сотни лет назад и с удивлением подмечал, что ничего в нотах тонких совсем не изменилось.       — Помнишь, да? — растянул Чимин губы влажные сильнее в ухмылке. — Точно такое мы пили здесь очень давно.       — О, я всегда любил твои эти «очень давно», — смеялся Юнги неожиданно весело. — С каких пор ты стал считать парочку человеческих жизней достаточным промежутком времени? Я с возрастом стал забывчивым, будь добр, напомни.       Лицо Чимина Юнги нашел очень красивым в теплом неярком свете свечей. Светлая кожа, чуть поддернутая красным румянцем— все же, бутылка вина кончалась — блестела и отливала знакомым серебром. Омега пальцами решил очертить точеную скулу, коснулся мягких губ, и они сразу кисть одарили несколькими десятками мокрых нужных поцелуев.       Ладони Юнги были совсем маленькими и светлыми, в обхвативших их больших и сильных руках Чимина. Они уже согрелись алкоголем и теплым ужином, но альфа дышал на них жарко, согревал тонкие пальцы и языком влажным водил по обветренным костяшкам. Для бессмертного омега уж очень хрупким был и нежным, а Чимин к ласке его приучил так, что тот и на день отказаться от нее не сможет.       — О каком возрасте ты говоришь? Совсем юный же, — дыхание Чимина пахло вином, обдавало перевитые золотом браслетов запястья Юнги.       Юнги правда не знал, кто он, кто Чимин, и, самое главное, почему они живут так долго. Почему не меняются с ходом веков? Он любил шутить над их возрастом, еще больше обожал издеваться над простыми людьми, не понявшими и десятую доли смысла бытия.       — Именно поэтому сегодня в кофейне меня на променад звали человеческие альфы, — сказал Юнги, все еще тихо хихикая, укладывая голову на сильное плечо. — Тебе не нравится?       Юнги спросил, потому что мышцы тела альфы напряглись, а запах, стоящий в комнате, усилился, набрал вес и силу. Омега по линии челюсти губами водил, почувствовал, как желваки загуляли на скулах, а зубы стиснулись с тихим скрипом. Чимин бедра его пальцами сжал, и мелкие мурашки побежали по коже Юнги.       — А мне должно быть дело до их глупости? Я видел, как сгорали цивилизации, падали ниц великие правители, умирала и возрождалась вера людей, — говорил Чимин, целуя. Юнги нравились его поцелуи, всегда нравились, сколько бы не прошло веков. — Смотрел на все это безразлично, сквозь пальцы, потому что не имеет цены целый свет, да?       — Цену имею я.       — Ты — ее мера, точка отсчета начала и конца.       В животе запорхали бабочки, щекоткой наполняя внутренности. Они ужинали на кровати, за маленьким столиком, и оставалось только свечи задуть, чтобы снова в руки альфы вернуться, отвечать на поцелуи и касания.       Мир не растворился, он и до этого существовал для них, как один большой цирк, театр, в котором можно вдоволь развлечься и понаблюдать за смертными.       Благо, на Чимине относительно мало одежды. Юнги сравнил с прошлыми временами, со старыми платьями и кучами юбок, сотнями пуговиц. Никаких молний, которые можно расстегнуть одним движением руки, чтобы увидеть, что на альфе нет белья. Омега рад этому был без меры, раздевая альфу до конца, так быстро, как только мог из-за пальцев, дрожащих, которым рубашка не поддавалась.       Альфа опрокинул почти нагого Юнги на постель, сам стянул с него брюки. К тому времени омега снял рубашку, и та лежала на полу бесформенной лужицей шелка.       Юнги любовался нависшим над ним альфой, мышцами пресса и рук, напряженных, венами перевитых. Кожа Чимина хранила множество шрамов, каждый из них омега выучил и сейчас пальцами искал, наслаждаясь внутренне той упругостью, что под ладонями ощущалась. Но больше прочего ему нравились чужие бедра, стальные и твердые, жаль только, что дотянуться до них он сейчас не мог.       И темнота задутых свечей ему не мешала.       Чимин открытым ртом прильнул к розовому соску, когда Юнги подбросило на кровати. Кажется, разряд тока пронзил позвоночник и ударил в голову, иначе омега не мог объяснить, почему перед глазами так резко потемнело, куда делся расписанный старыми, уже потрескавшимися фресками потолок. Юнги ногами торс альфы обхватил, а пальцы в жесткие волосы вплел, надеясь удержать у груди подольше, но Чимин зарычал на него гортанно:       — Хочу сожрать твою задницу, — и Юнги пришлось отпустить, потому что и тон, и предложение повисли в воздухе самым настоящим жаром.       — Сожри, — согласился омега, но голос его звучал совсем уж похоже на мольбу.       Феромоны альфы накрывали Юнги волной. Они густые, теплые, почти осязаемые, скользили по коже, скапливались на ней влагой, будто конденсировали или проливались дождем. Омега тек так, что одеяло и подушка, что под поясницу его заботливо подложена руками альфы была, намокли, а ягодицы и бедра липкими стали.       Чимин не торопился, кусал кожу у входа, пальцами с ними играл, другой рукой держал Юнги, чтоб тот не дергался и глубже не насаживался. Пытка, настоящая самая пытка, а палач его — собственный альфа с лицом, влажным и блестящим от смазки, устроившийся между его дрожащих бедер.       — Быстрее, — попросил Юнги, раздвигая ноги, приподнимая задницу над подушками и матрацем, что жалобно пружинами скрипел под тяжестью двух охваченных огнем тел.       Чимин едва не урчал от вкуса смазки, как казалось Юнги, на просьбу омеги рыкнул коротко, но пальца два вставил, чтоб омега вскрикнул коротко, а язык к ним добавил чуть позже. Он вошел горячо и влажно, так, что Юнги пришлось ребро ладони прикусить, соленый вкус крови на языке ощущая.       Хотелось поцелуев, почти до безумия, но омега мог только пальцы собственные облизывать, другой ладонью в затылок альфы вцепиться, укусы получая за легкую боль в ответ.       У Юнги дрожали ноги так, что все тело тряслось вместе с ним, когда язык Чимина входил особенно глубоко или щекочущими движениями скользил у самого входа, оставляя на розовой коже влажные следы, на воздухе дарящие прохладу и табуны мурашек на тонком эпителии. Альфа старался хорошо, носом упирался в ягодицы и дышал загнанно, будто кислорода ему не хватало. Юнги, кажется, не дышал вовсе.       Чимин оторвался от растянутой мокрой задницы, когда Юнги предпочел бы не двигаться. В висках пульсировало, в ушах шумела кровь, а от переизбытка чувств омеге казалось, что он вот-вот встретится со всеми старыми знакомыми — Богами.       С альфой всегда было так, сколько Юнги себя помнил. Сколько помнил их вместе. И запах Чимина омегу сводил с ума уже целую вечность. Он помнил, как люди начинали пользоваться ароматическими маслами, потом, парфюмами, пока сам любил обычный аромат чистого тела мужчины.       Мир меняется вокруг них неудержимо, а секс с Чимином все тот же.       Чимин вошел, а Юнги показалось, что воздух в комнате загорелся. Он точно горел, омега не мог ошибаться: он плавился безумно, таял и растекался по постели, успевая только за Чимина держаться, красные полосы от ногтей на спине и плечах оставляя.       Шея Чимина выглядела привлекательно и просилась на зубы. Юнги приник к бьющейся бешеным пульсом вене, кусая и зализывая, пока альфа его под колени подхватывал, входя глубже, выбивая кислород из легких и горло, которое горело и болело, сорванное стонами. Омега наблюдал, как под кожей альфы разливаются засосы, радуясь и получая странное удовольствие.       — Да! — кричал омега, пока голос не надломился.       Жар скользил между телами, наполнял воздух смесью запахов пота и секса, а простынь трется о спину. Юнги думал, что долго не выдержит, что липкая усталость наполнила мышцы. Сладко и томно, слишком, куда лучше, чем кофе, о котором Юнги мечтал вечером.       Юнги чувствовал, как дрожь более сильная охватывала его тело, как ноги затряслись, а узел, налитый тяжестью внизу живота, развязался, отчего яркие искры заблестели перед глазами, перекрывая картину, показывающую прекрасное, искаженное удовольствием, лицо альфы. С губ омеги сорвался стон, похожий больше на скулеж, и он обмяк, из последних сил цепляясь за плечи альфы, чтобы головой о спинку кровати не удариться.       Член Чимина в Юнги дергался и пульсировал, и омега глаза закатывал. Тело после оргазма стало совсем чувствительным, излишне даже. Альфа кусался почти больно, когда кончал, а позже, через секунду, рядом завалился в ворох влажных, покрытых спермой и смазкой простыней, обнимая до хруста в ребрах.       От тепла разливающегося внутри семени Юнги, откидываясь на взмокшее плечо альфы, подумал о том, что где-то недалеко сейчас остановился Тэхен. Вроде, во Франкфурте, но омега точно не помнил. Сын прислал ему письмо пару месяцев назад, но на отправленную ответную весть не ответил.       Чимин целовал его шею, слизывал капли пота с порозовевшей кожи, когда Юнги заговорил:       — Напиши Тэхену в этом телефоне, — и посмотрел сквозь взмокшую челку в прикрытые тенями длинных ресниц глаза Чимина. Тот нос сморщил недовольно и языка от ключиц не отнял, продолжил разгонять мурашки по телу омеги. — Ой, а что за недовольное лицо. Ты с такими чудесами легко справляешься, я — нет!       — Юнги, сотовым лет двадцать, — пробурчал Чимин где-то у подмышки омеги, щекоча дыханием чувствительное место. Юнги рассмеялся негромко, в подушках и одеялах утопая, и, подумав секунду, укусил подставленный затылок мягко.       — Что такое эти двадцать лет? Напиши сыну, кому говорю!